Сонная улыбка моего мужчины -
Вот оно какое, счастье без причины,
Вот они какие, океаны ласки,
Что обычный полдень превращают в сказку.

Большего не надо мне на этом свете -
Кто-то близкий рядом да мечты о лете,
Вместе встретить старость и считать морщины -
Вот оно какое, счастье без причины.

долгие две недели - сезон дождей.
кто не застрял в постели - уже герой.
видишь, идут по колено в большой воде,
слышишь, поют в метро.

только уснёшь - сам себя потерял.
мысли в тумане бродят туда-сюда.
глухо гудят, тянутся сквозь тебя
призрачные суда.

бег до подъезда - полчаса по кривой,
встретить под ливнем и замереть, звеня.
стоя в воде, радуйся, что живой,
тесно её обняв.

катится лето, лето большой воды,
с белым цветком в косах, венком в руке,
время качелей, яблок, незрелых дынь
плещется на паркет.

здесь, где свой собственный профиль едва знаком,
где миллион прочих скривил рот -
свят, кто стоит, обнявшись под козырьком.
свят, кто поёт в метро.

Ему двадцать первый год и роза почти увяла,
А в замке его давно уныние и тоска.
Холод дворцовых плит в блеске роскошном зала.
К чудовищу метит город направить свои войска.

Он слышит ее шаги, томимый своим проклятием.
Зверь, обреченный впредь не ведать земной любви.
Но в дерзкой его мечте она в подвенечном платье
Стоит перед ним без страха, испытанного людьми.

Она не торопит время, смешав ароматы розы
С запахом старых книг, разложенных по векам.
Его резкий грубый тон… Он полон немой угрозы,
Но как же она тоскует по нежным его рукам.

И сердце покрыто мраком, изъедено как болезнью.
Забыв о запрете, Бель у западного крыла.
Звериный оскал и рык озлобленный: «Прочь исчезни!»
Отчаянный рев в ночи, разбитые зеркала.

Ему двадцать первый год и роза почти увяла.
Гастон снаряжает полк и пленных приказ не брать.
Чудовище ищет Бель, скитаясь во тьме подвала,
И слышит он за стеной слепую от злости рать.

Бель помнит пустой дворец, разрушенный и разбитый.
И нежность его руки наперекор когтям.
Последний из лепестков к ногам падает на плиты.
«Останься со мной! Вернись…» - Бель молится всем Богам.

- Человек человеку бред, темнота и ад, -
он сказал, - оглянись вокруг, если мне не веришь.
- Нет, - кричу, - человек человеку - сад!
Человек человеку кит, океан и берег!

Человек человеку лето и тёплый дождь,
посмотри, как сверкает солнце в глазах и в сердце!..
- То блестят ножи – человек человеку нож,
и удар под ребро от рождения и до смерти.

Человек человеку рана, дыра и вой,
это волк в настоящем и будущем воплощенье.
Волк не может без стаи – покинувший стаю волк –
это бомж, это тень, он никто никому - кочевник.

Мы всего лишь осколки времени, пыль, стекло.
Мы разбитые зеркала и маршрут короткий.
- Нет, - кричу, - мы друг другу движенье, полёт, крыло!
И плечо, и надёжный плот, и весло, и лодка!..

Даже если вот так – на грани и через боль,
даже если ушёл на дно, где темно и немо -
всё равно, навсегда – человек человеку – Бог.
Через смерть, через ад – человек человеку – небо.

Спокойной ночи, Мария.
Я твой подкроватный монстр.
Силой своей любви я
делаю теплым воздух
в доме твоем,
где нет камина и печки,
и даже горящей свечки,
мерцающей на столе.

Пожалуйста, не болей.
Пей нагретое молоко,
закатанных рукавов
остерегайся.
Тщательней одевайся
в вязанные свитера.
Не сиди до утра
с заумными книжками.
Не улыбайся мальчишкам
из соседнего двора.

По вечерам
я вижу твои ступни
маленькие и босые,
через узкий просвет
между кроватью и полом.

Я видел тебя голой,
расстроенной, плачущей, злой.
Я видел тебя собой.
Я видел тебя любой.
Такой, как никто другой
никогда не увидит.
Я твой самый верный зритель.

И пусть у меня нет роз,
и даже искусственных лилий.
И пусть твои подмост
ки -
всего лишь дощатый пол,
прими мою любовь,
безмолвную, как огонек,
блуждающий в темноте.

На остром твоем плече
есть родинка в форме зайца.

Пожалуйста, не влюбляйся
в плохих людей.

И, заправляя постель,
не заглядывай под кровать.

Я хотел бы тебя целовать
и баюкать наших детей.
Но покуда я всего лишь тень -
я стану тенью твоей,
твоей бессменной охраной.

Не просыпайся рано.
Не улыбайся печально,
не позволяй отчаянию
взять верх.

И когда ты сидишь на полу,
прислонившись спиной к кровати,
и наблюдаешь игру
каких-то дурацких актеров,
от сухости сводит горло,
я чувствую запах кожи,
твоей.
И так мучительно-сложно
сдерживать себя.

И в тысячный раз повторяя:
''спокойной ночи, Мария'',
отчаянно жажду быть тем,
кто будет держать твою руку
и каждый день говорить тебе:
''счастливого
тебе
утра''.

В человеческом организме
девяносто процентов воды,
как, наверное, в Паганини,
девяносто процентов любви.

Даже если - как исключение -
вас растаптывает толпа,
в человеческом
назначении -
девяносто процентов добра.

Девяносто процентов музыки,
даже если она беда,
так во мне,
несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.

Я же своей рукою
Сердце твое прикрою -
Можешь лететь и не бояться больше ничего.
Сердце твое двулико,
Сверху оно набито
Мягкой травой, а снизу каменное, каменное дно.

Есть земли, не знавшие бега машин,
высоких домов и асфальтного камня.
Там люди не варят под утро чаи,
впуская рассвет сквозь закрытые ставни.
Там нет телефонов и нет проводов,
лишь ветви деревьев сплетаются вместе.
И солнце не в силах пробиться сквозь них,
Позволив ночам поселиться в том месте.

Там зыбкие топи зевают во тьме,
и гниль расцветает подобно сирени.
И птица, и зверь изменяют свой путь,
стремясь не ступать в те безмолвные тени.
В такие места ходит лишь человек,
взваливший на плечи тяжелую ношу,
Мешок, что загружен его же рукой
и стянутый клятвой: «не брошу!, не брошу!»

Такие приходят всегда лишь одни,
не смея позвать за собою кого-то,
Не зная, что земли почуяли шаг,
и вязкую пасть раскрывает болото.
Те люди упорно ругают судьбу,
и носят лишь боль, да обиду под кожей,
Такие уходят на самое дно,
не в силах расстаться с уродливой ношей.

Есть земли, не знавшие бега машин,
высоких домов и асфальтного камня.
Там люди готовят под утро чаи,
И солнце впускают в раскрытые ставни.
Такие гуляют всегда налегке,
В обнимку с друзьями сидят на балконе.
Они научились выбрасывать груз,
едва замечая мозоль на ладони.

Я люблю: изломанные линии,
И улыбки, что порой горчат.
И плащи, и выжженные лилии
На плечах -

Я люблю: мошенников и рыцарей,
Пальцы смуглые на кошельке.
Принцев крови с ледяными лицами,
Руну Кен –

Я люблю перчатки, недосказанность,
Башни и шиповник, зеркала,
Шляпы с фиолетовыми стразами,
Старый лак –

Я люблю – всё сложное и тонкое,
Кружева и вязь туманных слов.
И жабо, и завитые локоны,
Тайны снов -

Чернокрылых темноглазых ангелов
И костры, трещащие во тьме,
Игры в кости, в карты и со шпагами,
Дикий смех –

Я люблю – отточенные колкости,
Сигареты в длинных мундштуках,
Танцы на канате и над пропастью,
Облака –

Я люблю – парижскую изысканность,
Блики солнца на речной воде,
Фейерверки с золотыми искрами,
Летний день –

Зиму, ели, лёд и небо едкое,
И дымок серебряный из труб,
Фразы, перепутанные ветками
На ветру -

Веера и рококо надменное
И мундиры, и заросший сад,
Шпили, окружённые химерами,
И леса -

Пышность королевскую, и мантии,
Пенные манжеты, сталь руки
И Собор Парижской Богоматери,
Маяки -

И скитания, и цирки, и цыганские
Пляски, и печального шута.
Кошек с их презрительными ласками
И летать -

И безумие, и ярость жаркую,
И пиратов, и шторма, и львов,
И поля с пылающими маками
… И любовь.

Я повторяю имя твоё, как мантру,
И разбиваются волны о твердь столетий.
Сквозь аромат муската и кориандра
Радостный Кришна грезит о вечном лете.

Я повторяю имя твоё. Живое
Сходится с мёртвым. Золотом пышет жатва.
Наши ладони запахом хны и хвои
Переплетает видящий Параматма.

Я повторяю имя твоё. И время
Бархатной лаской целует босые ноги.
Мы - обречённые отпрыски Махадэви.
Вечно влюбленные, вечно слепые боги.

Ропот раба, бормотание робота,
Рокот мотора и эхо от рокота.
Вот по мосту идут ротами ротами
В крике открытые рты,
Хьюго приехал из Южного Плимута.
Дети не вымыты, пицца не вынута,
Вымолил, выпросил, вытащил, выболтал
Место у самой черты.

Южного Хьюго не мучит бессонница
Рядом красавица – Софьица? Соньица?
Имя смешное, не плачет, не ссорится,
Жадно целует в висок.
Кожа горячая, белая, будто бы
Булка в печи – вот такими же булками
Славилась мама, трепалась с бабульками,
Хьюженьке – первый кусок.

Хьюго винтовку армейскую выдали,
Детям отправил картинку – чтоб видели,
Старшая – девка почти что на выданье,
Парни слетятся на гам.
Хьюго не юн, но глаза запыленные,
Карие, нынче – прозрачно-зеленые,
Что еще нужно, чтоб бабы влюбленные
Градом ссыпались к ногам.

Град тут бывает, да, дома поласковей,
Лагерь покрылся грибами-палатками,
Что до еды – как всегда, с неполадками,
Но, безусловно, еда.
Софья проснулась – и сразу за юбками,
Он ее будто бы куклу баюкает,
Что всполошилась, как будто клюют ее,
Ночь еще, глупая, да.

Хьюго работал помощником мастера,
Мама – испанка, отец – только масть его
Хьюго осталась на память. От матери -
Брови и ткацкий станок.
Запах муки на сыром подоконнике,
Стекла завешены – в доме покойники,
Ну же, не плачь, одевайся спокойненько,
Ты уже вырос, сынок.

Да, одеваться, подъем, просыпаемся,
По умывалкам бегом рассыпаемся,
Кто там копается? Кто тут копается,
Песня, пробежка, жара.
Хьюго привык, чтобы к песне и танец, но
Тоже старается, бегает, тянется,
Те, кто потягиваются, будут подтягиваться
Взводный пошутит с утра.

Хьюго пришел на войну. Он старается.
Он не готов еще в бой на таран идти,
Но вот пока ему, честно же, нравится,
Софьица тоже вполне.
Сколько же можно детали налаживать,
Фартуки школьные детям наглаживать,
Это решение – это не блажь его;
Дело мужское в войне.

Хьюго умеет возиться с деталями,
Спросят – летал? Он ответит – летали мы,
Спросят – сумеешь? Сумеет. Проталины
Сверху – как тени от туч.
Он уже пробовал – люди картонные
В воздух взлетают – и падают толпами,
Руки в полете – особенно тонкие,
Слаб человек, не летуч.

Как там погода в верхах? Не слыхали как?
Чтоб не тошнило – на завтрак сухарики.
Хьюго летит как помощник механика,
(Снова помощник, увы)
Хьюго приехал из Южного Плимута,
Дети не вымыты, пицца не вынута,
Хьюго лежит на земле, ему вырыта
Ямка средь мокрой травы.

Ночь за окном беспокойная, вьюжная,
Софья баюкает нового Хьюженьку,
Что ж он не спит, три часа уж пою ж ему
Песню про папин полёт.
Рокот мотора и эхо от рокота,
Многим не спится сейчас за воротами,
Сунет пустышку в наследственный рот ему,
Плачет и снова поет.

В одинаковых блочных домах,
До отказа забитых мерзотой,
Я погряз, точно в пошлых стихах,
Отдавая им лучшие годы.
Это осень спустила курок,
Оборвав продолжение дня.
Серый город разбитых дорог
Окончательно въелся в меня.
Для кого здесь стихи и рассветы,
Когда жизнь - это водка и дым.
В этом городе счастье поэта -
Умереть молодым.

я пленный белый офицер, иду с войны
одет на фрицевский манер. не вижу сны
в стакане корчится луна.пью залпом ртуть
и шью чужие ордена себе на грудь.

я пленный белый офицер. найдя портфель
с каталогом твоих химер, я вышиб дверь
на животе к тебе летел. прополз пять лет
прости меня, я так хотел сказать привет

я бросился в неву. я плыл, я грыз причал.
оставил фронт и предал тыл, ведь я скучал...
по запаху твоих надежд, по вкусу слез
и я собрал тебе венец из слов и звезд

я был в плену и знал войну. чтил планы битв.
но слушал только тишину твоих молитв.
я знал, они придут за мной чинить расстрел
я спал под этой тишиной. остался цел.

я не услышал горя труб. упал в сугроб
они подумали, я труп. достали гроб
тогда я стал как сотня ртов. кричал "живой!"
любимая, из всех крестов мне нужен твой.

Девочки хвалятся силой,
Мальчики - маникюром,
Модно быть мега-стильным ,
Модно быть полной дурой.

Модно, чтоб все в обтяжку,
Латексней и короче,
Чтобы блестели ляжки
И зазывали "хочешь"?

Чтоб с силиконом губы
И напоказ татухи,
Наглым прослыть и грубым,
Множить плевки и слухи.

Зваться...ну скажем "мачо",
"стервой" /она же падаль/...
Поиски - побогаче
и с голливудским взглядом.

Поиски - постройнее
и с голливудским лоском,
Чтобы не сложно с нею,
Манкой была и броской.

К черту любовь и верность,
Это сейчас - зараза...
В моде - не помнить первых,
В моде - со всеми сразу...

Место искать позлачней,
Пить, что покрепче, в баре.
Втягивать дым табачный,
В рюмке тушить хабарик...

В моде - эксперименты,
Поиски мега-кайфа...
Быть не другом, а "френдом",
Видеться лишь по скайпу.

С мыслями - "выделяюсь",
Тупо вливаться в толпы.
Где вместо "Библий" - глянец,
Где вместо сердца - пропасть.

Крики души голодной
Громким глушить ремейком.

Как же я старомодна...
в мире понтов и фейков.

Он припрётся в кроссовках
грязных,
Распсиховавшись бросит цветы,
И спросит: " почему среди
девушек разных,
Мне досталась такая дура, как
ты?"

— Как ты его заставил?
— Я угрожал раскрыть его тайну.
— Какую?
— Я без понятия, я блефовал. Но должно быть, что-то ужасное.

А я хотела бы с тобой состариться!
Стать некрасивой и совсем седой,
После троих детей слегка поправиться!
Кормить тебя домашнею едой...
Купить ковер, что так тебе не нравится,
Для ссор он станет главной из причин...
Но знаешь, я хочу с тобой состариться!
И не бояться на лице морщин...
Хочу вязать тебе жилетки теплые,
Которые не станешь ты носить,
И посадить подсолнухи под окнами,
Они тебя конечно будут злить...
Но я отчаянно хочу с тобой состариться!
В дрожащих пальцах приносить Фенигидин!
И с сединой быть для тебя красавицей!
И все твердить : ты нужен мне один!
Сейчас вот только- только чай заварится,
Я позову тебя, чтоб разделить обед,
И сообщу, что я хочу с тобой состариться,
Но не сейчас, а через тридцать-сорок лет.

Давай сбежим с тобой в Париж
И погуляем по Монмартру,
Где воздух от земли до крыш
Любви пропитан ароматом.
Давай пройдём по адресам,
Известным из любимых книжек,
Прислушиваясь к голосам
Дворцовых сплетен и интрижек.

Давай в Венецию махнём
И по каналам на гондоле,
Обнявшись, поплывем вдвоём,
Внимая сладкой баркароле.
Давай в сезон больших дождей
Пройдём по площади Сан-Марко,
Накормим мокрых голубей,
А нам, продрогшим, будет жарко.

Давай отправимся в Мадрид
Послушать страстный плач гитары,
Что закричать для нас навзрыд
Заставит кабальеро старый.
Давай под ритмы кастаньет
Сойдёмся в яростном фламенко
И, сбросив груз прожитых лет,
Научимся ценить моменты.

В Женеву, Прагу, Лиссабон,
В любимый Питер, Таллинн, Дрезден,
В дождей столицу - Альбион,
В любой другой, мне неизвестный,
Чтоб, истоптавши ноги в кровь,
С трудом добравшись до отеля,
Понять, что суть всего - любовь
И мы с тобой уже у цели.

Я не искал похожих на тебя,
я просто потерялся в этом мире.
Вот только мне повсюду говорят —
«Почаще выбирайся из квартиры,

ищи в прохожих верность и тепло,
ищи мечты и улыбайся шире.
Своё — найдёшь (завистникам назло),
у счастья ведь глаза большие!»

Но я себя наверх не тороплю.
Людей полно, из них две трети — мифы,
на лицах их написано «люблю»,
но за душой коралловые рифы.

И холодно, и некого встречать.
Везде зима — внутри, снаружи.
Так хочется всё заново начать
и не терять того, кто нужен.

Пускай глаза прохожих не горят.
Иду по улицам намеренно вслепую,
я не ищу похожих на тебя,
ведь я уверен — их не существует.

Папа, привет! Мы с мамой живем хорошо.
Скучно немножко и некому влезть на плечи,
но мама читает, играет со мной, а еще
стала меня обнимать почему-то крепче...

Папа, ты знаешь, какие качели в саду,
я разгоняюсь и к самому-самому небу!
Я в зоопарк на зверюшек смотреть пойду!
А ты в зоопарке, наверное, тоже не был?

Куклу, которую ты подарил, я берегу.
Мама грустит и скрывает, что плакать хочет,
если я забываю и в спальню бегу,
чтоб пожелать папуле спокойной ночи.

Папа, прости, я не очень хорошая дочь?
Верю, ты где-то отыщешь лучшую дочку.
Папа, а может, смог бы ты мне помочь?
Я ведь мечтаю исправиться - очень-очень!

Спрашивать маму не буду, куда ты ушел,
мне уже семь, я взрослая, все понимаю.
Папа, пока. Все будет у нас хорошо.
Папочка, милый, я очень люблю и скучаю