Нет, я не выплакала их.
Они внутри скипелись сами.
И все проходит пред глазами
Давно без них, всегда без них.

Без них меня томит и душит
Обиды и разлуки боль.
Проникла в кровь - трезвит и сушит
Их всесжирающая соль.

Но мнится мне: в сорок четвертом,
И не в июня ль первый день,
Как на шелку возникла стертом
Твоя страдальческая тень.

Еще на всем печать лежала
Великих бед, недавних гроз,-
И я свой город увидала
Сквозь радугу последних слез.

(31 мая 1946, Фонтанный Дом)

ПАРОДИИ НА СОВРЕМЕННИКОВ:

3. Гиппиус

			И я такая добрая,
			Влюблюсь — так присосусь.
			Как ласковая кобра я,
			Ласкаясь, обовьюсь

			И опять сожму, сомну
			Винт медлительно ввинчу,
			Буду грызть, пока хочу.
			Я верна — не обману.

				Гиппиус

Углем круги начерчу,
Надушусь я серою,
К другу сердца подскачу
Сколопендрой серою.

Плоть усталую взбодрю,
Взвизгну драной кошкою,
Заползу тебе в ноздрю
Я сороконожкою.

Вся в мистической волшбе,
Знойным оком хлопая,
Буду ластиться к тебе,
Словно антилопа я.

Я свершений не терплю,
Я люблю — возможности.
Всех иглой своей колю
Без предосторожности.

Винт зеленый в глаз винчу
Под извив мелодии.
На себя сама строчу
Злейшие пародии...

Вячеслав Иванов

Эрота выспренних и стремных крыльях на
От мирных пущ в волшбе мечты лечу далече.
Чувств пламных посреди горю, как купина,
С тобой — безликой алчу встречи.

Виюся в кольцах корч, желанием пронзен.
Змий, жду тебя, змею, одре на одиноком.
Струится нарда вонь и ладан смольн возжен,
Меня коснися змеиным боком!

Одре сем на позволь, прелестница, и впредь
Мне уст зной осязать и пышну персей внятность.
Пиит истомных «сред» воздам я мзду и Тредь-
Яковского стихом твою вспою приятность...

Скиталец

		Не похож я на певца.
		Я похож на кузнеца.
		Я для кузницы рожден,
		Я — силен!
			Скиталец

Мне вместо головы дала природа молот,
Не сердце в грудь, а горн, не руки, а клещи.
В безумной роскоши тонул ваш гнусный город,
А я ел щи!..

К вам, трупы палые, прогнившие колосья,
Я вдруг упал, как гром, покрыв ваш совий визг.
И кузнеца девиз в поэзию принес я:
«Бей вдрызг!..»

Вампиры-богачи, удавы, змеи, жабы,
Вы пролетария затискали в норы!..
Отрыжка сатаны, как вас спихнуть пора бы
В Тартарары!!.

Кузмин

		Ах, уста, целованные столькими,
		Столькими другими устами,
		Вы пронзаете стрелами горькими, —
		Горькими стрелами, стами...

			Кузмин. «Любовь этого лета»

Ах, любовь минувшего лета
За Нарвской заставой, ставой,
Ты волнуешь сердце поэта,
Уж увенчанного славой, авой.

Где кончался город-обманщик,
Жили банщики в старой бане.
Всех прекрасней был Федор банщик
Красотою ранней, анней.

Ах, горячее глаз сверканье,
Сладость губ мужских и усатых!
Ах, античное в руку сморканье,
Прелесть ног волосатых, сатых!..

Не сравнить всех радостей света
С Антиноя красой величавой!
Ах, любовь минувшего лета
За Нарвской заставой, ставой!..

Пол и Потолок

		...Томится пол, смеситься алчет с полом...
				Вяч. Иванов.
				Из книги «Любовь и смерть»

Томится пол, смеситься алчет с полом,
А потолок смущен, от злости бел,
Волнуется и свой клянет удел,
И сам мечтает о разврате голом.

О, пол, гори пожаром вожделенья,
Рисуй себе хоть Магометов рай,
Но похоти таи обнаруженья
И потолка не соблазняй!..

Сергей Городецкий

		Свет от света оторвется,
		В недра темные прольется,
		И пробудится яйцо.
		Хаос внуку улыбнется...

			С. Городецкий. «Ярь»

Тучи в кучу взбаламучу,
Проскачу волчком качучу,
Треском рифм наполню свет.

Как звонки двуконных конок,
Стих мой тонок, ломок, звонок, —
Звону много, смыслу нет.

Я нашел под подворотней
Приболотный, приворотный
Легкой славы корешок...

Трех чертяк с лесных опушек,
Двух поповен, трех старушек
На Парнас я приволок.

Нет дня, чтоб я не думал о тебе,
Нет часа, чтоб тебя я не желал.
Проклятие невидящей судьбе,
Мудрец сказал, что мир постыдно мал.

Постыдно мал и тесен для мечты,
И все же ты далеко от меня.
О, боль моя! Желанна мне лишь ты,
Я жажду новой боли и огня!

Люблю тебя капризною мечтой,
Люблю тебя всей силою души,
Люблю тебя всей кровью молодой,
Люблю тебя, люблю тебя, спеши!

- Минута -

Хороша эта женщина в майском закате,

Шелковистые пряди волос в ветерке,

И горенье желанья в цветах, в аромате,

И далекая песня гребца на реке.

Хороша эта дикая вольная воля;

Протянулась рука, прикоснулась рука,

И сковала двоих - на мгновенье, не боле,-

Та минута любви, что продлится века.

[173x240]Дон-Аминадо (Аминадав Пейсахович Шполянский)

Через 200 – 300 лет жизнь будет невыразимо прекрасной.А.П. Чехов

Россию завоюет генерал,
Стремительный, отчаянный и строгий.
Воскреснет золотой империал.
Начнут чинить железные дороги.
На площади воздвигнут эшафот,
Чтоб мстить за многолетие позора.
Потом произойдет переворот
По поводу какого-нибудь вздора.
Потом придет конногвардейский полк,
Чтоб окончательно Россию успокоить,
И станет население, как шелк,
Начнет пахать, ходить во храм и строить.
Набросятся на хлеб и на букварь.
Озолотят грядущее сияньем.
Какая-нибудь новая бездарь
Начнется всенародным покаяньем.
Эстетов расплодится, как собак.
Все станут жаждать наслаждений жизни.
В газетах будет полный кавардак
И ежедневная похлебка об отчизне.
Ну, хорошо. Пройдут десятки лет
И смерть придет и тихо скажет: баста.
Но те, кого еще на свете нет,
Кто будет жить – так, лет чрез полтораста,
Проснутся ли в пленительном саду
Среди святых и нестерпимых светов,
Чтоб дни и ночи в сладостном бреду
Твердить чеканные гекзаметры поэтов
И чувствовать биение сердец,
Которые не выдают печали,
И повторять: «О, брат мой, наконец!
Недаром наши предки пострадали!» мН-да-с. Как сказать… Я напрягаю слух,
Но этих слов в веках не различаю,
А вот что из меня начнет расти лопух,
Я знаю.
И кто порукою, что верен идеал,
Что станет человечеству привольно?
Где мера сущего?! Грядите, генерал!
На десять лет! И мне, и вам – довольно!
1920

Про белого бычка

Мы будем каяться пятнадцать лет подряд
С остервенением. С упорным сладострастьем.
Мы разведем такой чернильный яд
И будем льстить с таким подобострастьем
Державному Хозяину Земли,
Как говорит крылатое реченье,
Что нас самих, распластанных в пыли,
Стошнит и даже вырвет в заключенье.
Мы станем чистить, строить и тесать.
И сыпать рожь в прохладный зев амбаров.
Славянской вязью вывески писать
И вожделеть кипящих самоваров.
Мы будем ненавидеть Кременчуг
За то, что в нем не собиралось вече.
Нам станет чужд и неприятен юг
За южные неправильности речи.
Зато какой-нибудь Валдай или Торжок
Внушат немалые восторги драматургам.
И умилит нас каждый пирожок
В Клину, между Москвой и Петербургом.
Так протекут и так пройдут года:
Корявый зуб поддерживает пломба.
Наступит мир. И только иногда
Взорвется освежающая бомба.
Потом опять увязнет ноготок.
И станет скучен самовар московский.
И лихача, ватрушку и Восток
Нежданно выбранит Димитрий Мережковский.
Потом… О, Господи, Ты только вездесущ
И волен надо всем преображеньем!
Но, чую, вновь от беловежских пущ
Пойдет начало с прежним продолженьем.
И вкруг оси опишет новый круг
История, бездарная, как бублик.
И вновь по линии Вапнярка – Кременчуг
Возникнет до семнадцати республик.
И чье-то право обрести в борьбе
Конгресс Труда попробует в Одессе.
Тогда, о, Господи, возьми меня к Себе,
Чтоб мне не быть на трудовом конгрессе!
1920

ПРЕДИСЛОВИЕ

Когда я в стихах фривольно

Пишу о минувшем дне,

Я делаю многим больно,

Но делали боль и мне...

Ведь все-таки я ироник

С лиризмом порой больным...

Смешное семейных хроник

Не может не быть смешным...

 И все вы, и все вы, все вы,

Кого осмеял, шутя,

Простите мои напевы,

Затем, что поэт — дитя!..

Чем проще стих, тем он труднее

Таится в каждой строчке риф.

И я в отчаяньи бледнею,

Встречая лик безликих рифм.

И вот передо мной дилемма:

Стилический ли выкрутас,

Безвыкрутасная ль поэма,

В которой солнечный экстаз?..

Пусть будет несколько сырое,

Обыденное во втором,

Но выбираю я второе

Своим пылающим пером!

И после Белого и Блока,

Когда стал стих сложней, чем танк

Влюбленный в простоту глубоко,

Я простотой иду ВА-БАНК!

АХМАТОВА

Послушница обители Любви

Молитвенно перебирает четки.

Осенней ясностью в ней чувства четки.

Удел — до святости непоправим.

Он, Найденный, как сердцем ни зови,

Не будет с ней в своей гордыне кроткий

И гордый в кротости, уплывший в лодке

Рекой из собственной ее крови.

Уж вечер. Белая взлетает

 Игорь Северянин - один из самых любимых моих поэтов. 

Хотя его современники и кривили пренибрежительно свои гениальные лица, называя его "позером", "вульгаристом" и "пошляком",

нельзя упускать тот факт, что из всех своих "собратьев по перу", именно его наградили титулом Короля поэзии, и именно он ввел моду на публичные выступления - чтения стихов со сцены. Он ездил по стране с поэтическими концертами, доводя восторженных барышень до припадков фанатизма. Вот это и не могли простить ему другие поэты, считая само таинство написания и

прочтения стихотворения - священным, и уж конечно, гений всегда должен быть бедным, а на протяжении нескольких лет Северянин среди  поэтов был

самым востребованным, а значит - обеспеченным. Его эго-футуризм, и нарочные неологизмы, которыми пестрят его строчки были просто данью моде -в то время любой мало-мальски амбициозный поэт пытался придумать что-то, до чего его соратники и враги еще не успели додуматься, и этим «что-то» удивить так, чтобы в богемной среде непременно поднять целую волну хулы и восторженных воплей (желательно и того и другого). Чего стоят одни только эксперименты кубо-футуристов со словом, все эти «зауми» и нечленораздельные мычания. Но – не нам судить новаторов.

А между тем, если внимательно вчитаться в стихи Северянина, то легко можно заметить его виртуозное владение словом, профессионализм и яркий мир образного письма. Когда увлечение поэзами пошло на убыль и фразы типа «У зеркалозера, в лесу одобренном, в июне севера» и «Я, белоснежный, печально юный бубенчик-ландыш, шуршу в свой чепчик», то стал проступать истинный Северянин – талантливый и трагичный, пресыщенный фальшью окружающих и искусственностью быта, в котором состояла тогда вся интеллигенция. Он устал веселить всех и быть для одних ярмарочным уродом, для других -  новенькой и блестящей погремушкой. И когда прямое издевательство и сарказм не помогли -  

Культура! Культура!" - кичатся двуногие звери,
Осмеливающиеся называться людьми,
И на мировом языке мировых артиллерий
Внушают друг другу культурные чувства свои!

и

Каждая строчка - пощечина. Голос мой - сплошь издевательство. 
Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс. 
Я презираю вас пламенно, тусклые Ваши Сиятельства, 
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!

то Игорь Северянин стал писать так как от него не ожидали – лаконично, осмысленно, и академично – по всем канонам поэзии.

 Он тем хорош, что он совсем не то,

Что думает о нем толпа пустая

Иннокентий Федорович Анненский родился 20 августа (1 сентября) 1855 г. в Омске, в семье начальника Главного управления Западной Сибирью Федора Николаевича Анненского.

В I860 г. семья переехала в Петербург, где прошли детские годы будущего поэта. Перенесенная в детстве тяжелая и длительная болезнь не лучшим образом сказалась на его будущей жизни: учеба в частных школах и гимназиях сменялась домашним образованием, в качестве учителя выступал старший брат Анненского — Николай Федорович. Влияние брата, как и влияние его жены — детской писательницы Александры Никитичны, — сказалось на дальнейшем творчестве Анненского.

В 1879 г. он окончил историко-филологический факультет Петербургского университета по специальности «классическая филология». В дальнейшем, вплоть до 1906 г., Анненский преподавал древние языки в гимназиях, лицеях, на Высших женских курсах. Примерно в это же время он женился на Надежде Валентиновне Хмара-Барщевской, усыновив двоих ее сыновей.

Литературное творчество (переводы и оригинальные стихи) Анненский рассматривал как хобби, долгое время не решаясь публиковать свои произведения. В 1870-е-1890-е гг. в журналах появляются только его литературно-критические статьи (в частности, о Гоголе, Лермонтове и Гончарове, обратившие на себя внимание литераторов).

Единственный прижизненный сборник поэта «Тихие песни» вышел в свет в Петербурге в 1904 г. под псевдонимом «Ник. Т-о» — это русский аналог латинского имени «Утис» (Никто), которым хитроумный Одиссей назвался циклопу Полифему («Одиссея» Гомера). Даже самый непросвещенный читатель знает самое известное стихотворение Инокентия Аненнского "СРЕДИ МИРОВ", которое многие композиторы и исполнители обессмертили в музыке, превратив в романс. Первым был Александр Вертинский, известный шансонье начала века.

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил.
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

В 1896 году Иннокентий Федорович получил новое назначение — он становится директором мужской гимназии в Царском Селе, и наставников многих будущих гениев Серебрянного века, в частности  Николая Гумилева, первое стихотворение которого "Я в лес бежал из городов" было напечатано под чутким руководством Аненнского.

В 1900-е гг. им были опубликованы стихотворные трагедии на сюжеты античных мифов: "Меланиппа - философ" (1901 г.), "Царь Иксион" (1902 г.), "Лаодамия" (1906 г.), первую книгу лирики "Тихие песни", критическую прозу "Книга отражений" (1906 г.), заканчивает первый том "Театра Еврипида" (1906 г.) — результат многолетних трудов Анненского как переводчика и исследователя античности. Значительным событием этого периода стало также издание двух сборников

Молодежь, в мирное время составлявшая основную благодатную аудиторию футуристов, была мобилизована. Интерес в обществе к «футуристическим дерзостям» стал быстро падать.

При всех кардинальных внешних различиях история кубофутуризма в России поразительно напоминает судьбу русского символизма. Такое же яростное непризнание на первых порах, тот же шум при рождении (у футуристов только значительно более сильный, перераставший в скандал). Вслед за этим быстрое признание передовых слоев литературной критики, триумф, огромные надежды. Внезапный срыв и падение в пропасть в тот момент, когда казалось, что перед ним открылись небывалые доселе в русской поэзии возможности и горизонты.

Исследуя футуризм на заре его зарождения, Николай Гумилев писал: «Мы присутствуем при новом вторжении варваров, сильных своею талантливостью и ужасных своею небрезгливостью. Только будущее покажет, „германцы“ ли это, или… гунны, от которых не останется и следа».

Что ж, сегодня, по прошествии почти столетия, можно с уверенностью сказать, что искусство многих «будетлян» выдержало испытание временем.

Кубофутуризм — направление в искусстве 1910-х гг., наиболее характерное для русского художественного авангарда тех лет, стремившееся соединить принципы кубизма (разложение предмета на составляющие структуры) и футуризма (развитие предмета в «четвертом измерении», т. е. во времени).

Когда заходит речь о русском футуризме, то сразу приходят на ум имена кубофутуристов — участников группы «Гилея». Они запомнились и своим вызывающим поведением, и шокирующим внешним видом (знаменитая желтая кофта Маяковского, розовые сюртуки, пучки редиски и деревянные ложки в петлицах, раскрашенные неведомыми знаками лица, эпатажные выходки во время выступлений), и скандальными манифестами и резкими полемическими выпадами против литературных оппонентов, и тем, что в их ряды входил Владимир Маяковский, единственный из футуристов, «не гонимый» в советское время.

В 1910-х годах прошлого века известность «гилейцев» действительно превосходила остальных представителей этого литературного течения. Возможно, потому, что их творчество наиболее соответствовало канонам авангарда.

«Гилея» — первая футуристическая группа. Они называли себя также «кубофутуристы» или «будетляне» (это название предложил Хлебников). Годом ее основания принято считать 1908-й, хотя основной состав сложился в 1909-1910 гг. «Мы и не заметили, как стали гилейцами. Это произошло само собой, по общему молчаливому соглашению, точно так же, как, осознав общность наших целей и задач, мы не принесли друг другу ганнибаловых клятв в верности каким бы то ни было принципам». Поэтому постоянного состава у группы не было.

В начале 1910 года в Петербурге «Гилея» заявила о своем существовании в составе Д. и Н. Бурлюков, В. Хлебникова, В. Маяковского, В. Каменского, Е. Гуро, А. Крученых и Б. Лившица. Именно они стали представителями наиболее радикального фланга русского литературного футуризма, который отличался революционным бунтом, оппозиционной настроенностью против буржуазного общества, его морали, эстетических вкусов, всей системы общественных отношений.

Кубофутуризм принято считать результатом взаимовлияния поэтов-футуристов и живописцев-кубистов. Действительно, литературный футуризм был тесно связан с авангардными художественными группировками 1910-х годов, такими, как «Бубновый валет», «Ослиный хвост», «Союз молодежи». Активное взаимодействие поэзии и живописи, безусловно, явилось одним из важнейших стимулов формирования кубофутуристической эстетики.

Первым совместным выступлением кубофутуристов в печати стал поэтический сборник «Садок судей», фактически определивший создание группы «Гилея». В числе авторов альманаха Д. и Н. Бурлюки, Каменский, Хлебников, Гуро, Ек. Низен и др. Иллюстрации выполнили Д. и В. Бурлюки.

Идея исчерпанности культурной традиции прежних веков была исходным пунктом эстетической платформы кубофутуристов. Программным стал их манифест, носивший намеренно скандальное название «Пощечина общественному вкусу». В нем декларировался отказ от искусства прошлого, звучали призывы «сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч., и проч. с парохода современности».

Впрочем, несмотря на достаточно резкий тон и полемический стиль манифеста, в альманахе было высказано немало идей о путях дальнейшего развития искусства, сближения поэзии и живописи. За внешней бравадой его авторов стояло серьезное отношение к творчеству. И знаменитая эпатажная

Смотреть это видео

Я обманывать себя не стану,

Залегла забота в сердце мглистом.

Отчего прослыл я шарлатаном?

Отчего прослыл я скандалистом?

 Не злодей я и не грабил лесом,

Не расстреливал несчастных по темницам.

Я всего лишь уличный повеса,

Улыбающийся встречным лицам.

 Я московский озорной гуляка.

По всему тверскому околотку

В переулках каждая собака

Знает мою легкую походку.

 Каждая задрипанная лошадь

Головой кивает мне навстречу.

Для зверей приятель я хороший,

Каждый стих мой душу зверя лечит.

 Я хожу в цилиндре не для женщин -

В глупой страсти сердце жить не в силе, -

В нем удобней, грусть свою уменьшив,

Золото овса давать кобыле.

 Средь людей я дружбы не имею,

Я иному покорился царству.

А. Блок. Шуточный протокол "Закрытие Дома Искусств". 2 апреля 19211 

   Заседание уже закрытого Дома Искусств 2 апреля 1921 г. Гораздо многолюднее, чем пока был открыт. Реформу закрытия правительству удалось осуществить менее, чем в полтора года. За это время все успели состариться; Анненкову2 есть уже нечего, ни чаю, ни булок, ни конфет. Он сидит в резиновом тулупе и грызет мраморный стол. Марии Игнатьевны3 тоже нет. В.Немирович-Данченко4 переменил фамилию на "Л. Дейч"5, волосы у него растут иначе, но зубов по-прежнему нет. Впрочем, зубов нет уже ни у кого. Левинсон6 перешел в литовское подданство, Аргутинский-Долгоруков - в еврейское, а Гумилев - в африканское. Зачем-то пришла М. С. Шагинян - впрочем, слушать уже нечего, А. Е. Кауфман уже никаких толков и слухов не передает. Холодно по-прежнему. Читают отчет - приход с правительственной субсидией - 36 р. 50 коп., расход -около 90 миллиардов. Рассказывают, что приходил Раб Крин, хотел унести все ширмы, но вовремя вмешался Сектор. Читается обвинительный акт против гражданки Елисеевой, систематически похищавшей собственные вещи. Также - о "ресторанных атрибутах". Председатель говорит, что ни у кого больше нет никаких руководящих идей.

<А. Блок>

   1 "Закрытие Дома Искусств" написано в том же ключе, что и "Открытие Дома Искусств" 19 ноября 1919 г. Обе записи Блока перекликаются друг с другом. "Открытие..." опубликовано в книге "Чукоккала" (М., 1979, с. 193). Дом Искусств - общежитие писателей и художников.

   2 Юрий Павлович Анненков (1889 - 1974) - художник, иллюстратор поэмы Блока "Двенадцать" (1918), сказки Чуковского "Мойдодыр" (1921).

   3 М. И. Будберг (1892 - 1974; урожд. Закревская) - переводчица, с 1919 года - секретарь А. М. Горького.

   4 Владимир Иванович Немирович-Данченко (1858-1943) - писатель, театральный деятель.

   5 Лев Григорьевич Дейч (1855-1941) - революционер, член "Земли и воли", после 1918 года отошел от политической деятельности.

   6 Андрей Яковлевич Левинсон (1887 - 1933) - художественный и театральный критик. В 1920 году покинул Россию.

   7 Абрам Евгеньевич Кауфман (1855-1921) - публицист; в 1919-1921 годах редактор журнала "Вестник литературы", председатель Общества взаимопомощи литераторов и ученых.

'Мезонин поэзии', вся история которого умещается в несколько месяцев зимы 1913-1914, даже не выпустил своего манифеста. Его заменили статьи М. Росиянского (Л.Зака) Перчатка кубофутуристам и В. Шершеневича Открытое письмо М. М. Россиянскому. Оставляя смысл логике и науке и не удовлетворяясь кубофутуристическим восприятием слова, Зак и Шершеневич предлагали: первый -'слово-запах', второй - 'слово-образ', что предшествовало пониманию поэтического слова в имажинизме. Ни одного крупного таланта среди участников 'Мезонина поэзии' не было.

 'Центрифуга', организованная С.Бобровым в 1914, просуществовала несколько лет. Из изданий 'Центрифуги' можно отметить сборники поэзии и критики Руконог (1914) и Второй сборник Центрифуги (1916), сборники стихов Н.Асеева Оксана (1916), Б.Пастернака Поверх барьеров (1917) и др. Книги 'Центрифуги' оформляли 'левые' художники (А.Экстер, А.Родченко, Эль Лисицкий и др.).

 Первым откликом на русский футуризм стала статья В.Брюсова  "Новейшие течения в русской поэзии". Футуристы. Опытный критик

сразу 'уличил' футуристов в том, в чем они признаваться не хотели: их манифесты по существу повторяют манифесты итальянцев,

и подметил разницу между петербургскими и московским футуристами, не столько, впрочем, в теории, сколько в ее осуществлении -

'петербургским поэтам посчастливилось: среди них оказался поэт с дарованием бесспорно выдающимся: Игорь Северянин: Но поэт

. [показать]НАРБУТ Владимир Иванович [1888—]  был поэтом. Сын помещика он родился на хуторе Нарбутовка Черниговской губернии. Среднее образование получил в Глуховской гимназии, высшее — в Петербурге. Годы Октябрьской революции Нарбут провел в Одессе, Ростове, Киеве и здесь вступил в РКП(б). После изгнания из Крыма белых  перехал в Москву, был руководителем издательства "ЗиФ". В 1928 исключен из партии за сокрытие ряда обстоятельств, связанных с его пребыванием на юге во время белогвардейской оккупации. Печататься начал с 1910 (в СПБ студенческом журнале "Гаудеамус"). В 1912 примкнул к "цеху поэтов" - группе акмеистов, созданной Николаем Гумилевым.

Первая книга стихов Владимира Нарбута, напечатанная церковно-славянским шрифтом с эпиграфом из псалмов, была конфискована царской цензурой за то, что воспевала все "твари божие" вплоть до "погани лохматой".(Что для акмеистов было вполне нормальным явлением, поскольку даже название направления поэзии означает "ЦВЕТИ, ЖИЗНЬ") В этих стихах Нарбут изливал славословия всем явлениям бытия. Фетишизирование предметов и некритическое отношение к реальной действительности, за которым скрывалась апология капиталистического строя, характерная для всего творчества акмеистов, составляли основную суть всех дооктябрьских стихов поэта. Послеоктябрьские стихи  (сб. "В огненных столбах" - уж не подражание ли Гумилевскому "Огненному столпу"?) хотя и посвящены революционной тематике, однако отвлеченны, далеки от конкретной классовой борьбы пролетариата. Общее славословие революции, облеченное в выспренные, евангелические тона, — вот характер этих стихов, мало отличающихся от стихов дооктябрьских.

После продолжительного молчания Нарбут впервые опубликовал новые стихи в 1933 ("Новый мир", 1933, VI). Н. здесь ставит вопрос о переделке и познании мира пролетариатом. Однако перегруженность физиологизмом, тенденции к подмене социальных явлений биологическими говорят о том, что подлинной мировоззренческой перестройки Нарбут не произвел. Кроме стихов  ему принадлежит ряд посредственных рассказов.

Нападет вранье на воронье,
Тянется, ворочается сволочь,
Свекорья - на якорь, и с родней
У ворот не достучатьс полчищ.
А сугробы лбами намело,
Сквозь подсвечник светится сочельник.
И петух сочится на мелок
Лютым клювом: выискался мельник!
"Гаданье" (1915)

Одно влеченье: слышать гам,
чуть прерывающий застой,
бродя всю жизнь по хуторам
Григорием Сковородой.
Не хаты и не антресоль
прельстят, а груши у межи,
где крупной зернью лижет соль
на ломоть выпеченной ржи.
(1920)

России синяя роса,
крупитчатый, железный порох,
и тонких сабель полоса,
сквозь вихрь свистяща в просторах, -
кочуйте, Мор, Огонь и Глад, -
бичующее Лихолетье:
отяжелевших век огляд
на борозды годины третьей.
· · · · · · · · · · · · · · ·
Взрывайся, пороха крупа!
Свисти, разящий полумесяц!
Россия - дочь!
Жена!
Ступай
и мертвому скажи: "Воскресе".

Большие поэты часто бывают проводниками и провидцами Света и борются за добро против зла. И поэтому тьма ополчается на них в той или иной форме. Говоря о П.Неруде, А.Вознесенский точно обрисовал это положение: "Поэтов тираны не понимают, когда понимают - тогда убивают".

Н.С.Гумилёв был наиболее духовно озарённым поэтом ХХ века. Эта озарённость помогала ему в самые тёмные моменты жизни - как во время Первой мировой войны, так и в период захлестнувшего затем мир духовного мрака безбожия - провидеть наступающую эпоху "солнца духа".
Николай Гумилёв с большой точностью предсказал свою гибель в стихах "Рабочий" и "Я и вы". В первом он описывает, как рабочий "пред раскалённым горном" отливает ту пулю, которая убьёт поэта. А в стихотворении "Я и вы" Гумилёв буквально до малейших деталей описывает то место, где его расстреляют, и время года, когда это произойдёт.

…И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще…

Его расстреляли на маленьком тюремном дворике, окружённом высокими каменными стенами. Это было в конце августа, и стены дворика были обвиты густым плющом.

Николай Гумилёв

               РАБОЧИЙ

Он стоит пред раскалённым горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

Марина Цветаева как поэт - это необычайная мощь чувств и совершенно исключительное мастерство. Некоторые её стихи (в частности, "Сивилла - младенцу") говорят о том, что Марина Цветаева принимала концепцию восточной философии о вечной жизни.
Марину Цветаеву довели до того, что она ушла из жизни, не выдержав страшного одиночества. Её сломил крах всех её надежд, потеря самых близких людей. Когда она ехала в Россию, она ждала совсем не этого. Опять выявилась трагическая судьба, преследующая многих поэтов, - оттого всё на свете и грустит о поэте, как пророчески написал Гумилёв, тоже ушедший не своей смертью.

Марина Цветаева

Тоска по Родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно -
Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что - мой,
Как госпиталь или казарма.

Мне всё равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной - непременно -