Это цитата сообщения алла_разумикина Оригинальное сообщение

Б.Л. ПАСТЕРНАК. ГАМЛЕТ



ГУЛ ЗАТИХ. Я ВЫШЕЛ НА ПОДМОСТКИ.
ПРИСЛОНЯСЬ К ДВЕРНОМУ КОСЯКУ,
Я ЛОВЛЮ В ДАЛЕКОМ ОТГОЛОСКЕ,
ЧТО СЛУЧИТСЯ НА МОЕМ ВЕКУ.

НА МЕНЯ НАСТАВЛЕН СУМРАК НОЧИ
ТЫСЯЧЬЮ БИНОКЛЕЙ НА ОСИ.
ЕСЛИ ТОЛЬКО МОЖНО, АВВА ОТЧЕ,
ЧАШУ ЭТУ МИМО ПРОНЕСИ.

Я ЛЮБЛЮ ТВОЙ ЗАМЫСЕЛ УПРЯМЫЙ
И ИГРАТЬ СОГЛАСЕН ЭТУ РОЛЬ.
НО СЕЙЧАС ИДЕТ ДРУГАЯ ДРАМА,
И НА ЭТОТ РАЗ МЕНЯ УВОЛЬ.

НО ПРОДУМАН РАСПОРЯДОК ДЕЙСТВИЙ,
И НЕ ОТВРАТИМ КОНЕЦ ПУТИ.
Я ОДИН, ВСЕ ТОНЕТ В ФАРИСЕЙСТВЕ.
ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ - НЕ ПОЛЕ ПЕРЕЙТИ.

1946

Итальянские впечатления

  Повесть Русины Волковой «Внуки Черубины» ("Нева", 2009, №5)  посвящена биографическим подробностям известных литераторов серебряного века – Николая Гумилева, Анны Ахматовой и, как следует из названия повести, Черубины де Габриак. Но изучать биографии персонажей на основе этой повести не следует, потому что она, совершенно в духе Серебряного века, насквозь пронизана мистификациями. Впрочем, основное в характере действующих лиц, а также в сути конфликта между Гумилевым и Дмитриевой-Габриак, пожалуй, уловлено и освещено верно. Вторая сюжетная линия повести – это «Школа обольщения» для девушек из хороших семей. Хоть и написаны эти главы с большим юмором, но нынешним девушкам стоит, пожалуй, прочесть их повнимательнее и кое-что взять на вооружение. Это уже даже без всяких мистификаций. Замечательное дамское чтение в лучшем смысле этого слова.
Хотелось бы привести несколько цитат из этой повести, но оказалось сложно выбрать, поскольку вся повесть просто искрится такими яркими фразами, что можно множество их выписать для примера. Но ограничимся двумя. Первая – об одном из уроков в «Школе обольщения»: «Для чего нужно уметь заваривать кофе? Основная причина – кофе отбивает запах, стирает память. Перед тем, как мужчина коснется губами твоих волос, губ или пальчиков, он должен позабыть запахи своих прежних подруг. С этого момента до знакомства со следующей «Шоколадницей», догадавшейся, что путь к сердцу мужчины прокладывается подносом с горячительными напитками из какао- и кофе-бобов, твой друг будет помнить только тебя… После чашечки кофе даже у старика начнет играть кровь, как у молодого, хотя со стариками я бы тебе  советовала либо вовсе не связываться, либо заменить кофе цикорием, а турку – электрическим кофейником медленного накаливания. Ну, это уж смотри сама: «кто любит попа, кто попадью, а кто поповну».
- А я? Я кого буду любить? Скажи, ты ведь все знаешь!
-Ну, уж надеюсь, что не попадью с поповной,- дразнила меня Лиззи.»
Вторая цитата – непосредственно о морали Серебряного века: «Дети великих – это особая история. Талант дается от Бога, а дети, сама знаешь, от чего рождаются. Некоторые пытались совмещать и то, и другое, но почти никому это не удалось. Говорят, что последней каплей, подтолкнувшей Цветаеву в петлю, была ее очередная ссора с сыном, не понимавшем, за что его привезли в эту дикую, чужую страну. Кто знает, куда подевалась дочка Гумилева Елена от его брака с Анечкой Энгельгардт? Говорят, умерла вместе с матерью и дедом в блокадном Ленинграде. Но и при жизни он не был привязан ни к малышке, ни к ее матери. Сколько раз в жизни видел он своего сына Ореста? Ни одного. Хотя все это не имеет значения – оба сына боготворили его всю свою жизнь. Левушке в детстве родителей заменили бабушка и сводная сестра Николая Степановича, мечтавшая даже усыновить мальчика. Иногда он жил и в новой семье отца, пару раз в год Гумилев приводил его в гости к Анне Андреевне. Освобожденная от забот  материнства Ахматова о своем единственном, общем с Гумилевым, сыне писала: «Ты сын, ты ужас мой» И недаром Цветаева даже в период своей влюбленности в Ахматову предугадывала непростую судьбу младшего Гумилева:
Рыжий львеныш
С глазами зелеными,
Страшное наследье тебе нести!
Чего им всем недоставало тогда? Свободы. Отсюда и бегства в Африку, и уход от действительности в поэтические вымыслы. Они писали для вечности, но не смогли, хотя и пытались из кусочков своей         жизни выложить узор и стать «сами себе господами».
  Это ссылка на произведение:

http://magazines.russ.ru/neva/2009/5/vo5.html

 

Любовь их душ родилась возле моря,
В священных рощах девственных наяд,
Чьи песни вечно радостно звучат,
С напевом струн, с игрою ветра споря.

Великий жрец... Страннее и суровей
Едва ль была людская красота,
Спокойный взгляд, сомкнутые уста
И на кудрях повязка цвета крови.

Когда вставал туман над водной степью,
Великий жрец творил святой обряд,
И танцы гибких, трепетных наяд
По берегу вились жемчужной цепью.

Средь них одной, пленительней, чем сказка,
Великий жрец оказывал почет.
Он позабыл, что красота влечет,
Что опьяняет красная повязка.

И звезды предрассветные мерцали,
Когда забыл великий жрец обет,
Ее уста не говорили «нет»,
Ее глаза ему не отказали.

И, преданы клеймящему злословью,
Они ушли из тьмы священных рощ
Туда, где их сердец исчезла мощь,
Где их сердца живут одной любовью.

Это цитата сообщения Arin_Levindor Оригинальное сообщение

Шляпки модерна - 2

Это цитата сообщения Felisata Оригинальное сообщение

Марина Цветаева



ГЕНЕРАЛАМ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА

Сергею
* * *
Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.

И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след -
Очаровательные франты
Минувших лет.

Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу,-
Цари на каждом бранном поле
И на балу.

Вас охраняла длань Господня
И сердце матери. Вчера -
Малютки-мальчики, сегодня -
Офицера.

Вам все вершины были малы
И мягок - самый черствый хлеб,
О молодые генералы
Своих судеб!

Ах, на гравюре полустертой,
В один великолепный миг,
Я встретила, Тучков-четвертый,
Ваш нежный лик,

И вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена...
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна.

О, как - мне кажется - могли вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать - и гривы
Своих коней.

В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век...
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег.

Три сотни побеждало - трое!
Лишь мертвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои,
Вы все могли.

Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать? ..
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.

Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие -
И весело переходили
В небытие.
Феодосия, 26 декабря 1913

ГРИГОРИЮ ПЕТНИКОВУ

1

В шуршание шатких листьев —
Ренаты шлейф || багреца || пламенного,
Коснись || костлявой кистью
Лба жалкой усталостью раненого.

Ах, жилки || жидкою кровью
Устали пульсировать прогнанною;
В глазах: || вслед || нездоровью
Ангел заклубит тенью огненною.

Тогда, || тогда, || Григорий, —
Мечта || взлетит лихорадочная —
И средь брокенских плоскогорий
Запляшет Сарраска || сказочная.
1.IV. 1914

2

В небесах || прозорных как вóлен я
С тобой, || ущербное сердце —
Утомился я, утомился от вóленья
И ты на меня || не сердься.

Видишь, видишь || своды || óгляди
В нутренний сви´лись || крутень,
Холодно в моросящей мокреди,
Холодно || в туни буден.

Небесами моросящими выплачусь —
Сжалься, сердце, червонный витязь,
В чащи сильные || синевы влачусь,
Мысли клубчатые, рушьтесь || рвитесь!

Витязь мается алостью истязательной,
Рдяные в зенках зыбля розы,
Побагровевшими доспехами вскройся,
Брызни красной || сутью живительной
В крутоярые стремнины || затени,
Затени, || затени губительной.
26.VIII. 1914

ГРААЛЬ-АРЕЛЬСКИЙ
(Стефан Стефанович Петров)
(1888 (по другим сведениям — 1889) — 1938?) 

---

      Родился в крестьянской семье. Учился в петербургском реальном училище А. Копылова и гимназии К. Мая. После окончания гимназии в 1909 г. поступил в Петурбургский университет на астрономический факультет, из которого был исключен в 1914 г. за неуплату. Работал в обсерватории Народного дома. В студенческие годы участвовал в революционном движении, был членом партии эсеров.
      Печататься начал с 1910 г. Вскоре познакомился с Игорем Северяниным и К. Олимповым, вместе с ними принимал участие в вечерах эгофутуристов. В 1911 г. познакомился с А. Блоком.
      В 1911 в Петербурге вышла книга стихов Грааль-Арельского «Голубой абажур», замеченная критиками.
      В конце этого же года познакомился с И. Игнатьевым и в январе 1912 г. вошел в «Академию эгопоэзии», одновременно став и членом «Цеха поэтов». Уже весной 1912 г. по настоянию синдиков «Цеха» покинул вместе с Г. Ивановым «Академию».
      Вторая книга стихов Грааль-Арельского «Летейский брег» вышла в 1913 г. под грифом «Цеха». В ней были представлены образцы «научной поэзии» — стихи о космосе и планетах, о Д. Бруно (которому Грааль-Арельский впоследствии посвятил роман «Враг Птоломея», Л., 1928).
      Пребывание в «Цехе» стало для поэта ступенью в переходе от символизма к пропагандируемому им «сциентизму».
      Стихи Грааль-Арельского публиковались во многих журналах, альманахах и газетах («Гиперборей», «Лукоморье», «Нива», «Новый журнал для всех», «Петербургский глашатай», «Нижегородец» и др.)
      После 1917 г. опубликовал поэму «Ветер с моря» (П., 1923), пьесу в стихах «Нимфа Ата» (П., 1923), книги «Повести о Марсе» (Л., 1925), «Гражданин Вселенной» (Л., 1925), «Солнце и время. Популярная астрономия для крестьянской молодежи» (М.–Л., 1926).
      В 1937 г. был репрессирован. Дальнейшая судьба неизвестна.

---

В ТОМЛЕНЬИ ЛУННОМ...

Сквозь гардины узорные заглянул тихий вечер
И зажег светом трепетным ваши русые кудри,
Вы сидели у зеркала и мечтали о встрече,
И лицо ваше бледное было в розовой пудре.

Жемчугами толчеными вы посыпали ногти,
И любуясь браслетами и своими ногтями,
Вы не видя подвинули, опираясь на локте,
Золотые флакончики с голубыми духами.

Вам казалось — олунена голубая аллея,
И виконт дожидается у подножия Феба,
А вдали, сквозь акации, чуть заметно алея
Разгорается медленно изумрудное небо.
1912

 

КОРОЛЬ ПОЭТОВ

 взято у alla_sumeny Читать далее...

Он поклялся в строгом храме…


[показать]



Он поклялся в строгом храме

Перед статуей Мадонны,

Что он будет верен даме,

Той, чьи взоры непреклонны.



И забыл о тайном браке,

Всюду ласки расточая,

Ночью был зарезан в драке

И пришел к преддверьям рая.



«Ты ль в моем не клялся храме,-

Прозвучала речь Мадонны,-

Что ты будешь верен даме,

Той, чьи взоры непреклонны?



Отойди, не эти жатвы

Собирает Царь Всевышний,

Кто нарушил слово клятвы,

В Царстве Божием тот лишний».



Но, печальный и упрямый,

Он припал к ногам Мадонны:

«Я нигде не встретил дамы,

Той, чьи взоры непреклонны».



Николай Гумилев.
 

Написано Лариса_Воронина 




 

Цитата сообщения Светлана_Лякутина

[458x616]



Златоустой Анне - всея Руси
Искупительному глаголу, -
Ветер, голос мой донеси
И вот этот мой вздох тяжелый.

Расскажи, сгорающий небосклон,
Про глаза, что черны от боли,
И про тихий земной поклон
Посреди золотого поля.

Ты, зеленоводный лесной ручей,
Расскажи, как сегодня ночью
Я взглянула в тебя - и чей
Лик узрела в тебе воочью.

Ты, в грозовой выси,
Обретенный вновь!
Ты! - Безымянный!
Донеси любовь мою
Златоустой Анне - всея Руси!
Марина Цветаева "Златоустой Анне - всея Руси..."
Юрий Анненкова

 

 

 

 

 

 

 

 

Узкий, нерусский стан -
Над фолиантами.
Шаль из турецких стран
Пала, как мантия. [390x568]




Вас передашь одной
Ломаной черной линией.
Холод - в веселье, зной -
В Вашем унынии.

Вся Ваша жизнь - озноб,
И завершится - чем она?
Облачный - темен - лоб
Юного демона.

Каждого из земных
Вам заиграть - безделица!
И безоружный стих
В сердце нам целится.

В утренний сонный час, -
Кажется, четверть пятого,-
Я полюбила Вас,
Анна Ахматова.
Марина Цветаева "Анне Ахматовой"
Амедео Модильяни

 

[363x600]









Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцанье
Ее расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью, дольней и отрадной,
Высокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,
Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволий
И смел и горд - я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В ее истоме и бреду.

Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.
Николай Гумилев "Она"
Амедео Модильяни

Отношения Ахматовой и Модильяни завораживают хотя бы потому, что они были краткими, как эпизод,
но яркими, как история...

[600x315]
Амедео Модильяни

[355x600]

Амедео Модильяни

Амедео оставил после себя рисунки... Что же касается Анны Андреевны, то она оказалась куда более
сдержанной в выражении своих чувств. Есть только два стихотворения, помеченные Парижем и
датированные весной 1911 года, но без упоминания его имени в стихах или посвящений ему...

Мне с тобою пьяным весело
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах.

Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся?

Мы хотели муки жалящей
Вместо счастья безмятежного...
Не покину я товарища
И беспутного и нежного.
Анна Ахматова "Мне с тобою пьяным весело..."

[544x463]
Наталия Третьякова "Ахматова и Модильяни"

...а там - Ахматова, такая молодая,
В Париже утреннем, качающем мосты,
Привстав на цыпочки, в окошко Модильяни.
Бросает красные тяжелые цветы.
Евгений Евтушенко "Амедео Модильяни"

[476x567]
Юлия Мершиева "Ахматова и

Читать далее...

***

Курок заржавленный
Чернеет строже.
Патроны вставлены
Без лишней дрожи.
О, сколько искренних
Отвергнут помощь,
О, сколько выстрелов
Проглотит полночь.
Поутру сходятся
Из дальних комнат,
О Богородице
Твердят и помнят.
Лежит застреленный
В цветеньи вешнем.
В глазных расселинах
Стоит нездешнее.
А в далях города
Над злым конвертом
Рыдают молодо
О нем бессмертном.

УЙДУ ОТ ВАС

Я уйду от вас без слов,
Чтоб никто не зарыдал.
Я оставлю этот кров,
Чтоб никто не увидал.

Двери молча распахнет
Камергер мой вечный — ум.
Ослабеет давний гнет.
Отойдет старинный шум.

Вновь задвинется засов
И приложится печать.
Кто-то выйдет из часов
Одиноко помолчать.

Кто-то кроткий, как звезда,
Тронет вечные весы,
И на многие года
Остановятся часы.

Где друзья и где враги?
Что сегодня, что вчера?
Потеряются шаги
В черной мягкости ковра.

И никто не подойдет
И не взглянет вглубь портьер,
Потому что страшен вход,
Осторожен камергер.
Июнь 1913

ОТРЫВОК

Блаженны мы — нищие — ибо мы не станем царями,
Блаженны печальные — ибо мы никем не утешены.
То, что мы ищем — лежит далеко за морями.
То, что мы знаем — тяжелыми солнцами взвешено.
Мы соль океанов — плывущая в небо ладья.
Вчерашнего утра больные бесцельные пленники.
Мы часто заики и нас презирает семья.
Мы — неврастеники…
1913

ВСТРЕЧА

И когда, как прежде, непреклонно Встанет в сердце новая волна… Винавер

Перед вечером в старой гостинице
Колыхнется от ветра свеча.
Остановится сердце и кинется
Дорогую у двери встречать.

И войдешь ты заветная, влажная —
Вся. Как гроздь молодого вина.
На тебя сквозь замочные скважины
Заглядится моя тишина.

Тихо скажешь мне: «Мальчик неистовый,
Это я у порога стою.
Ты, как книгу, меня перелистывай,
Как любимую книгу свою.

Ты позвал меня в звонкие Китежи,
Ты писал: возвращайся, спеши.
Я пришла — все, что вздумаешь, вытеши
Из моей белоствольной души.

О тебе тосковала под кружевом
Никому не открытая грудь.
Пожелай, мой высокий, мой суженый,
У моих родников отдохнуть».

И влюбленный и гордый раздвину я
На заре занавески окна —
Пусть приходят на таинство львиное
К нам в свидетели даль и луна.

И сплетенные в самое нежное,
Мы венчальные скажем слова,
А в окошке нас церковкой снежною
Перекрестит старушка Москва.
Март 1922

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Замедля будничный бег,
Забудь земной календарь.
В близкий бессмертный брег
Смертным веслом ударь.
Вечности синие серьги
Прими благодарно, как женщина.
Руки, работой истертые,
Брось в мировое горение.
В самой серенькой церкви
Есть для уставших от Бога
Где-то вблизи от порога
Тонкая трещина
В четвертое
Измерение.
Сентябрь 1922

«Любовь к трем апельсинам» (подзаголовок — «журнал доктора Дапертутто», то есть В. Мейерхольда) был органом экспериментальной студии Мейерхольда и являлся по преимуществу театральным журналом. В период с 1914 по 1916 г. вышло 17 номеров, часто сдвоенных (всего 9 томов).

Стихотворным отделом в нем заведовал А. Блок. Среди его авторов были, помимо самого Блока, К. Бальмонт, З. Гиппиус, Ф. Сологуб, М. Кузмин, А. Ахматова, Ю. Верховский и ряд других, в том числе близкие лично Блоку Вл. Княжнин, Ал. Надеждин (А.В. Гиппиус) и др. Наиболее значительны из публикаций — стихотворная переписка Ахматовой и Блока, цикл Блока «Кармен» и стихотворение «Голос из хора», «Стихи о Петербурге» Княжнина. Однако сугубо театральные и прежде всего игровые, ориентированные на итальянскую Commedia dell'arte интересы большинства сотрудников и самого Мейерхольда нередко вызывали раздражение Блока, готового разрушить эту атмосферу самым решительным образом (например, неосуществленное предложение опубликовать стихи Маяковского). Журнал представляет безусловный интерес, хотя был явлением сугубо изолированным и нарочито ориентированным на тип издания «для немногих» (тираж от 300 до 500 экземпляров).

СОНЕТ

Э.В. Дилю

Там вечное навек застыло в каждом камне.
В колоннах мраморных застыла Красота.
Там создан Пантеон. Там радость, простота
С святой Премудростью в содружестве издавне.

Здесь бедная земля — убога и проста.
Здесь — стоны деревень, и песни нет печальней,
Чем песнь родных равнин, и доли безотрадней,
Твоей, Россия, нет. Здесь радость проклята.

Там — все великое... А здесь — простор и стоны...
Там — совершенное, там Гелиос горит.
Тоски и жалобы здесь грустная истома.

Здесь — грусть великая... Здесь Божий клад зарыт.
Предвестьем радости здесь зеленеют склоны:
В ком так глубока грусть — найдет, о чем грустить.

ПАЛЛАДА БОГДАНОВА-БЕЛЬСКАЯ
(1887-1968)

---

[180x240]

«Она была знаменита» Анна Ахматова

Я у нее встречал богему, — тех Кто жил самозабвенно-авантюрно. Игорь Северянин

      Серебряный век и ту его ауру, которая так привлекает нас нынешних, создавали не только «мэтры» и «зубры» литературы, живописи, театра вроде Блока, Малевича, Мейерхольда, Карсавиной. Тот пряный аромат, исходящий от этой эпохи, во многом связан с персонажами второго и даже третьего плана, ныне почти или полностью забытыми, либо известными только специалистам. Но серебряный век не был бы серебряным веком без бывшего завхоза Московского Художественного театра, а в дальнейшем организатора знаменитой «Бродячей собаки» (как, впрочем, и «Привала комедиантов», и «Странствующего энтузиаста») «доктора эстетики» Бориса Пронина. Или музы нескольких великих поэтов Нины Петровской — Ренаты из «Огненного ангела». Или «пропагандиста» русского искусства барона Коки Врангеля с его неизменным моноклем.
      И как тут обойти вниманием еще одну особу — «демоническая женщину» богемного Петербурга, завсегдатая уже упомянутой «Собаки» — знаменитую Палладу Богданову-Бельскую (она же — Гросс, она же — графиня Берг, она же — Пэдди-Кабецкая, и пр.) Это из-за нее стрелялись мужчины, это она «босиком танцевала стихи Бальмонта», это у нее увел Всеволода Князева Михаил Кузмин. Это про ее «непристойный альбом» ходили слухи по Петербургу. Это ей посвящены строки Северянина

«Мужчина каждый делался остер, Почуяв изощренную Палладу».

 

      Это ее все тот же Кузмин в своих «Плавающих-путешествующих» вывел под именем Полины Аркадьевны Добролюбовой-Черниковой, в которой соединялись «святые куртизанки, священные проститутки, непонятые роковые женщины, экстравагантные американки, оргиастические поэтессы», при этом язвительно заметив, что родителями такой женщины могли бы быть разве что «сумасшедший сыщик и распутная игуменья».
      Но родилась Паллада Олимпиевна 1 (13) января 1887 г. в семье военного инженера генерала О. Старынкевича. Во время учебы на высших курсах будущая царица богемы сблизилась с эсерами, стала любовницей одного из них, Е. Сазонова, но сбежала из дома и обвенчалась с другим, вскоре казненным С. Богдановым. От Сазонова у Паллады родились близнецы Эраст и Орест. (От последнего мужа у нее был еще один сын — Эрнест Гросс).
      В 1911 г. Богданова, взявшая себе в качестве сценического псевдонима вторую фамилию — Бельская, закончила театральную студию Н. Евреинова.
      Квартира Богдановой-Бельской на Фонтанке была своеобразным салоном, где собирался весь богемный и около цвет Петербурга.
      Свои поэтические опыты Паллада опубликовала в изящно оформленном сборнике «Амулеты» (1915), вызвавшем весьма резкую критику в отношении как стихотворных размеров, так и тем ее стихов.
      В журнале «Аргус» Богданова-Бельская вела рубрику «горячих советов о красоте дамам и джентльменам».
      Все это было… Было до революции…
      А после, еще не оправившись от попытки отравиться из-за несчастной любви, больная и нищая Паллада пробирается в Крым. В 1918 г. она вновь пытается вернуть утраченное, стать прежней, «роковой» Палладой, в стенах ялтинского «Кафе поэтов». Но ненадолго…
      В 1920-1930-х годах жила в бывшем Царском Селе, затем перебралась в Ленинград. В этом городе, с которым ее столько связывало, в котором «от легкой жизни»

Читать далее...

Записи Волошина о Дмитриевой относятся к самому началу их знакомства и сближения. Они интересны, как прекрасный психологический портрет Лили до появления Черубины. Во время мистификации и после Волошин записей не вел — эпизодичные записи появляются в дневнике только в 1911 году, когда и Лиля и Черубина были уже в прошлом.

В 1909 году Волошин посвятил Дмитриевой ряд стихотворений: Corona Astralis (Венок сонетов); «Ты живешь в молчаньи темных комнат...»; «К этим гулким морским берегам...»; «Теперь я мертв. Я стал строками книги...», «Судьба замедлила сурово...», «Себя покорно предавая сжечь...», «С тех пор, как тяжкий жернов слепой судьбы...»; «Пурпурный лист на дне бассейна...»; «В неверный час тебя я встретил».

18 апреля

<...>

Лиля Дмитриева. Некрасивое лицо и сияющие, ясные, неустанно спрашивающие глаза. В комнате несколько человек, но мы говорим, уже понимая, при других и непонятно им.

«Да... галлюцинации. Звуки и видения. Он был сперва черный, потом коричневый... потом белый, и в последний раз я видела сияние вокруг. Да... это радость. Звуки — звон... стеклянный... И голоса... Я целые дни молчу. Потом ночью спрашиваю, и они отвечают... Нет, я в первый раз говорю... Нам надо говорить.».

Вторник двадцать второго. Я помню все числа и дни.

 

26 апр<еля>.

Она была во вторник, я говорил много — о смерти, об Иуде¹... Она слушала. Отвечала честно и немногосложно на каждый вопрос. Но была непроницаема в своей честной откровенности.

«Да, я изучаю греческий язык и изучу санскритский». Когда пришло время уходить: «Позвольте мне остаться еще 5 минут. Я не люблю уходить раньше срока. Теперь я буду думать о том, что Вы сказали». Через день я получил от нее записку: «Я весь день сегодня думала, много и мучительно. О том, что вы говорили вчера. О возможности истины на этом пути. Читала Ваши книги². Теперь знаю, что пойду по этому пути. Твердо знаю. Хотя еще много мыслей, в которых нет порядка. Жму вашу руку». Мне эти слова были глубокой радостью. Это не я, но я благодарен, что это через меня.

Об Аморе³ такая же радость. Все остальное—наблюдения жизни и опыты подходить и сливаться с разными людьми. Но ощущенье этих дней — как бы после кутежа и разврата. Кузмин — единственный безусловно нравственный человек в Петербурге⁴. [Вот лица и люди:

Сергей Сергеевич Позняков. Студент. Похож на покойного Мишу Свободина. «Мне 18 лет. Это мое единственное достоинство. Я русский дворянин. Мне нечего делать. Я стану тюремным начальником. Вы занимаетесь оккультизмом? Нет, я сам не читал, но мой брат очень много занимается».

«Правда, он прелестен?» — спрашивает Кузмин, когда мы едем на извозчике, и он сидит у него на коленях. Он пьянеет, вступает в спор по нелепым предметам. Говорит, как Миша Свободин. Фразы на разных языках и поет как он.

Чулков рассказывает: «Представь себе такую компанию: Сологуб, Блок, Чеботаревская, Вилькина, я и проститутка — новая подруга Блока. Вилькину соблазнили ею. Сперва она опасалась. Она сторонилась. Не решалась дотронуться до ее стакана — боялась заразиться. Потом начала целовать ее, влюбилась в нее. Это все в отдельном кабинете в «Квисисане»⁵. Потом отправились в меблированные комнаты... Ужасно, сперва все в одной. Там стояла большая кровать. Вилькина упала на нее и кричала: «Я лежала здесь, я лежала на этой кравати. Засвидетельствуйте все, что я лежала». И мы все свидетельствовали. Затем нас разделили на отдельные комнаты. Сологуб потребовал, чтобы получить долг Чеботаревской. Он должен был ее высечь. Мы с Вилькиной бежали в ужасе от этого разврата. Но все так и осталось неизвестным».

Вчера обед журналистов у Попова; я в первый раз присутствовал в жизни при таком сквернословии и словесном разврате. Затем уехал с Коломийцевым слушать его перевод «Тристана и Изольды». Третьего дня вечер у Одиноких⁶. Сегодня у Вячеслава.]

Читать далее...

 

ПЕТЕРБУРГ

Город туманов и снов
Встает предо мною
С громадой неясною
Тяжких домов,
С цепью дворцов,
Отраженных холодной Невою.
Жизнь торопливо бредет
Здесь к цели незримой...
Я узнаю тебя с прежней тоской,
Город больной,
Неласковый город любимый!
Ты меня мучишь, как сон,
Вопросом несмелым...
Ночь, но мерцает зарей небосклон...
Ты весь побежден
Сумраком белым.
1901

***

НЕРАЗРЫВНО

3. Гиппиус

Чем леденей и ближе дышит смерть,
Тем жарче алость поцелуя,
И стонет страсть в надгробном «аллилуйя».
В земных водах мерцает твердь.

И не дышал бы страстью вешний цвет
Так сладко, если б смерти жало
По осени плодам не угрожало:
Без тени смертной — страсти нет.

Помнишь, мы над тихою рекою
В ранний час шли детскою четой,
Я — с моею огненной тоскою,
Ты — с твоею белою мечтой.

И везде, где взор мой замедлялся,
И везде, куда глядела ты,
Мир, огнем сверкая, загорался,
Вырастали белые цветы.

Люди шли, рождались, умирали,
Их пути нам были далеки,
Мы, склонясь над берегом, внимали
Тихим сказкам медленной реки.

Если тьма дышала над рекою,
Мы боролись с злою темнотой:
Я — с моею огненной тоскою,
Ты — с твоею белою мечтой.

И теперь, когда проходят годы,
Узкий путь к закату нас ведет,
Где нас ждут немеркнущие своды,
Где нам вечность песнь свою поет.

Мы, как встарь, идем рука с рукою
Для людей непонятой четой:
Я — с моею огненной тоскою,
Ты — с твоею белою мечтой.

ПОЛИКСЕНА СЕРГЕЕВНА СОЛОВЬЕВА
(Allegro)
(1867 - 1924)

 

---

[170x254]

Я не знаю покоя, в душе у меня Небывалые песни дрожат… Allegro       Поликсена Соловьева, родная сестра философа и поэта Владимира Соловьева, родилась 20 марта 1867 года. Она была последним, двенадцатым ребенком в семье известного историка Сергея Михайловича Соловьева. С.М. Соловьев в это время занимал должность ректора Московского университета.       Соловьева рано, в пять лет, выучилась читать и писать. Литературой увлекаться также начала в раннем детстве. Среди первых ее книг были стихи Фета, с которым ей в будущем довелось общаться.       Помимо литературы, у Соловьевой проявился интерес и к живописи. Она несколько лет занималась в Школе живописи, ваяния и зодчества в классе Прянишникова и Поленова. Впоследствии ее рисунки и виньетки, помещенные в поэтических сборниках, вызывали похвалы рецензентов — И. Анненского и В. Розанова.       Первые стихи Поликсены Соловьевой появились в 1885 году в журнале «Нива». Осознавая, что ее литературные опыты достаточно слабы и подражательны, Соловьева в течение долгого времени не стремилась публиковаться. Она продолжала заниматься живописью. Стихи же писала, не считая, что у нее есть какое-нибудь поэтическое будущее.       В 1895 году, после переезда Соловьевой в Петербург, ее стихи, впервые подписанные псевдонимом Allegro, были опубликованы в журнале «Русское богатство» его редактором Н.К. Михайловским.       Первый поэтический сборник Поликсены Соловьевой «Стихотворения» увидел свет в 1899 году. Сама автор считала его очень слабым. Но благодаря этому сборнику у нее появилась возможность посещать «пятницы» К. Случевского — поэтические вечера, которые посещали многие известные поэты и писатели того времени. Там она познакомилась с А. Блоком, Вяч. Ивановым, К. Бальмонтом, Д. Мережковским, З. Гиппиус, М. Лохвицкой, Л. Зиновьевой-Аннибал и другими.       Символизму, расцвет которого пришелся на рубеж веков и господствовавшему тогда в литературе, отдала дань и Соловьева. Под знаком символизма вышел в свет и второй сборник Соловьевой — «Иней» (1905), получивший благожелательную оценку А. Блока.       «Иней» посвящен детской писательнице Наталье Ивановне Манасеиной, подруге и соратнице Соловьевой, с которой они, однажды встретившись в жизни, практически не расставались до ее конца.       Вскоре после выхода «Инея», в конце 1905 года, было организовано издательство «Тропинка» и начал выходить одноименный детский журнал. Возглавили издательство Соловьева и Манасеина. До 1912 года, когда из-за финансовых трудностей журнал прекратил свое существование, работа в издательстве являлась важнейшей частью деятельности Соловьевой — она опубликовала в журнале массу стихов, рассказов, пьес. Издательством «Тропинка» было выпущено более двадцати детских книг Соловьевой.       Официальным признанием литературных заслуг Соловьевой явилось присуждение ей в 1908 году золотой Пушкинской медали. Однако, эта награда, пожалуй, только осложнила ей отношения с другими поэтами, которые, и объективно, и на взгляд самой Соловьевой, были более достойны этой чести.       В 1909 году появился следующий поэтический сборник Соловьевой — «Плакун-трава», более зрелый нежели два предыдущих.       В 1912 - 1913 годах Соловьева выпустила сборник рассказов «Тайная правда» и поэму «Перекресток», встреченные критикой более чем прохладно.       Четвертый сборник стихов — «Вечер» — вышел из печати в 1914 году. Его название повторяло широко известный сборник Анны Ахматовой, вышедший ранее. Подобная же ситуация повторится и с другим сборником Соловьевой «Последние стихи», название которого соответствует сборнику З. Гиппиус. Эти совпадения нельзя назвать случайными и можно отнести лишь к странностям, свойственным

Читать далее...

Старая подшивка  газеты "За пятилетку", 1936 год. Статья называется "Шесть лет со дня смерти В.В. Маяковского".
Сначала обычная биографическая информация: "Лучший талантливый поэт нашей советской эпохи, Владимир Владимирович Маяковский родился" …. Потом интересные подробности. Вспомните, встречали вы их в своих школьных учебниках?

Психология Маяковского формировалась под впечатлением героической борьбы кавказских революционеров и дикого произвола проводников и вдохновителей колониальной политики Кавказа.
В 1906 году семья Маяковского переезжает в Москву, где он знакомится с большевиками и читает нелегальную литературу. В 1909 году Маяковский вступает в РСДРП (большевиков). Вскоре он становится пропагандистом, на общегородской конференции избирается в состав Московского комитета. Маяковского арестовывают. Удачным обманом следователя (писал социяльдимократичисекая вместо социал-демократическая) Маяковский добился того, что его выпускают на поруки. Но через год его снова арестовывают, и он в течение одиннадцати месяцев отбывает наказание в Бутырской тюрьме.
После выхода из тюрьмы Маяковский порывает связь с большевиками и решает посвятить свою жизнь искусству. В то время ему казалось, что политическая деятельность и искусство несовместимы.

Дальше про футуристов и про то, как Маяковский ходил в жёлтой кофте, а вместо галстука носил морковь. В этом выражалось анархическое бунтарство.
Октябрьскую революцию Маяковский встретил радостно, и он понял, что это его революция. Понял по-своему, по-бунтарски.
Затем коротко – о произведениях. И даже удивило, что о смерти – правда:
«Маяковский умер 14 апреля 1930 года, покончив жизнь самоубийством»
И не обошлось без великого и ужасного:
«Вождь народов тов.Сталин сказал о Маяковском: «Маяковский был и остаётся лучшим талантливым поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление».

Вот так, отметили дату.

 

Необыкновенна плодовитость Врубеля в эту пору жизни, т.е. с 90-го года, когда он переехал в Москву, и до страшного приступа душевной болезни в 1902-м. Он берется за все, что дает ему повод утолить свою страсть к волшебному орнаменту и излить сердце красотой сказочной. Он работает усердно в гончарной мастерской села Абрамцева, возрождая вместе с М. Якунчиковой и Е. Поленовой русский кустарный стиль, и овладевает в совершенстве техникой нежных майоликовых полив («Камин», «Купава», «Морские царевны»), расписывает «талашкинские» балалайки, создает декорации для «Царя Салтана» мамонтовской постановки. Он пишет былинные картины («Садко», «Богатырь»), пейзажи с цветами и животными («Сирень» — 1901, «Кони» — 1899), портреты жены, артистки Забелы-Врубель, с которой навсегда соединила его «Волхова» из «Садко» Римского-Корсакова, иллюстрирует Лермонтова (1891) и Пушкина (1900) (изумительная акварель «Тридцать три богатыря»)... Всего не перечислишь.

Но сверкающей нитью через творчество столь разностороннего мастера — скульптора, гончара, монументального декоратора, станкового живописца, театрального постановщика — проходит мысль-бред: Демон, «Дух гордости и красоты, дух ненависти и глубокого сострадания, истерзанный и великолепный дух», как талантливо определил однажды А. Бенуа (цитирую на память).

Десять лет прошло после первого воплощения этого рокового образа (первого ли?). С тех пор у каменного, пещерного Демона go-го года выросли гигантские крылья из павлиньих перьев и чело украсилось мерцающей опалами диадемой, и лик стал соблазнительно страшен. Молодой «Демон» Врубеля кажется мускулистым, мужественно-грузным титаном, только что возникшим из волшебных недр природы и готовым опять войти в нее, исчезнуть в родимом хаосе. На картине 1903 года перед нами Дух, вкусивший всех отрав греха и наслаждения, созерцавший Бога и отверженный Богом, околдованный роскошью своего одиночества, Серафим-гермафродит, проклятый и проклинающий, простертый беспомощно, судорожно-угрюмый. Свое ли угаданное безумие хотел выразить художник в этом символе страстной гордыни? Возможно. Но возможно, что не только призраком собственной муки являлся для него этот спутник жизни...

Праздно было бы гадать. «Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь, — говорит Достоевский, — тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». Достоевский все же пишет «дьявол» с маленькой буквы, Врубель написал с большой.

Я увидел Врубеля в том же 1902 году на выставке «Мира искусства». Он привез свою картину из Москвы, где она была выставлена только несколько дней. Художник все не решался признать ее законченной. В Петербурге началась та же пытка. Не успели повесить холст, как Врубель принялся опять переписывать. Ежедневно до двенадцати часов, когда было мало публики, он сосредоточенно «пытал» своего Демона, стирал и накладывал краски, менял позу фигуры, усложнял фон, переделывал больше всего лицо, в конце концов, может быть, искомкал кое-что. Это уж было не творчество, а самоистязание. Спустя два месяца его поместили в больницу для душевнобольных.

Случалось с ним «это» и прежде, но не в такой острой форме. Позже еще два раза возвращался Врубель к жизни и немедленно брался за кисти. В эти светлые перерывы создано им немало замечательных холстов и огромное количество рисунков. Каждый раз ему казалось, что теперь-то и начнется «настоящее». Особенно плодовит был 1904 год, когда художник жил в московской лечебнице доктора Усольцева. Написаны были два автопортрета, портреты семьи Усольцева, портрет жены (на фоне пейзажа с березами) и два или три других, акварель «Путь в Эммаус», эскизы «Иоанна Предтечи» и «Пророка Иезекииля», «Ангел с мечом и кадилом» и др. Совершенно исключительная по перламутровой прелести небольшая картина «Жемчужина» написана им в этот же период и несколько позже — превосходный, до жути выразительный портрет поэта Брюсова, оставшийся неоконченным (1906), — кажется, последняя работа перед смертью, наступившей только в 1910 году, — и портрет жены художника в лиловом платье «с камином» (1904), тоже неоконченный.

Можно наполнить целую книгу анализом этого призрачного портрета (лицо едва намечено), так полно отпечатлелся на нем лихорадочный темперамент Врубеля-живописца, боготворившего трепеты формы, волшебство земного праха, чудесные его отдельности, изломы тканей, мозаику светотени, мятежные неясности цвета. Здесь он не «каменный», а огненный и дымный. Но какая точность наблюдения в этой фантасмагории серо-фиолетового шелка, вспыхивающего розовыми бликами. Какое мудрое внимание к мелочам и

Читать далее...