Да, иногда я, знаешь, так беспричинно
Закрываю глаза, и локтями на стол, на ладони тяжелую голову
В ней столько мыслей и не убрано,
А где-то в Новой Зеландии тотчас начинается дождь,
Где-то подальше, чтобы
Не разбудить.
И тучи чернильными каплями в прозрачном
новозеландском воздухе,
И гнутся платаны или что там у них...
Это вовсе не значит, что
Дали сбой мои свежекованые титановые
шестеренки, колесики, винтики.
Городок в моей табакерке работает
как неподдельный ролекс.
Но у каждой, что утром просыпается раньше, чем тот,
кто хранит форму ее тела,
есть такое, что трудно забыть,
и что невозможно вспомнить.
что проливается где-то дождем
в Папуа Новой Гвинее
И кажется, я совсем беспричинно...
Но я бы не могла себе этого позволить,
Если бы не тот, которому каждое утро
Хочется шелестеть
барбарисовыми кустами и каштановыми листьями
Прямо здесь, за окном.

Мы ветер. Через нас - небо на полку, одеялом укрывшееся, суженое, ссуженное, нам с тобою суженое-ряженое, прокисшее молоком хлебным, крошками рассыпавшееся. Кричит. Кри-чит.
Кулаками железными - в висок, вдоль по щеке и вниз. Пальцами - в нас, в небо.
Я-на. И-я. А-я?
Светлые волосы по плечам.
Утренними слезами в горячие струи, моя действительность - это бред проезжающих мимо машин, летящих трамваев, маленьких дневочек без отцов.
Папа был прав, меня будут трахать, хотя он никогда этого и не говорил - тетя Валя, простите меня, я соврала.
Но ваш внук, тетя Валя, оказался таким дерьмом!
Середина июля. Отчет пошел. Я буду свободна.

С Рожденьем вас, дорогие.
Дорогие легкие. Легкими вдоль швов незажитых - как же вы были вовремя! С праздником.
Самые тонкие девочки. Самые легкие сигареты на свете.
Раде спасибо за челку - теперь у меня такая же.
С праздником.

детская забава тишины
одиночества улыбчиво-смешного
когда что ни нарусуй, не напиши
рот напоминает шрам бесшовный
что не сказаны
те будут прощены

ворона спугнет подножный хруст
голову осыпет вешним душем
тропам нужен ищущий, идущий
чтоб сдиралось максимум корост
я в лесу спасал
деревьев души

я ходил, повсюду растворен
не в любви, не в прошлом, в крике птичьем
без печали, но не безразличен
просто, сбросив золото корон
чуял сок, как тек
в березовом обличье
А. Гончуков

Я очень хочу к тебе. После поцелуев в музее и 5 шлемов подряд. Я безумно хочу к тебе.
Чтобы прижаться носом к жестким ребрам. Ты так пахешь, что у меня сводит скулы и сердце.

Это нужно было сделать завтра, но я, как всегда, тороплюсь. Этого можно было бы вообще не делать - и к чертям, вних, по масличной горке, сахарными дорожками расчерчивая путь. Классики-классики, стойте, остановитесь, не двигайтесь! Шумом в ушах, звоном хрустальных блюдец, кадрилью бешеной, пьяными выкриками - стойте же, классики!

How do u do, Jam? What the f***, I haven't seen ur f*****' ass for ages!
Существование в вакууме. Пробка.
Пшш!
*и никогда не узнает никто,
что мы ходили в кино
и целовались в парадном*
Я не заболела, нет. Я просто впала в спячку.

Счастье - это когда кончиками пальцев по небритой щеке, нежно-нежно, чтоб, не дай Бог, не спугнуть.
Это когда - калачиком на груди, широкой, мужской. Когда поцелуями в кровь и по коже красными полосами от нежности. Кончиками пальцев по спине, криками шалыми, улыбками - до слез.
Фиолетовые гвоздики.
С каждым днем я отдаюсь тебе сильнее, глубже на милиметр туда, где бьнтся что-то маленько, скачет, подпрыгивает, где-то на уровне горла. Глубже.
Чтоб смотреть в глаза до ночи, вглядываться в зеленую тину радужки, в голубое море.
С каждым днем - выше.
[359x88]

Мы выражаемся в твоих поцелуях в коленки и снах. В запахе акации и пыльных буро-серых булыжниках, обоссанных кошками.
В поцелуях.
В коленках.

Мамапапасынсобака. Доброе утро!
Perrier почти не отличить от Архыза, зато им очень удобно драться. Как? Как это - драться? Хорошие девочки не знают таких слов, слишком грубых-гортанных для детских миндалин. Не знают.
А мы знаем, мы - на! - уже не совсем хорошие, уже скукоженные немножко. Мы - ну на же, на! - в этом городе, похожем на описанный когда-то Булгаковым в сердечном шедевре, оде белому движению.
Я за них. Я - против революций.

Пополам с поцелуями. Горький вкус лука.
Это был самый лучший вечер.
Год! Слышите, год!
Я варю ему кофе.
Я мечтаю о наших детях.
У него рыжая борода и смешная ямочка под носом. У него самые сильные руки.
Всего только год.
Год лирики Бродского и ночных разговоров. Год открытых окон и закрытых настежь ото всех дверей. 12 дисков в отдельной коробке. Рисунки и письма. Слышишь?
"Я просто влюбился". Слышишь?
Этой неделей полнится жизнь.

У него самые большие в мире руки.
Чтобы прыгнуть и заблудиться в основаниях пальцев.
Он никогда не кричит. По-хорошему, по-плохому ли, как угодно.
Ни-ког-да. Всег-да.
Алексей Евгеньевич, спасибо. За вывернутую и примятую душу и за литр, за московских собак и море, спасибо. За сопромат и инжграф, да по легким прутиками веничной нежности. Спасибо! Наши встречи, как вехи истории. Дай-то Бог.

Когда вода переходит в облако, кончается еще одна сказка.
Когда вода испаряется, она уходит навсегда. Двух одинаковых вод не бывает.
Я боюсь говорить тебе, но больше всего на свете я сейчас люблю улыбаться и нарциссы.
Я ненавижу розы и пустые разговоры, цепляющиеся за углы шкафов. Слякотно.
Я не плачу по пустякам. Я просто не могу дождаться новой воды.
Прострелите мне мысли, Господи. Криком через ротовую полость - я устала. Я готовлю печенье и прячу сигареты поглубже в сумку, чтобы не было лишних вопросов. Чтобы с головой окунуться в этот город, где по Тверской незаконно не улыбаться.
Прошлой весной мы рассказывали друг другу сказки и читали по губам мысли.
Я не плачу по пустякам.

Доброе утро.
Я вас всех очень люблю.
Мама.
Иван.
Ксюша.
Ксюша.
Мари.
Эля.
Аня.
Рада.
Джо.
Женя.
Ка-ра-лу-ни.
Дедушка.
Алексей Евгеньевич.
Я вас всех очень люблю. Всех-всех.
Список неполный и постоянно пополняется.


=)

9 марта, полет нормальный. Полет шмеля, крыльями грязно-пегих воробьев по отхлестанным дождевыми каплями щекам. Тушь по нежной, выбеленной зелено-мятной глиной коже.
Сильные пальцы - вниз, вверх, снова вниз и вправо - почти соната. Первый-пятый-третий. Молотые орехи - красные полосы на непривыкшей спине.
Весна началась по-дурацки быстро, пообещав разом панацею от всех разочарований, и кончилась прошлой ночью, оставив на чешуйчатых мостовых наледь, на грязном асфальте - озера, украшенные бензиновыми разводами. Потом она, конечно, вернется, прокатится по городу, подсушит расковыренные в период межсезонья язвочки и бухнется сразу в лето. В банки с вареньем и унылые школьные парты, самым ценным качеством которых является старательно вычерченное на грязно-коричневой поверхности слово "хуй".
Ка-ра-лу-ни. Богиня света.

Поехали!

Знаешь, мне кажется, я расту.
Я цепляю людей. как болезни. - одинаковых в своей морально-метафизической ущербности. так цепляют простуду и насморк. И тогда на помощь приходит фервекс: обжигающе горячая жижа утренних подъемов и ночного посткризисного бреда.
Я цепляю людей, как болезни, одинаковых в своей морально-метафизической ущербности - или это юношеский максимализм?
Я нашла применение мылу - мы с тобой будем отмывать от них руки.
Господи, я вас всех здесь очень люблю.

Кисточки-девочки, маленькие пальчики по светлой коже.
Диоксид титана.
Бе-ла-я.
Пока.

В этом метро все, как одна, девушки похожи на Мари.
В этом метро ветер забивается под теплую жесткость куртки.
Здесь, черт возьми, нет ни одного стабильного источника - таким уж родился этото гребаный, любимый до толчков в животе город.
Здесь есть пыль и вода, вода и пыль - и ничего не меняется из века в век, и в веке вчерашнем я, как всегда, забыла свои третьи очки в толстой пластмассовой оправе. чуть розоватой, с красными прожилками. В том веке у меня украли прейер, и я разучилась слушать. Зато писать научилось с лихвой.
Не надо. Мне не нужно тебя, и, наверное, это было ошибкой - я всегда повторяю свои ошибки. И, заодно, чужие, чтоб уж наверняка.
И пальцы бегают гораздо быстрей мыслей, и делают опечатки, ставят кляксы, а все почему? Потому что еще минута - и внутри снова будет красно и оглушающе громко, и будет стучать, бить, долбить что есть силы в тоненькую перегородку диафрагмы.
Ошибки, повторяемые с завидной регулярностью, никогда не становятся милымси глупостями. Даже если у тебя красивые губки. Особенно если у тебя красивые губки.

Ты слишишь шаги -
это бродит по палубе осень.
Вот по лестнице вниз босиком,
а может быть взять да все к чорту и бросить.



Уйти по воде босиком. А я не боюсь - честно-честно. Для меня начинается новый год - постдепрессивные будни, прекрасные в простоте:два урока, два урока, домой.
Длинные сообщения, прерывистый сон под жужжание вибраторов - и почему-то не хочется видеть все эти лужи, залезающие в теплые промежутки между пальцами. Слышишь? Уйди! Это мое, мое! Уйди, кому говорят!
А он не уйдет - будет сидеть до весны, один, в углу, наблюдая ночами за твоим дыханием: ровно ли? Не уйдет. И желтыми глазами так - зырк.
В эту весну войдем, как и во все предыдущие, некрасивые. обожженные снежными хлопьями, обветренные, с красными от раздражений лицами.
Или - наоборот. Только об этом никто не узнает. Потому что двери кокона крепко заперты, окна зерешечены тонкой черной вуалькой. скрученной жгутиками, а под ноги глянешь - летииишь...

Я буду смотреть "Шоколад". Прерывая нечаянные вздохи телефонными вибрациями, буду смотреть "Шоколад".
А вы пишите свои дурацкие письма, которые все равно никто не прочтет.

Отпуская - отпускай.

Витамином Ц, поцелуем - в губы. В самые губы и вниз.
Я слушаю снег. И немножко ветер. Зимне-весенний ветер.
Губами по холодным капотам - как спасение.