У него никого не было
И она ни с кем не встречалась
Им бы жить под одним небом
Укрываться одним одеялом
По утрам заваривать кофе
Вечерами смотреть кино
Любоваться любимым профилем
И гостям разливать вино
Им бы общие снимки на тумбочке
(Как похожи – одно лицо!)
У нее его фото в сумочке
У него на пальце кольцо
Дети, внуки, скандалы, праздники
Свадьбы, проводы, тайный флирт
Лед и пламень, кнуты и пряники
Из которых жизнь состоит
Только он похоронен у Немана
А она за Вислой осталась...
У него никого не было
И она ни с кем не встречалась

Поцелуй меня в лифте. Никто не заметит подмены.
Пусть горячие волны текут с этажа на балкон,
Я почти обожжён, принимая тебя внутривенно,
Мне не нужно ни будущих, ни настоящих времён,
Я хочу быть с тобой.

Поцелуй понарошку. Никто не попросит процентов,
Косолапо подкравшись, не хлопнет тебя по плечу.
Мы не знаем, что делаем — так что ж, наслаждайся моментом,
Я подпольно хочу тебя, до одуренья хочу,
Я хочу быть с тобой.

Поцелуй меня просто. Мы слишком старательно мыслим,
Избегаем последствий, не зная ни смыслов, ни слов,
Мы уже пропустили так много прекрасного в жизни,
Испугавшись сближения разных ветвей языков,
Поцелуй меня нежно, чтоб вовсе не смел оторваться,
Чтоб под платьем нашарил я счастье своё и печаль,
Чтоб исчезла седая тоска метростроевских станций,
Чтобы музыка стала иначе и тише звучать,
Я хочу быть с тобой.

У тебя смешные очки на пол-лица,
каждый прохожий тобой любуется;
когда мы вместе - я напеваю про ум-ца-ца;
ты уходишь - и во мне все слова становятся
тяжелей свинца.

Солнце ещё пробивается через мглу,
я терпеливо жду тебя на углу,
каждой секундой - как пальцами об иглу,
как пенопласта кусочками по стеклу -
приходи скорее,
и давай завершать игру…

Здравствуй, Мастер.

Весна стекает по Патриаршим,
здесь еще слишком тихо и, в общем, почти безлюдно.
С каждой новой морщиной я становлюсь все старше.
Я старею здесь, Мастер. Старею от будней к будням.

Здесь все так же:
пропахли стены уютом нашим,
я слова твои безотчетно храню в листах...
Мне казалось, фитиль зажжен был и не погашен,
мне все думалось: ты не можешь вот так устать.

...у тебя там, наверно, покой, месяц в небо вчерчен,
ты идешь, замедляя и так свой неспешный шаг...
Я неверная, Мастер: не верю, что после смерти
можно так же, как и при жизни, легко дышать.
Мне казалось тогда, что смерть - это только повод
быть тебе бесконечно длинным, как полоса
неба нашего. Этот мир стал чужим и полым,
когда я осознала, что ты не начнешь писать.
Так, как нитку с иголкой в руках держишь, медля "вдеть бы",
так и я вот искала - прижиться и сбыться - в ком?
Я - влюбленная женщина, Мастер, немного ведьма.
Среди нас двоих ты один заслужил покой,
только что в нем, когда он вымучен и бесплоден? -
Он не плата тебе среди прочих достойных плат.
Самый верный, влюбленный самый первей уходит,
потому что способен заметить, что от тепла
веет жалостью, когда слишком сильна надежда
на то, чего невозможно более воскресить.
Ты любим мною, Мастер, но только любим мной - прежний.
А на нынешнего не хватает ни слез, ни сил...

...у тебя там, наверное, полночь, луна над взгорьем,
ты идешь, принимая задумчиво-грустный вид.
Милый Мастер, бывает так: слишком много горя,

но его не должно быть больше из-за любви.

Так хочется назвать тебя своей,
По этой коже бродят луноходы.
Ты многим превосходишь всех людей
Своей душой космической породы.

Я звездочет твоих бездонных глаз,
Но мне не хватит силы телескопа
Понять их глубину и в сотый раз,
Признаться, что ты редкая особа.

С такими безопаснее молчать,
На их орбите лучше не вращаться.
Но хочется тебя своей назвать
И больше никогда не расставаться

над стеной крыло самолета, под ним
фотографии нежности, черно-белые кипарисы.
ты должна была позвонить ровно в семь,
но оно не случилось. Ни слов, ни писем,
ни смс – телефонное «шшш». В горсти коптишь
разве что пустоту, и твой тихий уставший голос
/три часа после/ "ты так часто ды-шишь»
я же дурнею от цвета твоих волос.

Как бы все было, если бы от тебя
не оттолкнулся ветер, не наскочил, не сдвинул
с места? Собственно говоря,
скажи, как бы все это было?

Стул и еще один, стол, состаренный наждаком
вроде эффекта старения всякой мебели. Лица
смяты. И чувствуешь себя горлом, в котором ком
не может самостоятельно прокатиться.
Три часа после. Неподдельно легко внутри.
Больше сигнал этой лампочки мне не виден.
Если ты зажигаешься, то гори
или убей того, кто тебя обидел.

Ну и последнее в этом собранном веществе
выглядит все слишком приторным, даже вспоротым.
Ты говоришь: «я знаю очень многое о тебе».
- Все, что ты говоришь, мне безумно дорого.

я хочу, чтобы все было просто:
вкус варенья до боли знакомый,
запах моря на кончике носа,
чтобы мы целовались у дома.

чтобы легкие вечер и утро
и беседка на нашем углу,
нежно прятаться в старые куртки
и друг другу орать: люблю!!!

я хочу поваляться в сугробах,
рисовать на снегу имена.
и чтоб сладкого - много-много,
кофе, чай, посиделки без сна.

чтобы мы никогда не прощались,
веря в искренность и доброту.
чтоб под окнами снова кричали,
а в ответ: да-да, выхожу.

я хочу, чтобы все было честно:
до предела остаться собой.
чтобы мы не теряли детство -
увлекаясь взрослой игрой.

Проводи меня в лето, до октября.
Можешь не обнимать.
Я ведь совсем не люблю тебя.

Но обязательно буду скучать.

Я твои губы не целовал
Даже в счастливых снах.
Не моя гавань, не мой причал
В бледных твоих устах.
Кто-то чужой для меня, но свой
Для твоих темных глаз
Здесь остается дышать с тобой
Воздухом кратких фраз.
Мой мимолетный, прелестный друг,
С золотом в волосах,
С нежностью вечно холодных рук,
С мятою на губах

Крепких ментоловых сигарет.
До октября - прощай!
Я заскучаю - сомнений нет.
Ты только не скучай.

хочется стать умней.
хочется сдать на пять.
некоторых вещей
лучше не понимать.
некоторых вещей
лучше не делать - и
я говорю - ничей -
значит, не твой. прости.
так засыхает пруд.
так отключают свет.
так же и те, кто поймут -
сделают вид, что нет

у луны золотой - глаз,
у меня под луной - мир,
пусть он холоден и скуласт
ты его прими,

как снотворное.
мой скептичный нейрохирург
носит черное,

плачет черным, смеется черным.
даже выглядит несколько удрученным
и подавленным.

никакой войны не объявлено,
просто все умирают в такой тоске.
я таскаюсь по городу в сношенном пиджаке
и с чернильными пятнами под глазами.
месяц кроет нас матами и тузами,
угадай - кто останется в дураках?

у реки отнялась рука,
у меня - крыло.
перелом.

Ему предложат сад и виллу в Пиренеях,
и денег миллион, и отдых, и гамак.
Он выберет меня, поскольку я важнее,
чем домик и ландшафт, и шелест всех бумаг.

Пусть все его друзья, все родственники, книги
начнут ему твердить: «Зачем судьбу менять?!»,
он выберет меня, а не свои вериги.
Он им отдаст ключи и выберет меня.

Он выберет меня в какой-то понедельник –
меня, а не долги, цейтнот, пожар, аврал!
Но шепчет мне зима: «Да что ты, в самом деле?
Ведь он уже сто раз тебя не выбирал».

И это так, увы. Всё правильно. И что же?
Когда подступит тьма и к горлу, и к глазам,
забудет он, что знал, что прожил, что итожил,
и выберет меня.
И выберется сам.

Пройдёт лет десять, может быть, пятнадцать,
Я буду уж тогда совсем другой.
Но вдруг случайно на одной из станций
Судьба опять сведёт меня с тобой.

Я первая тебя тогда замечу
И улыбнусь. Как будто не болит.
Как будто не щемит в груди под вечер,
Как будто ты давно уже забыт.

Ты подойдёшь ко мне, как прежде гордый,
Друг другу скажем мы лишь пару слов.
Ты всё такой же. Но совсем холодный
Твой взгляд. И эта поднятая бровь…

- С кем ты сейчас? - Семья, работа, дети.
Всё так, как предсказала мне тогда.
- А ты? – Добилась многого на свете,
Но, как ты и предсказывал, одна.

И ничего б я больше не спросила.
Но ты, подумав, сам заговорил:
«Она не любит так, как ты любила.
Я как тебя её не полюбил».

Стою. Молчу. Разглядываю рельсы.
Ты продолжаешь: « Знаешь, я скучал.
Но только в сказках замужем принцессы.
Жена – одно. Другое – идеал».

Я улыбнусь и быстро попрощаюсь,
Желая вам совместных благ с другой.
Но, в глубине души, себе признаюсь:
«Я – идеал. Мечтавший стать женой».

Бумажные люди не курят – иначе сгорят,
не терпят дождя: под дождём они сразу размокнут,
в бульварных газетах читают они всё подряд,
а в холод имеют привычку заклеивать окна.

Бумажные люди обёрнуты в десять слоёв,
ничто не нарушат, поэтому штрафов не платят,
тихонько шурша, постранично листают житьё
и, чтоб не помяться, всегда избегают объятий.

Бумажные люди боятся стихов как огня,
твердят: «Мы-то знаем, в чернила вы кровь подольёте!»
Бумажные люди за что-то не любят меня.
А каждый из них превратиться бы мог в самолётик.

Я не владею испанским, немецким, французским .
Мой кругозор остается достаточно узким -
Только любовь, только воздух и суша, и море,
Только цветы и деревья в моем кругозоре.

Я не владею английским, турецким и шведским.
Мой кругозор остается достаточно детским -
Только летучие радости, жгучее горе,
Только надежды и страхи в моем кругозоре.

Греческим я не владею, латынью, санскритом.
Мой кругозор допотопен, как прялка с корытом -
Только рожденье и смерть, только звезды и зерна
В мой кругозор проникают и дышат просторно.

Я не владею морским, деревенским, спортивным.
Мой кругозор остается почти примитивным -
Только мое и твое сокровенное дело,
Чтобы земля с человечеством вечно летела.

Только любовь, только воздух, и суша, и море,
Только надежда и страхи в моем кругозоре.
В мой кругозор проникают и дышат просторно
Только рожденье и смерть, только звезды и зерна.

Надо посуду вымыть, а тянет разбить.
Это отчаянье, Господи, а не лень.
Как это трудно, Господи, - век любить.
Каждое утро, Господи, каждый день.

Здравствуй! Я адресат твоей лирики. Представляться сейчас не буду.
Пиши обо мне что угодно, только не превращай меня в куклу вуду
и, пожалуйста, не бей в порыве страсти икеевскую посуду,
я тут, с тобой.

Знаю: не любишь весну, слякоть, метро и когда в голове бардак,
между тем твоя память – захламленный образами чердак,
у людей жизнь течёт по маслу, у тебя – цепляется как наждак,
ну и вечный бой.

Я твой текстовый материал, набросок, половина твоя и треть,
я язык твой и внутренний голос, свеча, вынужденная гореть
тебе по ночам, я небесная ширь, я земная твердь
и пустой вокзал.

Когда я в следующий раз буду на тебя смотреть,
подними глаза.

Если человек что-то начал писать, то уже не остановишь. И главное-то обидно… человек может быть умным, даже интеллектуалом, может любить и знать хорошую литературу и кино, может иметь прекрасное образование, а писать при этом бессмысленное говно, и совершенно не будет этого видеть.

Или вот этот вот бред с драконом: «Приведите мне самую красивую девушку, я ее съем! » Это зачем? Нам назло, что ли, чтобы нам не досталось. Зачем ее есть? Съешь самую толстую — ее больше, она вкуснее наверняка. Главное, как он понимает, какая самая красивая? «Приведите мне самую красивую обезьяну! » Мы же даже у китайцев не разбираемся, кто там из них. Приводишь дракону самую страшную и говоришь: «Вот наша красавица! » И ему приятно, и ей.

Мы часто слышим слово «секс».
И как же люди сразу от него хмелеют…
Да, но только разница большая есть:
Когда вас любят, а когда имеют.

Если
от поцелуев
твоей девушки
у тебя
слабнут
колени,
она, может быть,
вампир.