Думаю, ты забрел в тишь, забрел в глушь, забрел в даль, переплелся с перелетными птицами, поцеловал незнакомую девушку, оказавшуюся наваждением. Теперь у меня нет шансов тебя найти. Если ты ушел навсегда – то непременно в лес, он поглотил тебя, позвал тебя, а когда ты пришел – он присвоил тебя себе. Ты стоишь на перекрестке, думая, куда направиться, надеясь, что лес тебя отпустит.
Идешь куда попало, в первую попавшуюся сторону. Смотришь наверх, наверху – куски неба проливаются плаксиво через запутавшиеся ветки. Пахнет мокрой травой и сырой землей, как на могиле.
Если шептать твое имя одними губами, на них появляется этот самый вкус. Пролившегося неба. Росы, собранной с водосточных труб и железных заборов. Камера, на которую ангелы снимают мир для бога, падает вниз, ее уронили, все вертится в невообразимой круговерти, небо-земля-небо, эти куски облаков смешиваются с деревьями, потом ты видишь, как кто-то идет через лес.
Тьма сгущается вокруг его тела, и мир смотрит ему вслед пристально-пристально.
Ты неминуемо придешь туда, куда приходить нельзя, заберешься на самое высокое дерево, будешь болтать ногами и изучать траектории полетов птиц, выводя из графика картину да Винчи или значение скрытой массы. Под тобой куски арматуры, провода, несостоявшиеся куски технического оборудования. Камера разбивается вдрызг о собственную силу падения, ангелы плачут и ищут нового оператора.
А старый режиссер давно не у дел, он сидит в забытом кафе на краю мира, курит, должно быть, кубинскую сигару или вишневый табак, у него один зуб посверкивает стальным, и глаза у него серые. В общем-то, ему давно все равно, но когда он бывал влюблен – в какую-нибудь идею – он смотрел на всех синевой, синее которой нет.
Он знает: из того океана, в котором утонешь ты, не выйти сухим, неизбежно брюки до колен в воде.
Я тоже знаю. Моя сила научила меня ходить босиком и записывать иногда то, что видишь.
Уже стемнело, а лес никак не кончается, никак не кончается, никак не кончается. Бьешься замкнутостью в невозможности разрушения клеток, а леса становится слишком много. когда тебе снятся кошмары, иногда в них холодно и душно от страха, так вот, сейчас – так.
Режиссер смеется, ангелы меняют пленку.
Становится совсем темно, и уже точно не выбрести отсюда обратно к городу. Смирившись с фактом, устало закрываешь глаза. Штанины до колен мокрые. Волосы на голове курчавятся от влажности. Кажется, лес – это такая сила, которая снится. где-то там, глубоко под землей, корни всех деревьев сплетаются. Кроны деревьев тоже сплетаются – ветками, рисуя небу огромный сложный узор, один старик наверху вечно его зарисовывает, вечно не успевает, ему вечно урезают зарплату (а платят ему светом на дне колодца взгляда). Чернота зрачка – это кусок вечности в глазу. Корни деревьев уходят в эту вечность, ветки деревьев утыкаются в нее. Где-то там, где заканчиваются звезды, нет ничего, кроме нее, может быть, ты предчувствуешь это, когда закрываешь веки. На обратной стороне век – карта леса.
Лес нигде не заканчивается, и кажется, что с каждым твоим шагом где-то там впереди прибавляется новый шаг.
Устаешь, устаешь неимоверно, а потом становится холодно и безразлично. Даже не безразлично – просто темно. Чувствуешь, как где-то на другом конце леса вода с листьев собирается в ручейки. Чувствуешь, как ветер колышет листву наверху. Чувствуешь, как корни на самой большой глубине находят новый источник. Чувствуешь, как внутри – на самом дне твоего взгляда – загорается свет.
Когда ты засыпаешь, прислонившись к дереву, ты чувствуешь, как сквозь твои ветки плачет небо.

Это цитата сообщения ВеВи Оригинальное сообщение

-3024-

раз уж мы не умерли оттого, что нас
друг у друга нет, мы не умрем от отсутствия денег в карманах,
и оттого, что никогда не побудем в странах
тех. хоть в одиночку, хотя бы раз.

раз уж мы не умерли оттого, что наш общий неровный пульс
разделился на два искуственных и монотонных,
и оттого, что я тебе никогда "боюсь"
не шепну в затылок и не прижмусь к тебе так, словно

нас друг без друга вовсе не может быть;
раз уж мы не умерли оттого, что осень
нас обещала и не смогла любить,
раз уж мы теперь ничего у нее не просим;

раз уж мы не умерли оттого, что ни один из нас
другого теперь не узнает по линиям на ладони,
по неровности шва на джинсах и по разрезу глаз;
раз уж нам это даже не приходило в голову;

раз уж мы не умерли оттого, что под самым сильным дождем
мы больше не ждем друг друга, делая вид, что мы здесь случайно;
раз уж мы забыли вкус слова "тайна",
мы, наверно, вообще никогда не умрем.

© unrealized
(c diary.ru)

Это цитата сообщения Ми-ми-ми Оригинальное сообщение

про платья номер два.

Она идет, и грязь не касается ее платья; да вроде бы ничего ее не касается,

а то, что касается – не считается,

а те, кого она целует и берет в объятья –

те за ее руки в страхе хватаются,

мол, только не уходи,

продолжай биться в моей груди.



Каждое утро она умывается, видит свое отражение в мутном зеркале –

и думает: как же вы все меня издергали, как же вы меня исковеркали,

но то, из-за чего она так мается,

сердцебиением называется,

и никак не вытащить этого изнутри.

Иногда она так влюбляется, как будто у нее не одно сердце, а целых три.



Смотри! – она говорит возлюбленному, ее красотой погубленному,

смотри, оно колышется во мне, оно во мне мечется,

– скажи, как это правильно пишется?

скажи, это как-нибудь лечится?

Смотри-смотри! – она повторяет, как будто не в силах правильно донести.

Смотри-смотри! – а он и так не в силах взгляд от нее отвести.



Все думают про нее: какая хорошая,

когда приходит – комнату осеняет,

одним присутствием снимает любое проклятье;

и как она справляется со своей ношею,

не ноет, не кричит, ни на кого не пеняет.



Она идет, и грязь как будто не касается ее платья –

она их каждый день меняет.

(с) kvinz

Схлынь, оторвись кровавой коркой с лица,
выкипи до конца,
пузырьками ядовитыми поднимись со дна,
чтобы суть стала видна.

Гол, смел, бел, как белы сотни других тел,
я был, буду, когда ты смоешься,
ну чего ты смеешься?
Завтра ты удвоишься,
и больше уже по-старому не споешься.

Так чего мне ждать,
к кому прирастать корнями,
когда я ночами и днями,
точней говоря – всегда
думаю только о том,
как тебя отодрать?
Сумасшедший дом
получается,
впрочем, такое тоже случается,
только кажется бредом, а не стыдом.

Вырвать и уничтожить, боже,
отмыть с кожи,
посадить на ножи –
выронить из души.

Вырвешь – и что от тебя останется, одни
безумные по своей оторванности от мира сны. Они
образуют ландшафты твоего дна.
Это как если выблюешь кровь – будешь бледна и на гемоглобин бедна.

Вырвешь – да кто ты будешь, потерянный для общества человек,
не смеющий поднять век.
Другие люди помнят тебя – а потом забудут,
забудут глаза твои, краше любого чуда,
забудут слова твои, подобные благословению и бичу,
жить как трепачу, а не как великому толмачу –
и разве это то, чего ты хочешь? Вот я этого не хочу.

Ну и ладно.
Я все равно тебя вытяну из себя – и растопчу.

Голодом тьма, свивая пыль в трафарет снов, таращится.
Заглядывая в дома, смерть смотрит на гордость семьи – твердость ума,
а твердость ума – кольцом дыма: тоже обманщица.
За тобой след из чего-то мокрого полдороги тащится –
твоя тень твоему сердцу тайком от тебя плачется.

Если будешь просто на всё смотреть, ничего не получится,
тот, кто молчит и плачет от ужаса, никогда ничему не учится.
Заходи в мечеть, там если не половина, так точно треть
бредят мечтой переродиться в мире, где им не придется мучиться,
но если бог позволит им удавиться, он даже не успеет соскучиться.

Тьма облизала хвост, тьма показала клыки, у тьмы – обострился нюх.
Поднимаясь во весь рост, – о небо, небо – не будь таким! –
движением лапы или руки перекрывая дорогу дню, устраивая западню,
тьма пускает корни в пропахший болезнями лазарет,
где находят свое место гении и дураки.

Тьма смотрит глазами, полными тишины, мол, успокойся.
Синие глазищи у нее – больше луны, но ты не бойся.
Тьма заползает к тебе в кровать – страшно спать,
всякое начинает казаться, всякое начинает мерещиться,
и стоит только признаться, что что-то болит – оно уже не излечится.

Голодная тьма поцелует в губы тебя, прежде чем разлиться
улыбкой по твоей спине, когда она впитается – ты станешь птицей,
а если не станешь – то не считается, кого не любят – тот не творится,
и, как говорится, кто слишком мается – тот не искрится.
Когда твое тело умрет и в бездну свалится – то-то бог удивится.

Только черт знает, что этой тьме снится, но ее сон крадётся
между тенью твоей головы и самой головой; вру –
он сразу проникает в мысли сквозь кожу рук,
и страшно: а вдруг он сбудется – и жить придется,
продолжать вести с прочими душевнобольными игру.

Тьма целует тебя и говорит, что еще вернется.

Кайся, руки твои обнимают чужую шею –
ни капли любви; кайся;
тебе говорят все: ты хорошеешь,
в платок сморкайся и
смейся,
они не знают, насколько
грязи
много
в том, откуда ты вырастаешь,
а ты-то знаешь.
Кайся, когда режешь руки, а потом кровь смываешь,
резать руки сегодня в моде,
кайся, когда лицо свое умываешь –
а следы бреда
с него до обеда
никак не сходят,
и ты с таким вот лицом жизнь свою коротаешь,
и взгляды больные вокруг метаешь,
о чем ты, скажи, мечтаешь?
Кайся, когда целуешь чужие губы,
губишь, не любишь – бросишь,
получаешь всё, чего ни попросишь,
оправдываешь себя: им бы мглу бы
в их ясные очи, а то, мол, очи-то слишком ясные,
я таких терпеть не могу в своих запястьях,
я таких заковываю в гробы –
кайся, они с ума сходят с твоей волшбы,
а потом прорастают сквозь холодный слой
стеблями, деревьями, которые вырастут кораблями,
а ты и не знаешь об этом! Пой,
пой, кайся, кровавой коркой на губах спекайся,
а потом стирайся из их головы,
точнее, думай, что стираешься,
но однажды ты доиграешься,
и гроб скажет, что он к твоим визитам привык,
так что слишком не увлекайся,
кайся,
прежде чем броситься вниз или написать стих –
кайся,
гнев бога был очень силен, но теперь стих,
так что не пресмыкайся,
просто подойди к нему – и обними.
Слышишь, как у него в груди боль шумит? –
это те самые корабли штормит.

трубач, послушай, у меня было двадцать тысяч людей, каждый из них помнил мое имя и кличку каждого из моих четырех псов. теперь уже поздно говорить им – стойте, вернитесь, где вы и ваши голубые глаза? – их голубые глаза жемчугом на морском дне. что поделать, поцелуям не дано воскрешать из пыли.
трубач, вот ты – музыкант, а я – никто. если я покроюсь пылью, я стану статуей или книжным шкафом, но никак не деревом, а ведь стоило бы – деревом; или морем. мне говорят (люди, а также свои мозги), что я не поэт, я сам про себя листьям шепчу прозой, но хочется доказать: я тоже на что-то гожусь. трубач, ты играешь музыку, это сложно и почетно, и ты годишься. а слова знает любой идиот.
я – это любой идиот.

соль, трубач, в каждом из нас есть крупинка соли и капля воды, мы вместе – большое море, до краев наполненное реквиемом дикой езды и отзвуками образов. я танцую плохо, я ничего не умею, волны несут меня, как бревно, иногда вода попадает мне в рот, и даже это ничему меня не учит, сердца дорогих людей растворились в секундах. послушай, если бы я мог, я бы поцеловал каждую жемчужинку, напоминающую о них. я бы дал каждой – имя, каждой – возраст, каждой – частичку жизни и любви.
но что толку целовать бездушные камни, не думаю, что имеет смысл верить, что отблески в их глубине – это лица; двадцать тысяч жемчужин, трубач – не слишком ли длинные бусы?..

до - ре диез - соль, я иду танцевать, трубач.

Про платья номер два.

Ну вот ты стоишь, свивая в кулак тень от своей руки, и нынче все тебе не с руки, все тебе дураки, да и ты сам ничего не стоишь. Ты свистишь, и свист свивается в стебельки, и запах текущей вперед реки такой живой, что сейчас взвоешь.
Взвоешь от зависти и тоски, потому что память берет тебя нежно за горлышко, и под ребра тебе, и за виски заливает виски и зажимает в тиски, мол, стань, наконец, уж послушной Золушкой, заройся в пески.
Наверное, солнышко, мы никогда не были так уж близки, да и никогда не было нас двое, всегда – только я один. И вот стоишь себе посреди льдин, и бьется безумьем тепло в груди, так отчаянно, словно просьба: порежь, поранься; и лучше ты вовсе не приходи, а если придешь – останься.

Другие, слышишь меня? – более гениальны в том ремесле, где ты берешь не в смысле, не в качестве, а в числе, и даже вовсе ничем не берешь, а просто врёшь, а когда никто не слышит – в небо орёшь; да ты вообще слеп, какой из тебя художник? – ты лучше поаккуратней, поосторожней, вдруг однажды тебе дадут по твоей глупой роже, господин обожемойбоже, господин безбожник; и даже сейчас тебя что-то преследует – в темноте, которая внутри стен, которые в голове, но бояться следует только таких тем, которые обсуждают на бересте с древа вен.

Другие, слышишь меня? – танцуют изящней, чем ты, другим дарят цветы, другие поют сопрано, а ты в альты, тебе не место в квадрате их большого экрана, ты зализывай раны, ты, ты..! – да ты ничтожество и пустышка, ты – это мнимое множество безумных безумств, пугливых слишком
и слишком хрупких,
никаких нупожалуйставозьмитрубку – нет, никаких, слабость – в другом, слабость – в отсутствии всяком смысла.
Мне бы кофе бы ну с утра бы.
Мне бы быстро и точно складывать числа – но что-то во мне, как плохая программа сбилось, что-то во мне зависло, во рту не вкус кофе – во рту кисло,
я просто думаю: может быть, хорошее вышло бы приключение?
я просто думаю: может, выбрать другой путь?
короче, если я тебя поцелую – не придавай значения
если я признаюсь в любви – забудь.
Это на самом деле даже не увлечение, это просто привлечение твоего внимания, мол, смотри! - во мне живут люди, какая жуть.

Это цитата сообщения Bitter_and_Broken_15 Оригинальное сообщение

/not a pp 2

свет истерзанно падает на подоконники в зале,
серые от нагромадившейся на них пыли.

-скажите, если вы так меня хорошо знали,
то почему не любили?

что примечательно, в жар и в стужу
ходят по небу белые корабли.

-скажите, если вы поняли мою душу,
то почему не спасли?

Это цитата сообщения Wanderer_of_Autumn Оригинальное сообщение

Совершенный бред и размножение сутей

Дым красиво плывет в желтом свете настольной лампы. Это такой крохотный островок иллюзорного уюта, - пока темнота скрывает дневную неприглядность, пока тишина, пока тихо хрипит в наушниках радио и поднимается пар от чашки с крепким кофе. Мне кажется, если закрыть глаза и обернуться, я увижу себя тебя - где-то далеко, на внутреннем горизонте, ненадолго ставшую плотнее тень.

Скажи что-нибудь. Напомни, что ты был. Что умел говорить и смеяться, идти напролом и не думать о том, что будет после, не просчитывать все на пять ходов вперед, готовясь к худшему из исходов. Ты был живым - так напомни, чего ты хотел и о чем мечтал. Плоды каких твоих желаний я теперь пожинаю?
Вот это, на фотографии, - ты. А там, в зеркале, - я. И общего у нас осталось - ничего. Потому что это были твои мечты, твои сны, твои слова и движения, - и это ты стронул весь механизм. А потом тебя не стало, и среди твоих декораций живу я. Ты мягко самоустранился, а я вижу во сне твое прошлое, выдираюсь из твоих паутин и не то чтобы потираю твои шрамы, а... ну знаешь, это как будто рука болит у тебя, а работать ей не могу я. Еще у тебя болит мозг, сердце, язык и воля. Видимо, поэтому ты записал на меня свою программу и с чувством выполненного долга издох.
А сложилось все в итоге, ты знаешь, совсем не так. Даже смешно... то ли ты напоследок опять пошел неправильно, то ли копия не справилась с задачей.
Копии хочется стать настоящей. Копии хочется зажить своей жизнью. Но ты предусмотрительно изъял из нее все, из-за чего наделал своих ошибок - а без этого всего она не может ожить. Ну вот никак. Тоже смешно, да?

Иные разговаривают ночами с кем-то теплым рядом. С богом. С чертом. С тишиной. С людьми, которых нет. А я - с неясной тенью на внутреннем горизонте, которая давным-давно стерлась отовсюду, но никак не хочет уходить. Да и существовала ли когда-нибудь?

Ты был лучше чем я.

если я попытаюсь стать чем-то другим, я сам же себе не дам.
Я буду цепляться за полы своей ночнушки: ну друг мой, неужто ты бросишь меня вот так? посмотри, у меня не лице разводы, следы разводов, и ни одного отпечатка брака. имущество мужа по контракту достанется вашей матери.
Ночнушка рвется, я босиком иду дальше, и я же падаю в грязь.

Кто ты такой, чтобы так поступать со мной? – кричу я себе вслед, но я не оборачиваюсь, я иду дальше, слабее, слабее, слабее. Я, оставшийся в слякоти, еще жив. Когда я стоял, я был красив, теперь же, измазанный грязью, тихо гнию. Велико искушение упасть на колени и умыть свое лицо своими слезами. Поцеловать, обнять, не дать умереть.

Но жалость к себе осталась в гниющем мне.

Я удивленно смотрю на то, как я умираю.

Ночнушка рвется, тот, кто лежит в грязи, утыкается в нее лицом, как будто любит меня больше всех на свете, и шепчет свои молитвы, но они больше не действуют, не действуют. Я же вижу, что не действуют, я ведь по-прежнему умираю в грязи, я стою и смотрю на то, как я умираю в грязи, и ничего не делаю, потому что не знаю, что.

Мне почему-то не хочется смотреть до самого конца, страшноватое зрелище – смерть себя, меня ждет горизонт и дешевые иностранные кафе.

В ближайшем магазине я покупаю джинсы и выбрасываю ночнушку на ветер, оставляя себе лишь кусок, что ношу у сердца. Остальное поймает тот, кто лежит в грязи, если только еще не сдох, впрочем, если сдох, то запах моего тела откроет его глаза и он снова поползет за мной.

А куда мне еще-то ползти.

По грязи-то.

Раз тот тест был моей подачей, то этот тест - твоя подача, мистер когтевранская умница. терпеть не могу росмэновский перевод, но не придумал, какую согласную ставить после "рэйвенкло" - рэйвенкловская как-то не звучит
Вообще, конечно, было бы круто, если бы у меня были враги. Но вообще по сюжету вроде бы Малфой ничего из себя не представляет, слабак слабаком по сути, и если бы я был в его шкуре, то уж точно был бы интриган куда изящнее и умнее, к тому же при таком отце вырасти таким сопливцем - это позор. Драко в фанфикшене часто вах какой обольстительный, но по книге-то он корчит хорошую мину при плохой игре, у него нет ни отцовского ума, ничего.
Впрочем, приказываю всем считать, что я - Драко из фанфикшена, а то и вообще кто-нибудь покруче. Неужели я не достоин самого крутого места из всего этого бедлама?)

Посмотрите в лицо судьбе, вы — Драко Малфой

Раз уж вы прошли этот тест, позвольте дать небольшой комментарий, хотя вы в нем и не нуждаетесь. У вас уже есть все, о чем другие только мечтают, более того, вы знаете, что с этим делать и не остановитесь на достигнутом. Такому человеку, как вы, не нужны друзья для поддержки, хотя вокруг вас, скорее всего, много людей, которых вы используете в своих целях. Зато у вас богатейшая коллекция врагов, к которым вы по-настоящему привязаны. Присмотритесь: среди них наверняка есть ваше alter ego — ваше отражение, но с обратным знаком. Используйте эту ситуацию для самосовершенствования, ведь соревнование — лучший стимул. И не расстраивайтесь, когда он исчезнет из вашей жизни: не все так терпеливы, как вы. Ну и наконец, вы — эстет, любящий все красивое. Только большая просьба: не кривите так презрительно губы, проходя мимо пуффендуйцев — может, они как раз в этот момент идут вешаться?

Пройти тест

Это цитата сообщения Fristashka Оригинальное сообщение

странное что-то опять

Мои богини нежно целуют в волосы и дарят мне колечки из янтаря,
А я сержусь и простыни рву на полосы, вдыхая дни бесстрашного сентября.
Летят года и дни соколами зоркими, но горек вкус ветров, холодна кровать:
Подростки, привыкая быть одинокими, потом полжизни учатся отвыкать.

Мне в этой жизни столько всего обещано – цветные сны, дороги и города,
А на земле чернеют цепочкой трещины, и новый шаг получится в никуда.
И всё равно нельзя ни тоски, ни робости, сказать себе: «Всё здорово», и идти:
Твой главный страх с распахнутой пастью-пропастью того и ждёт, что дрогнешь на полпути.

И я сейчас играю по этим правилам, и улыбаюсь, если земля дрожит,
Я столько разных судеб уже оставила, я не держала меч, но частенько – щит.
Мне часто говорят, что расту красавицей, и у меня прямой и упрямый взгляд,
И я уже могу с чем угодно справиться, но мне не выжить, если нас разлучат.

Мои богини ходят спокойной поступью, не понимая нервных моих шагов,
Они на небо кинули звёзды россыпью и нагадали тихую ночь без снов,
Вздыхали: жалко, счастье твоё бесправное, за это счастье надо платить вдвойне.
А я мечусь, как зверь, повторяя главное. Прошу, вернись скорее. Вернись ко мне.

У него глаза, малышка, цвета секретов гор,
а волосы пахнут дыханьем пламени - как у тех,
кто вечерами слаженно разговор
ведет, воткнув оружие в землю у лисьих нор,
рисуя контуры в темноте.

Он одинок, малышка, одиночее всех на свете,
и он скитается с давних пор.
Если бы я выбирала краски в его портрете,
то всё неизменно в зеленом цвете,
собственно, как и взор.

Ах малышка, прижимаю ладошку твою к груди,
нет, малышка, ты вслушайся, погляди:
видишь - круги синие под моими глазами,
видишь - я неумытая и босая,
это я просто часами
всё угасаю и угасаю,
и только маленькими чудесами
себя спасаю.

Молчи, малышка, спи, малышка, утро не ждет, а ночь дремлет.
Однажды в его книжке я прочитала про его земли.
Про мосты, реки, зонты и большие дожди...
я расскажу тебе об этом завтра вечером, подожди.

Там, кстати, много лис, одни лисы, и лисьи норы.
Да, мы скоро туда поедем. Совсем скоро.

Ах, что уж тут, ты бы знала, он очень силён и славен.
Шшшшшш, шшшш, всё, молчу, лишь шуршит гравий
в моих надеждах, наверное, вопреки смыслу, я всё же жду.
Жду со страхом и легким восторгом, как ждут беду.

Всё, спи, малышка, ты тоже, как он, пахнешь кострами.
Целую твои глаза, цвета загадок гор не с моих листов.
Нет, нет, его не бывает, он - сказка, живущая в твоей маме.
А ты - просто ребенок лесных ветров.

Это цитата сообщения ya_klassnaya Оригинальное сообщение

[-237-]

однажды я вырасту и забуду свои логины и пароли,
наткнусь на свои дневники через много лет,
включу какую-нибудь песню из графы "музыка:"
сяду на пол и горько заплачу.

(с) автор неизвестен

Это цитата сообщения Gray_Constable Оригинальное сообщение

а меня били-колотили во дороге, во кустах, проломили мою голову в 15 местах...

{...
там непонятная погода. По прежнему энергично ты спросишь, как же это? А я тебе сейчас расскажу: вот утром встаешь и слышишь, как хаотично, выстукивая священный ритм какого-нибудь африканского племени, капает на крышу дождь (твоя спальня находится под самой крышей твоего огромного дома). Но все это только когда ты просыпаешься: этот ритм задает тебе настроение. Ты открываешь окно (у тебя не так холодно, как в моем норвежском подвале), а я, сидя на кухне, внизу, слышу этот меланхоличный скрип (дворецкий уже много раз методично, по-отечески тебе напоминал, что не дурно было бы и подтянуть петли, но ему тоже нравится этот меланхолично-домашний скрип). "Ура!", кричу я откуда-то снизу, и включаю странную, но веселую музыку. Старичок, по-привычке, с беспечной улыбкой, покачает головой и поставит 2 чашки. Твой любимый кофе, я попросила дедушку подождать, пока ты проснешься, что бы твое любимое питье не остывало. Вот ты, заспанный и недовольный моим ранним и шумным визитом, спускаешься с чугунной винтовой лестницы, но видя мою сияющую как начищенный самовар физиономию, ты смягчаешь свой пыл. А тут еще и дедушка с кофе подоспел. А погода, негодяйка, решила собезъяничать мою физиономию! Становиться настолько тепло, что мы выходим на террасу. Но вот приходит время твоего дневного чтения. Погода, вот ведь штука (напрочь лишена воображения), успокаивается, в тон с тобой. Ты доходишь до кульминации книги, а там умер главный герой. Ты уже понял, что на сей момент у тебя за окном? И так всегда, тот, кто повелевает этим миром плевать хотел на сезонность и время суток. Как на счет града в 4 утра? Легко, ровно как и метель 16 августа. Ты ведь рад этому, верно? А я тоже, но я тут фигура путешествующая. Может, как-нибудь, я пришлю тебе пирог с вишней на первое апреля, или билеты до Хельсинки и обратно, ты ведь не захочешь остаться у меня навсегда, да и дедушка-дворецкий соскучиться там в одиночестве. Не бросай его одного, надолго ;)
...}

Настроение сейчас - =)

я тут понял, что мое поедание яблок есть всего лишь сублимация поедания апельсинов, причем сублимация сама по себе вовсе не лишена приятности, но апельсины всё-таки гораздо вкуснее.
*оттирает следы апельсинов с рубашки*

Слушать этот музыкальный файл

По-моему, это действительно достойно оскара. Спасибо Рэйчел Портман, она великолепна.

Недавно мне показалось, и я все больше убеждаюсь в этом:
еда похожа на секс.

Шоколад похож на поцелуи. Ну или иногда сразу на оргазм.

Нет, еда - это очень, очень чувственно. Половина того, что нас радует.

Да, я посмотрел "шоколад" ^_______^