Alice Madness Returns New teaser and images

Shadows of the Damned, the new game by Suda51 (executive director), Shinji Mikami (creative director) and Akira Yamaoka (composer), was announced as a "Psychological Action Thriller"

Devil May Cry 5 (?)

"And yet absolute symmetry and icy regularity characterized each item of cold inventory. Yes, that was what was so eerie—it was anti-organic, hostile to life itself. Snowflakes were too regular; when put into the service of life, the same substance was never so regular as that. Life shuddered at such perfect precision, regarded it as something deadly, as the secret of death itself"

John Carmack now has a Twitter account. It’s pretty interesting, in that he’s writing a ray tracer in OpenCL and relearning or rederiving various bits of knowledge that are not really written down anywhere. The guy’s unnervingly productive: “Goal for today: implement photon maps and contrast with my current megatexture radiosity gathering.”

Speaking of Twitter, Morgan McGuire’s page is the other twitter feed I would recommend, as he simply offers up worthwhile links on computer graphics and on game design. His Twitter feed mentioned a number of new resources: a new demo (with complete source) of ambient occlusion volumes at NVIDIA, and a demo of sample distribution shadow maps (optimized z partitions for cascading maps) at Intel. He also points out some entertaining visual bits.

[522x698]

The Assembly 2010 demoparty is over and this year again, the demogroup ASD has released an OpenGL demo.

You can download it here: Happiness is Around the Bend @ pout.net

More

[453x699]

[699x632]

[699x393]

http://www.gamersyde.com/news_alice_artworks_and_images-9662_en.html

[466x699]

[240x180]

[300x415]
Вечная проблема, с которой сталкивается кинематограф Александра Сокурова, заключается в следующем: зритель считывает с экрана не то, что имел в виду режиссер. У нашего зрителя нет кода считывания, у нашей визуальной культуры — оптики, то есть социально-психологического навыка. Ведь каждый фильм Сокурова — антропологический дневник, прихотливая индивидуальная жестикуляция, акт автопсихоанализа. Сокуров убежден, что внимательный к себе человек с полным правом может подменить собою Мир: «все во мне, и я во всем». Он дотошно «записывает» на пленку свои настроения и симптомы, откровенно пренебрегая риторическими фигурами и системной речью.

В Круге втором автор вновь предлагает спонтанный монолог, акцентирующий отличия: «меня» от «всех остальных», моего сегодняшнего ощущения от вчерашнего. Зритель же по привычке ищет общности, стремится, как положено, совпасть с героем, с его ситуацией. Казалось бы, чего проще: герой этот навсегда потерял близкого человека, отца. Слишком человеческая история, с которой вроде бы нетрудно эмоционально совпасть. «Нет, не общее, а мое», — не соглашается Сокуров, нарушая все зрительские ожидания. Повествуя о смерти, игнорирует все экранные клише, которыми принято обозначать эмоциональное потрясение. Предъявляет смерть как нечто новое, как то, что еще не имеет названия. Как «смерть в первый раз».

Режиссер не дает состояться большому человеческому Горю (вспомните, как умеют «делать Горе» в традиционном повествовательном кино), потому что Горе — в целом понятно, и зритель без труда, даже с некоторой мазохистской готовностью желает эту сильную эмоцию разделить. Не позволяя эмоции развернуться, Сокуров сохраняет дистанцию, сохраняет ту самую «разницу», которой, похоже, дорожит более всего.

Круг второй — это непримиримая борьба режиссера со зрителем, с интерпретаторами, частная полемика с некрореалистами 1980-х гг. (у которых труп непременно оживал), а также — и далеко не в последнюю очередь — спор со своим любимым сценаристом Юрием Арабовым. Арабов, ценитель черного юмора, Марксов и Цукеров, писал полотно злое, смешное и социальное. «Свидетельство о смерти? Я быстро оформляю. Потому что помню: Ильич завещал нам бороться с бюрократизмом». — «К-какой Иль-ич?» — «Давайте поставим ему диагноз «рак», canсer». Или: «А белые гробы у вас есть?» — «Белые для невест. На десять рублей дороже. Будете брать?» — «Нет, на десять дороже — нет». Наконец: «Одевай тапки, говорю!» — «А может, ботинки?» — «Он где у вас лежит? В постели, или на прогулку пошел?» Поддаться на «провокации» Арабова значило бы подключить зрителя посредством чувства — сарказма или тоски. Сокуров отказывается от предложенной Арабовым поэтики, считая ее очередной «игрой в поддавки» со зрителем и его стереотипами. Его исполнители не доносят реплики, проборматывают их, словно бессмысленную считалку. Вначале зритель недоумевает, но потом вынужден догадаться: подлинный сюжет такого рода развивается где-то за пределами Горя, к нему невозможно подключиться постороннему. Всякая смерть, настаивает Сокуров, уникальна и запрещена для чужого взгляда. Вот почему зрителю предлагается реконструкция смерти в режиме хроники.

Хроника невозмутимо регистрирует внешнее ритуальное поведение родственника и «чужих»: чиновницы, рабочих, врачей. Бытовое измерение поверяется мифологическим. Картина двоится: с одной стороны, фотографические слепки с реальности; с другой — символы, архетипы: Сын хоронит Отца. Сокуров не расставляет акценты, не настаивает на том или ином измерении. Он не предпринимает никаких усилий для закрепления «значительного» мифопоэтического содержания, оставляя зрителя наедине с едва мерцающей образной системой бедного, скудного мира. Ингмар Бергман, почитаемый Сокуровым, ставил метафизические вопросы, неизменно опираясь на актерскую индивидуальность, на сильную человеческую натуру. Напротив, Сокуров предпочитает «ничтожную» психофизику неуместных, исчезающих натурщиков, подобных Петру Александрову из Круга…. Таким образом он манифестирует победу над актерским притворством. Зритель, конечно, вправе интерпретировать эту «достоверность существования» как недостаточную режиссуру, но даже если так — сомнения все же не оставляют: может, режиссер поработал столь хорошо, что я перестал замечать его работу? Сокуров раскачивает качели, зрителя мотает между полюсами доверия и недоверия. Вот причина неотразимого обаяния его кино.

Две трети фильма герой проводит в убогой комнате, наедине с телом отца, рабочими или женщиной, представляющей фирму ритуальных услуг. Это всего-навсего комната советской хрущевки, но, как всякая Комната, несет отметины индивидуальности и тайных помыслов своего хозяина.

Первый попавшийся «Словарь символов» готов уточнить все остальное: «Комната символизирует возможность понимания, выхода вовне и за пределы, а также является Читать далее...

[показать]

[показать]

[показать]

[показать]

More

2 марта 2009 года декларировал своё намерение стать единым кандидатом от оппозиции на выборах президента России 2012 года или на досрочных выборах. Теперь есть хоть за кого голосовать...

«Пол и характер. Принципиальное исследование» (1902)

В своей книге "Пол и характер" Вейнингер стремился обобщить значительный естественнонаучный, прежде всего биологический, психологический материал, особенно касающийся биологии пола, где Вейнингер предвосхитил некоторые выводы гормональной медицины и сексологии и привлек внимание к малоисследованным тогда промежуточным сексуальным формам.

Эта книга, до сих пор остающаяся культовой, высоко оценённая А. Стриндбергом, была написана с натурфилософских позиций и представляла из себя глобальное исследование «мужского» и «женского» начала. Первому присущи высокий уровень развития сознания, созидание и аскеза. Второе выступает носителем примитивной модели сознания, непродуктивности и чувственности. Носителями «женского» начала выступают, помимо женщин, также и мужчины — евреи и негры. В главе «О еврействе» Вейнингер противопоставил «женский» (т.е. безнравственный) иудаизм «мужскому» христианству, что позднее легло в основу антисемитской пропаганды среди австрийских юдофобов.

Эта работа повлияла в т.ч. и на Джойса.

http://lib.aldebaran.ru/author/veininger_otto/veininger_otto_pol_i_harakter/

http://newtimes.ru/articles/detail/3637/