Убейтесь.

Связь прервана. Проверьте настройки подключения.
Состыковка с "Миром" произошла успешно. Виват, король!
<3

Хватит.
Еще немного, чуть выше - и уже даже больно не будет. И вот ты уже не куришь и прячешь изо всех сил слезы. Ну, вперед! Ломающиеся с характерным треском нервы, тонкие опорки прошлого - вон. Метлами, водяными потоками - вон.
Прости, я не умею убираться.
И если уж приходится проводить ночи одной, сжимая в руках посиневшего от внутреннего холода мишку, оставь мне хотя бы сигареты. Да, не хочу. Но они - греют.

Мальчики всегда терпят девочек.
Потому что девочки иногда все-таки дают мальчикам.

Привет.
Бона сэра, мальчик-зима, бона сэра тебе, крашеному. Набегшие на бедра размеры нас совсем не меняют: и твое мелирование неизменно, как, впрочем, и моя концентрированная беспомощность. Хочешь, я расскажу тебе о любви?
Это зима, ясная, яркая, ярмом навешанная. И летом, и пьяной осенью, и трогательной, как голый ребенок, весной. Запреты на случайности, метельная запорошенность, а мне бы туда, туда! Да напиться пьяной, до одури, до мурашек, да на всю ноченьку-загадницу... Нельзя.
И скручивает, царапает, слякотной кашей - пустослезными ночами - затягивает. Хочешь, я расскажу тебе о любви?
Фонарные отблески нежат, в дымку снежинок закутывают, это - когда ночью одна. Когда наотмашь, чтоб не оправиться, когда стираешь номера напрочь. Любовь.
Когда словами по щекам хлещет. "нет", "нет" да "прости" - и не плачь, пожалуйста.
Мальчик-зима, почему вы боитесь слез?
Слезы снежными комочками. Холодно. Хочешь еще про любовь?
Это когда по пустым вечерам позвонить боишься. А потом глядь - и шевелится внутри оно самое, маленькое. Это когда губами по животу аккуратненько: вдруг не разрешит? Он мужчина, ему можно.
Больно это, мальчик мой, больно.
Хочешь?..

Прости, но мне скушно...

Гу-у-улко...
Гулко звучит ветер в серо-коричневых подворотнях. Задувает в немые подъезды, несется по заплеванным лестницам, подхватывая на лету полупустые одноразовые шприцы, - будто попробовать хочет.
Это как с голыми боками - ходишь и задувает, закусывает, промозглостью охватывает члены.
Гулко.
Перебежчиками слова цепляются за щеки: выплюнь. Отхаркиваем больной мокротой, мажемся с головы до пяток, до пальцев ног. Нежности - бой.

Эта зима скончалась, не успев договорить приветственной речи, подготовленной заранее и с любовью. Адьос!

9 месяцев.
А мы и забыли.-) Спасибо.

С Новым годом.

Рада-радуга, неофитовый свет в ладони - делим на знаменатели, знаменами укрываемся.
В этом дне эмоции ведут себя несколько странно. Несколько - это меньше десяти, но больше двух.
Рада-радуга, маленькие золотые семечки, яблочный запах по серым асфальтовым плитам, да фиолетовые тени в клокочущих сплетнями арках.
Имена генерируются произвольно, перебегая таблицы гаусса, которысми расчерчены наши улицы, перебегают, подпрыгивая, помахивают платочками,пулями, попрыгунчиками, - промахиваются.


За этот день спасибо Любимому.


*Имя засело в голову после просмотра сайта vkontakte.ru

[571x699]
WereWoolfy (21:21:44 24/12/2008)
когда-нибудь я приеду и увезу тебя далеко-далеко.

WereWoolfy (21:21:51 24/12/2008)
чтоб никто не смог тебя у меня отобрать.

WereWoolfy (21:21:59 24/12/2008)
и мы будем жить только друг для друга...

А потом он приехал. И сказал, что спешил ко мне.
И тупая боль почему-то ушла за Рейн, как, впрочем, ей и положено.
Перемелется.

А куда хотите.
А я пойду в жопу.

Перегорело.
Марине за фотографии, Яне за Яну, Тебе - за последний год.
Перегорело. Выцвело, выветрилось на улице, затаскалось, замусолилось бесконечными руками, отбрасывая ненужную шелуху, как перед Пасхой. Эле спасибо.
Год - злой, год-мученик, вымученный, вымоченный в сиропе, приправленный корицей да перцем забористым, с запахом взбитых с сахаром сливок. Даша.
И недогнать теперь, не дойти, разминуться, не выходя их квартиры. Мы - к вас, а вы? Степе за бесконечные списывания математики, за шуршание гематогеновых оберток, за смски о физике - спасибо.
Уходящее заедаем абрикосовым джемом, плюем косточки на техногенный, пылью пахнущий снег - рвемся, рвемся, спасибо!
Сигаретным дымом харкаем, да под мост, вниз. Маленькие, меховые.
И за машины, серебристые, тяжелые. За Охотников на драконов.
Спасибо.
И маме.
И папе.

Я не ставлю будильник.
В продрогшую столицу важно вошел снег, а мы не видели, мы проспали. Спали неделями - укутанные ватной тяжестью одеял, без еды и без продыху. Спали жадно, руками загребуще, и пропустили, а чего пропустили - неясно.
Тогда давай пить желтенькие коктейли с яичными желтками и спрашивать у прохожих адрес ближайшего ликеро-водочного - за догоном. И провались пропадом все кольца мира, нам можно кричать! Сегодня - можно.
Я не ставлю будильник.
Сегодня растянется на всю жизнь.

Сломалось.
Где-то в центре сломалось и волнами прошло по периферии.
Держимся еще.

Холодными пальцами, обтянутыми тонкой черной кожей, по лужам - шлеп-шлеп.
Сквозь темные улицы - страшно, жутко. Кровь выворачивает лейкоцитами, потом бац - и вот уже нет гемоглобина, не предусмотрен в наших чертежах, а оттого - смертельно-бледные щеки матово освещают безлюдные переулки, в которых живут только таджики и пиво.
Страшно, страшно, и мокрые, хлесткие пальцы тянутся к беззащитной груди, стараясь разметать нахлынувшим жаром полы осенней курточки, унести в ночь не такой уж и теплый бабушкин платок. Пальцы, пальцы, ну что вы, ну зачем вы, пальцы? Вот же я вся, нате! бегу, закрыв беззащитные ушки руками, озябшими, покрасневшими, сдерживая подступившие к горлу слезы страха. Бегу, стараясь сохранить в продрогшей памяти мысли о теплом и живом Робине Гуде, масличных деревьях, пахнущих океаном, и терпких ночных разговорах.
Уф. Добралась, выдержала, не сгинула в длинных внутренностях метрополитена, выбралась на дышащую озоном землю. И снова - вперед, скукоженными пальчиками по лужам, эклеры в охапку - и вперед, вперед, в уютное оранжевое тепло девятиметровой комнаты. Тепло пустое, окруженное витающими в воздухе запахами свежепожаренного мяса и глянцевой шоколадной глазури, запахами телевизора, округлыми, мягкими.
И напоследок уж -с головой в вечер, в привычные заговоры всех телефонов, бесконечному телеграфному стуку клавиш.
Добрый вечер.

Я бы могла печь тебе печенье и поливать его взбитыми сливками - точно так, как ты любишь.
Тебе - покупать по утрам шоколадные эклеры.
Тебе - рассказывать бесконечные сказки о феях и королях.
Тебе - плакать о разбитой коленке.
Но!

Ну и все.
Смотреть, как медленно источают свет бледно-золотистые канделябры, ладанными залпами отстреливаться от совершенно неслучайных теток с баулами, топающих по узким коридорам метрополитена.
И подумать теперь нельзя, что когда-то в этом городе светило солнце, похожее не большую желтую блямбу, нежели на что-то осмысленное. Светило, отражаясь лучами-пальцами в серых флисовых куртках, катило красно-белыми Веспрами по залитым, заметенным пылью проспектам.
Веспры были раритетными и оттого - еще более дразнящими, раздражающими чуткие носы прогуливающейся по широким тротуарам молодежи.
Это лето было наполнено бесконечными рожками мягкого мороженого и щелканьем затворов - и кто виноват, что за этим щелканьем наши стоны оказались неслышимы?
В этой осени - запах мрамора, выложенного по бортам токсичных городских рек, терпкий коньячный вкус и - подумать только! - практически нет дождей.
и бесконечные крики, раздирающие бледно-серое небо, резкие, режущие. Соленые.
А сегодня, знаешь, наступила на город зима.
И все стихло.
И теперь Москва, словно парализованная старуха, закутана в грязые войлочные тряпки, обрывки облаков и углерода. И ни звука.
Тсс! Тихо, да тише же! Потому, что если прислушаться - можно услышать ветер.