Её любил Николай Гумилёв, обожал Блок, её увековечили в своих произведениях Всеволод Вишневский
и Борис Пастернак
"Пружина, заложенная в жизнь этой счастливо одаренной женщины, разворачивалась просторно и красиво... Из петербургских литературно-научных салонов - на объятые огнем и смертью низовья Волги, потом на Красный флот, потом - через среднеазиатские пустыни - в глухие дебри Афганистана, оттуда - на баррикады Гамбурского восстания, оттуда - в угольные шахты, на нефтяные промыслы, на все вершины, во все стремнины и закоулки мира, где клокочет стихия борьбы, - вперед, вперед, вровень с революционным локомотивом несся горячий неукротимый скакун ее жизни". Михаил Кольцов
Она родилась 13 мая 1895 года в польском городе Люблин, где работал её отец Михаил Андреевич Рейснер, профессор права. Отец, немецкий еврей, женился на потомственной российской аристократке Екатерине Александровне Хитрово, состоявшей в отдаленном родстве с потомками Кутузова. С 1905 года Рейснеры жили в Петербурге на Петербургской стороне. Революционно настроенный глава семейства читал лекции для рабочих. Отец и брат Ларисы увлекались идеями социал-демократии, что повлияло на развитие девочки. Красивая и способная, она окончила с золотой медалью женскую гимназию и стала посещать лекции по истории политических учений в университете в качестве вольнослушательницы. Принимала участие в университетском "Кружке поэтов", членами которого были Лев Никулин, Осип Мандельштам и Всеволод Рождественский. Лариса писала декадентские стихи под псевдонимом "Лео Ринус". В 1913 году в альманахе "Шиповник" была опубликована ее драма "Атлантида". Мечтала стать поэтессой, бывала в модных салонах. Сегодня, после выхода фильма о Колчаке идет много разговоров об Анне Тимиревой, но справедливости ради следует сказать, что бравый генерал не мог рассчитывать даже на доброжелательный взгляд Ларисы Рейснер, не то, чтобы предложить ей что-то похожее на ухаживание. Она была для него недостижима, как далекая и холодная звезда.
Хотя про нее, в отличие от Лу фон Саломе, никак нельзя было сказать, что она недотрога. Так, в 1916 году, они познакомились в кабачке «Бродячая собака» или «Привал комедиантов» с Николаем Гумилевым. Электрическая искра, пробежавшая между ними, была такой мощной, что уже на следующий день, они, взявшись за руки, отправились в «дом свиданий» на Гороховую, для того, чтобы лихорадочно срывать друг с друга одежду. Она называла его Гафизом, он ее – Лери. Несколько дней спустя совершенно обезумевший от страсти Гумилев предложил Ларисе стать его женой. Он был уверен на двести процентов, что она скажет: «Да», но эта «валькирия революции» улыбнулась и тоном, не терпящим возражений, произнесла решительное «Нет».
Не прошло и полутора лет, как поздним осенним вечером 25 октября 1917 года она произнесла еще более решительное «Да», когда увидела в глазах бомбардиров крейсера «Аврора» немой вопрос: «А стоит ли открывать огонь по Зимнему Дворцу, да еще холостыми залпами?». В глазах этой фурии в кожанке они увидели такие громы и молнии, что легендарный выстрел прогремел, дав сигнал смене эпох на территории 1/6 земного шара.
Авторы воспоминаний о Ларисе Рейснер единодушно отмечали ее красоту. Вадим Андреев, сын писателя Леонида Андреева, друг юности Ларисы, вспоминал: "Не было ни одного мужчины, который прошел бы мимо, не заметив ее, и каждый третий - статистика, точно мною установленная, - врывался в землю столбом и смотрел вслед, пока мы не исчезали в толпе". Внешне она была сама женственность, а по характеру решительна, резка, словам предпочитала поступки, в спорах любила побеждать, проявляла ненасытный, порой авантюрный интерес к жизни. В годы Первой мировой войны вместе с родителями основала журнал "Рудин", который призывал "клеймить бичом сатиры и памфлета всё безобразие русской жизни, где бы оно не находилось". Издание просуществовало недолго, но стало школой общественной и журналистской деятельности для самой Ларисы. И Февральскую революцию, и большевистский переворот семья Рейснер приняла восторженно. Лариса вступила в ряды партии большевиков. Она просто нашла себя в революции, где надо было убеждать, командовать, рисковать жизнью. Оказалось, что она рождена совсем не для поэзии. Рождена, чтобы стать отважным комиссаром Балтфлота и Волжской флотилии, чтобы отдавать приказы революционным матросам, красуясь в элегантной морской шинели или кожанке, с револьвером в руке. Такой и увидел её на Волге матрос Всеволод Вишневский и запечатлел в написанной в 1932 году пьесе "Оптимистическая трагедия". А писатель Лев Никулин встречался с Ларисой летом 1918 года в Москве в гостинице "Красный
[377x600]* * *
Настанут холода,
Осыпятся листы —
И будет льдом — вода.
Любовь моя, а ты?
И белый, белый снег
Покроет гладь ручья
И мир лишится нег...
А ты, любовь моя?
Но с милою весной
Снега растают вновь.
Вернутся свет и зной —
А ты, моя любовь?
1
Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.
Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
А в пепел, что остался от сожженья.
2
Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья...»
Мне говорят — ты выиграл игру!
Но все равно. Я больше не играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.
* * *
Россия счастие. Россия свет.
А может быть, России вовсе нет.
И над Невой закат не догорал.
И Пушкин на снегу не умирал,
И нет ни Петербурга, ни Кремля —
Одни снега, снега, поля, поля...
Снега, снега, снега... А ночь долга,
И не растают никогда снега.
Снега, снега, снега... А ночь темна,
И никогда не кончится она.
Россия тишина. Россия прах.
А, может быть, Россия — только страх.
Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.
Веревка, пуля, каторжный рассвет
Над тем, чему названья в мире нет.
О любви Владимира Маяковского к Лиле Брик все помнят по двум причинам: с одной стороны, то была действительно великая любовь великого, поэта; с другой - Лиля Брик со временем превратила статус любимой женщины Маяковского в профессию. И уже никому не давала забыть, об их странных и порой безумных отношениях; о букетике из двух рыжих морковок в голодной Москве; о драгоценном автографе Блока на только что отпечатанной тонкой книжечке стихов, - обо всех иных чудесах, которые он подарил ей. А ведь Маяковский творил чудеса не только для нее одной, просто о них постепенно забыли. И, наверное, самая трогательная история в его жизни произошла с ним в Париже, когда он влюбился в Татьяну Яковлеву.
[220x273]
[400x569]
[321x229]В последнее время часто встречаю откровенную ложь об обеих, поверхностные снобистские оценки их творчества, вульгарные сравнения просто убивают меня. Видимо, прошли те времена, когда своё мнение можно было формировать, по крайней мере, сверяясь с первоисточниками - письмами, документами... Теперь многим достаточно бульварных сплетен от нечистоплотных полуграмотных журналистов из жёлтой прессы. И собственной самонадеянности в оценке их жизни. Может, потому, что не было в их жизни по-настоящему страшного горя?
Видимо, люди так грустно устроены, что им необходима катастрофа, огромная, тотальная беда - чтобы они научились бережно относиться как к современникам, так и к тем, кого уже нет среди живых...
Устал я жить в родном краю
В тоске по гречневым просторам,
Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором.
Пойду по белым кудрям дня
Искать убогое жилище.
И друг любимый на меня
Наточит нож за голенище.
Весной и солнцем на лугу
Обвита желтая дорога,
И та, чье имя берегу,
Меня прогонит от порога.
И вновь вернуся в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зеленый вечер под окном
На рукаве своем повешусь.
Седые вербы у плетня
Нежнее головы наклонят.
И необмытого меня
Под лай собачий похоронят.
А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам...
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.

«Мы живём, под собою не чуя страны»
О. Э. Мандельштам
Исполин, из отборнейшей стали литой,
Накрывал оступившихся ржавой пятой.
И тебе, горемыка, досталось
На бродяжью недолгую старость.
Голиаф в галифе всё давил и давил.
Что же, здравствуй, безумный, тщедушный Давид,
Замахнувшийся на Голиафа
И раздавленный в качестве штрафа.
Средь дурных оперетт под чечётку сапог,
Кто услышать тебя, непутёвого, смог?
Тот, кто слушал, сомненья отбросив,
Твой натруженный голос, Иосиф.
Ведь оркестром, с которым больная страна,
Дребезжа, как последнего нерва струна,
Исполняла тоску вместо Тоски,
Твой стальной дирижировал тёзка.
Ты прошёл от Варшавы до речки Второй
(Сквозь бесстрастный, умело калечащий строй,
Унижения, бесчеловечность)
И оттуда – в миндальную вечность.
Тот, кто споро отправил тебя умирать,
Не осилил стихов твоих грозную рать.
Вот и всё. Удаляюсь. Но прежде –
Передай благодарность Надежде.
(с)Гаййй
[351x502]Она ушла из жизни неотпетой. Спустя полвека, в 1990 году, патриарх Алексий II дал благословение на ее отпевание, тогда как это делать в отношении самоубийц в РПЦ категорически запрещено. Что же позволило сделать для Цветаевой патриаршее исключение?Автор статьи: Марина Георгиевна Козырева
Тема статьи: Неизвестный Лев Гумилев
Николай Гумилёв, Лев Гумилёв и Анна Ахматова Лев Гумилёв
[699x339]
Золотым блистательным полднем въехало семеро рыцарей-крестоносцев в узкую глухую долину восточного Ливана. Солнце метало свои лучи, разноцветные и страшные, как стрелы неверных, кони были утомлены долгим путем, и могучие всадники едва держались в седлах, изнемогая от зноя и жажды. Знаменитый граф Кентерберийский Оливер, самый старый во всем отряде, подал знак отдохнуть.
[329x45]
И как нежные девушки, ошеломленные неистово-пьяным и томящим индийским ветром, бессильные попадали рыцари на голые камни. Долго молчали они, ясно чувствуя, что уже не подняться им большей не сесть на коней и что скоро жажда, подобно огненному дракону, свирепыми лапами став им на грудь, перервет их пересохшие горла.Наконец сэр Гуго Эльвистам, темплиер с душою сирийского льва, приподнявшись на локте, воскликнул: «Благородные сэры и дорогие братья во Христе, вот уже восемь дней, как мы блуждаем одни, отбившись от отряда, и два дня тому назад мы отдали последнюю воду нищему прокаженному у высохшего колодца Мертвой Гиены.
Но если мы должны умереть, то умрем, как рыцари, стоя — и споем в последний раз приветственный гимн нашему небесному Синьору, Господу Иисусу Христу». И он медленно поднялся, с невидящим взором, цепляясь за колючий кустарник, и один за другим начали подниматься его товарищи, шатаясь и с трудом выговаривая слова, как бы упившиеся кипрским вином в строгих и сумрачных залах на торжественном приеме византийского императора.
[329x45]
| Я живу в ожидании кары И в предчувствии райских утех. А. Герцык Родилась 16 февраля 1874 года в обедневшей дворянской семье, в которой переплелись польско-литовские и германо-шведские корни. Ее отец, Казимир Антонович Лубны-Герцык, был инженером-путейцем, начальником участка строящейся Московско-Ярославской железной дороги и по роду своей деятельности часто переезжал с места на место. Поэтому и семья жила то в Москве, то в Александрове, то в Севастополе, то в Юрьеве-Польском. |