вместо клятв и ненужного всем обещания -
звук биения сердца и громкого смеха.

я не знаю, что нужно сказать на прощание,

чтобы ты никуда
не поехал.

Там, где синие тени слагали
на лимонном песке оригами,
там, где были ручными цунами и всегда веял ласковый бриз,
в пальмах жил африканский аист,
по пескам бесконечно скитаясь. Чёрный, с виду обычный аист. Только был он, как перст, один.
Даже в гуле прибрежном весёлом часто слышались ему стоны,
крики чаек и чьи-то зовы из далёких земель чужих.
И мерещились в пальмах сосны,
а на соснах сидели совы.
А на море, где дули норды, волны яростно бились в риф.
Так на Африки солнце жарясь, укрываясь ночами в пальмах, и по знойным пескам слоняясь на чужом ему берегу,
в зоне субэкваториальной, от непонятости страдая,
грустный жил африканский аист с генетическим сбоем в мозгу.

я прочитала тебя от корки до корки, как отличную книгу
досмотрела до чёртовых титров и вышла из кинозала
так всегда –
я влюбляюсь без памяти с самого первого клика
а потом прохожу, не здороваясь, как будто бы не узнала

чем ты можешь меня удивить? от чего я опять растаю?
представленье закончилось
всё
больше нет интриги
мы уже не целуемся в тёмном углу
не ходим с тобой по краю
этот мёртвый романчик душит меня, как вериги

прости, но я допила тебя, как бутылку ядрёной граппы
да мало ли что я несла, когда хмель искажал силуэты
все цвета потускнели
секс заменили храпом
прости, но я докурила тебя, как обычную сигарету

я не знаю, как живут остальные, когда эйфория проходит
можешь думать, что я чудовище, готовя костры и вилы
я не знаю, где этот баг
может, в нашей животной природе

но старик Бегбедер не соврал:
я три года тебя любила

как тебе спится, любовь моя, ты счастлив хотя бы на треть?
с кем ты делишься мыслями, кто развевает твои печали?
я давно могла бы однажды заткнуться и умереть,
если бы знала наверняка, что тебе от этого полегчает.

если в двух словах, небо льёт на город вёдра прохладных слёз,
капли стучат все утро по черепичной крыше.
я целую тебя южным ветром в кромку твоих волос,
пока ты цедишь сквозь зубы: «как же я тебя ненавижу».

если в двух словах, я целую в лоб тебя на прощанье.
не пытайся задеть меня за живое — я безжизненный монолит.

мальчик, не нужно меня калечить — мёртвые боли не ощущают.

у мёртвых, мальчик,
давно ничего уже
не болит.

лучше б ты уходил, в воздух выбросив кружку с именем. лучше б ты уходил, в кафель врезавшись всеми пальцами, чтобы соседи шептались утром: «как же он не убил её?», чтобы меня провожали взглядом прямо до самой станции. правда, ты уходил бы лучше, хлопнув по старой мебели, так, чтоб оттуда падали гели, расчески, пропуски. так, чтобы всё, что ранее – нам показалось небылью. так, чтобы мы разрушили всё, что когда-то создали.

правда, ты уходил бы лучше, в теле оставив вмятины, бешеным взглядом сдирая кожу, сжав до потеков челюсти. правда, ты уходил бы лучше, чтобы я не звала тебя, чтобы не знала кому молиться, что я осталась в целости. правда, ты уходил бы лучше, бросив меня на простыни, спрятав оскал животного, пулей сорвавшись с лестничной. правда, ты уходил бы лучше, смазав оттенки осени, чтобы я до весны ещё не возвращалась вечером. правда, ты уходил бы лучше смерчем, несущим бедствия. правда, ты уходил бы лучше, поступью тверже прочих. правда, ты уходил бы лучше, к черту послав последствия.

правда, ты уходил бы лучше,

лучше, чем просто

молча.

будь, пожалуйста, со мной рядом
вот просто будь
на минуту с тобой присяду —
и снова в путь

там меня проберет от пяток
и до бровей
не давай обещаний-клятв мне
и не робей
не божись быть мне вечно верным
ведь все пройдет
если что-то задумал — сделай
наоборот
если жить — только полной грудью,
жить — так взахлеб
и давай говорить не будем
«не уберег»
я сама по себе. не надо
меня беречь
будь, пожалуйста, просто рядом.

до новых встреч.

каждый хоть иногда, нервным смехом стараясь бодриться, что-то шепчет под вечер и просит свое у Земли. может быть, он мечтает давно переехать в столицу или в южном порту пришвартовывать корабли. в детстве все мы просили подольше гулять, до заката, леденцы, куклу Братц и корзину билетов в кино. чтобы мама сидела всю ночь и со мною, и с братом, потому что нам страшно, когда тишина и темно.

каждый просит свое, исходя из желаний и планов, впрочем, редко надеясь что-нибудь получить. я теперь не прошу ничего, кроме серых туманов, бесконечного моря и запаха теста в печи. мне достаточно леса, хватит и веточки хвойной, хорошо высыпаться, любить и Шопена, и шум. выдыхай, моя лживая девочка, и спи спокойно. я тебя у Земли никогда больше не попрошу.

в нашей любви я, наверное, стала старше
и научилась держаться и заменять.
после тебя мне уже ничего не страшно,
после тебя мне уже ничего не страшно,
спасибо тебе за меня.
.
станешь кому-то опять говорить про счастье,
так же как мне горячо разжигай камин,
после тебя мне не страшно ни с кем прощаться,
после тебя мне не страшно ни с кем прощаться,
даже с тобою самим.
.
в память о нас, как в картинную галерею,
всех приводи, пусть любуются господа,
ведь для тебя никогда я не постарею,
ведь для тебя никогда я не постарею,
и ты для меня никогда.
.
как ожерелье из пластиковых жемчужин,
наши амбиции дешевы и просты,
после тебя мне, конечно, никто не нужен,
после тебя мне, конечно, никто не нужен,
.
и в первую очередь ты.

улиц фонарный блеск. птиц полуночный гвалт.
бежать бы за Эверест. не прятаться по домам. не падать лицом в кровать. не есть поостывший суп.

лампочка в сорок ватт. вечно летящий рубль. соус под базилик, кофе под Summer Twins. у входа в метро старик. метро уезжает в Минск. метро уезжает в Корк. метро уезжает в Хёбн.

у входа в метро Том Йорк
«Karma Police» поёт.

город сутул и пуст – в нём даже дышать нельзя. он вызубрен наизусть от крыши и до гвоздя. и улиц фонарный блеск, спрятанный под дождем...

если не можешь без,
хочешь, пойдем
вдвоём?

полно, детка, хватит здесь умирать от моральной боли,
повыбрасывай всех ненужных, всё, что было с ними нажито.
а в груди такая дыра сквозит — не сосчитать пробоин,
только вот прошлое все никак выкинуть не отважишься.

у мальчишек, которых ты выбирала себе в палачи,
льётся раскатистый смех, вокруг тишину дробя,
за ними очередь обожательниц. отпускай их, детка, и хохочи.

все, кого ты любила,
теперь ведь счастливы без тебя.

черт с ними, с бывшими, пускай живут здорово и без нас.
от их возвращения всё накрывается медным тазом.
привыкай не менять спокойствие на обмороки от чьих-то карих глаз,

не любить никого до внутривенных спазмов.

в подреберье плескалось море. билось да
успокоилось.
и такие внутри кладбища кораблей, надежд, пустота и мгла.
и такое чувство, что ты мертвее любой покойницы.

а на самом деле,
ты ещё толком
и не жила.

чтобы ты ни делала, найдутся те, кто сочтут всё бездарностью и позором,
а потом похвастаются, что были с тобой знакомы, приумножая спесь.
и тебя ведь пугает вовсе не неизвестность и иллюзорность,
а факт, что в итоге всё останется так, как есть.

счастливые, детка, принадлежат лишь себе и живут в ашрамах,
а, повзрослев, становится не нужно никаких тебе с неба звёзд,
правоты в спорах, ревности в отношениях, в жизни — драмы.
начинаешь ценить покой и стабильный карьерный рост.

это всего лишь очередной твой левел, игра и гонка.
жизнь, детка, не так плоха, стоит лишь подняться с кровати,
все твои любимые давно умерли в предателей и подонков,
найди в себе гордости больше не воскрешать их.

тот, кто звался когда-то раньше большой любовью,
теперь говорит: «не пиши мне, дурочка, сделай милость»,
пытается побольней уколоть, стреляет тебе в надбровье,
а потом возвращается, мямля: «ну надо же, как ты изменилась».

привыкай говорить и думать размеренно и толково,
и пускай ни о ком не кручинится твоя бедовая голова.
ну а как надоест покой — влюбись в мальчика, да в такого,
которого постоянно хочется нагло при всех целовать.

всё равно все уходят, возвращают тебе ключи.
ты наплачься вдоволь по ним, испишись до абзаца,
а потом найди того, кто тебя повылечит,
и счастливая замолчи.

жить, кстати, детка,
намного проще,
чем могло тебе
показаться.

вышел из дома в полночь,
кажется, не был пьян.

луна была точно полной,
звёзд, как в карман репья,
набрал по привычке с лихом —
на счастье ли, на беду.

ночь была очень тихой,
будто нигде не ждут.

шёл, не считая трещин
в асфальте. уже привык.

кто-то случайно встречен,
может быть, даже вы.
кто-то позвал отвлечься,
выпить дрянной коньяк.
кто-то решил: так легче.
может быть, даже я.

пил, не считая рюмок,
пел, не считая слов.

ночь была слишком юной,
честной и про любовь.

луна была точно полной,
звёзд — что камней в реке.
меня омывают волны,
стал неизвестно кем.
вернулся домой под утро,
где-то посеял френч.

помнить бывает трудно,
сложнее лишь уберечь.

а вот если бы он был совсем другим:
не курил и стихи бы тебе посвящал,
вкус имел утонченный, разборчив в вещах,
и чтоб как за стеной крепостной за ним.

вот сейчас, он - напротив. не в тон одет,
постоянно уставший и без манер.
портит вид, как рассохшийся шифоньер.
и ты смотришь насквозь, что он есть, что - нет.

а когда ты болела, он рядом был,
пить тебе подавал и не спал ночей.
и тебе всё равно было, кто он, чей,
он был рядом и это давало сил.

жизнь текла незатейливо, как вода.
но когда уезжала ты далеко,
он готов был идти за тобой пешком,
чтобы быть где-то рядышком. как всегда.

а вот если бы он изменился весь,
ты б его потеряла в толпе людской.

и тогда ты прижалась к нему щекой
прошептав: "оставайся таким, как есть".

сжимаешь в руках билет -
купил для тебя прямой.
прошло очень много лет,
но я хочу быть с тобой!

твой вылет - в конце весны,
глаза в изумруд уйдут
из холода бирюзы...
скорей, проложи маршрут!

за первым углом - слова,
что вымолвить я не смог.
я - глуп, ты - была права,
билет - это лишь предлог

расставить те точки над.
ты - главная из причин
послать всех случайных на,
стать лучшим из всех мужчин,

построить наш личный храм
и сделаться чуть добрей...

прибудешь уже с утра!
под окнами - крик детей,

но только не о весне...
я замер на миг.

и всё.

посадка - в другой стране.
в которой
никто
не ждёт.

старый Джо пишет письмо жене, грифель зажав между пальцев:
«здравствуй, моя хорошая, смейся и хохочи, будто смерти нет,
будто всё ещё впереди, будто мы отчаянные скитальцы,
словно нам по восемнадцать, максимум двадцать лет.

словно ещё вчера мы сидели у пирса, пили ром и обожали
твердить о том, как мир вокруг необъясним и невесом.
и волны лижут опустевший берег, обнажая,
седую вечность, что под нашими ногами прячется в песок.

я не знаю, какая погода сегодня в твоём краю,
а у нас здесь весна основательно набирает силу.
море целует скулы холодных скал, чайки летают низко, они поют
о том, как без тебя здесь муторно и тоскливо.

я не знаю, что мне тебе сказать, и к чему слова,
у меня всё по-прежнему, только нынче чаще стою у паперти.
знаешь, моя хорошая,
а ведь ты оказалась права —

в мире нет ничего прекраснее и страшнее памяти.

я не то чтобы теперь совсем перестал бороться,
но кардиограмма выдаёт мне сердечный сбой.
без тебя здесь всё так же светит смешное солнце,
но куда б я ни шел, я тебя всюду беру с собой.

почему-то никто не понимает стариковских моих речей,
у кого мне здесь вымолить, выреветь, выпросить ответ,
на вопрос: что же делать, куда брести и главное — зачем,
что же мне делать в мире,

в котором
тебя
нет?

сколько бы лет ни прошло, ты становишься все дороже,
без тебя дом пуст, ветер скулит за окном от сих до сих.
боль отвоевывает каждый сантиметр кожи,
и противиться ей у меня больше не остаётся сил.

видимо, отведено судьбой мне — помнить тебя веками,
вздрагивать каждый раз, когда ветер сквозит через дверной проём»

Джо кладёт письмо на холодный могильный камень,
много курит,
щурится на закат
и долго думает
о своём.

вот и настал наш последний вечер —
крайний глоток вина.
сердце заноет, а после — печень.
точка.
конец.
финал.

некто в замке провернул ключи, но
я так хочу назад.
не уходи — просто будь причиной
ночью закрыть глаза,
утром причиной проснуться будь мне,
не исчезай, прошу.

я без тебя разобьюсь о будни,
девочка-парашют.

не исчезай, я прошу, останься,
не уезжай сейчас.
как пронести тебя в рваном ранце
мимо вокзальных касс?
что мне сказать, чтобы ты осталась
хоть бы на час-другой?
хоть бы мгновение, хоть бы малость
греться твоей рукой,
просто касаться тебя и верить
крайние полчаса.
но ты, одевшись, шагаешь к две́ри.

только не исчезай.

руки под рёбрами, будто пояс, —
крайний разок обнял.
солнце, скажи, что билет на поезд —
липовая хуйня,
что ты останешься, не дойдя до
«ласточки» полпути,

что не уедешь,

что будешь рядом.

только не уходи.

чашка какао, в городе 6 утра.
нужно бы что-то делать - беру ключи.
два поворота вправо, щелчок замка,

я наслаждаюсь поиском величин…
—
в городе 7.15 - вещают свет.
только кому он нужен, бедняга май?
круговорот из писем-стихов-газет,

и интервал межстрочный «пора спасать».
—
в городе скоро 9, клубится дым.
если любить не нужно, то я сорвусь.
здорово быть и пьяным, и молодым,
ну а во мне... крупицами ноет грусть.
—
в город приходит полдень, гласит ТV.
солнце стекает в лужи (без трёх минут).
май-забияка носит в себе дожди.

боязно приходить,
люди лгут..
—
вместо иронии в городе «5 о`сlock»,
это моя беда – ненавидеть чай.

в небо упёрся многоэтажный блок,
стены которого учат меня молчать…
—
в городе скоро 8, иду домой.
из провожатых - холод и мятый шарф.
это случалось с каждым - с тобой и мной,

это случалось с каждым.
мне очень жаль…
—
в городе снова полночь, и я усну.
груда подушек.
кофе.
уютный плед.

мне так хотелось встретить с тобой весну,
так подари
хотя бы один
рассвет…

ты - это тысяча и одна ночь в стихах,
ты - строки, что горят под звёздами чёрного неба,
ты - млечный путь, или, скорее, стезя,
которую вырисовывает на мне ненасытное время.

ты - больше, чем память,
ты - больнее седой тоски,
хуже выжженного клейма, ярче любого знамени,
опаснее льва, что в ярости оголяет клыки.

ты - это до ужаса смешная комедия Данте,
ты - девять кругов моего личного ада,
ты - боли и угрюмой тоски константа,
только кроме тебя, почему-то, мне никого не надо.

после взрыва
я стала мёртвой и ледяной.
просыпалась под вечер,
не зная, зачем вставать.
говорила с часами,
заваркой,
цветком,
стеной,
выходила на кухню
и снова брела в кровать.

после взрыва
я быстро вспомнила про вино -
поиск истины
стал превращаться в культ.
фонари затекали в квартиру,
как охра на полотно.
залезали на лампы,
линолеум,
старый тюль.

после взрыва
я видела красную пасть огня
на галдящем экране,
на фото,
в чужом окне.
я горела и слепла
в правдоподобных снах,
разноцветные искры
ползли
по сырой спине.

я смотрела
в чёрное сердце кофейных гущ,
собирала по крошкам
всё,
что могла собрать.
отвлекалась цукатами,
джемом
из диких груш.
бергамотовый запах
на мне оставлял
печать.

я смеялась
и делала вид, что живу,
только мысли о взрыве
росли,
как зелёный плющ.
я сидела у зеркала,
рылась в своём шкафу.
запах дыма и гари был сладок
и вездесущ.

после взрыва
я бормотала бессвязный бред,
напевала, как чокнутая,
только один мотив.

набери мне, пожалуйста,
я расскажу секрет:

это ты,
ты
был тот самый
взрыв.

про тепло и свободу — очередной пиздёж
сколько живу, а март никогда не греет;
и холодный, животворящий дождь
с неба польётся дай бог к апрелю

беспокоюсь, когда беспокоиться не из-за чего. а когда есть из-за чего беспокоиться, напиваюсь.