[366x550]
Аборт лучше, чем холодные неуклюжие руки и тупые растерянные глаза.

Аборт гуманнее скупых выдавленных слез и отвратительных мерзких истерик.

Аборт справедливее визгов: «Меня никто не учил этому! Я не знаю, что мне с этим делать!»

Аборт человечнее восклицаний «Я ненавижу тебя!», которые звучат не по адресу, но попадают в самую уязвимую цель.

Ребенок – тончайший нерв, он чувствует то, что больше не пропускают грубые слоновьи защиты взрослых. Ребенок знает всегда безошибочно, когда его не хотят и не любят, и страх его в такие минуты не идет ни в какое сравнение с нашим банальным страхом смерти.

Если не любите, не хотите, не знаете – убивайте. Этот человечек мертв уже тогда, когда вы не захотели его первый раз; он будет раздавлен жизнью повторно, едва солнечный свет пробьется к его слабым глазенкам.

Смерть лучше эмоционального голода.

Любовь родной мамы ничто заменить не сможет. Никогда…

[196x300]
…страстным желанием того, что когда-то должны были подарить безвозмездно.

Я дышу прикосновениями, потому что на кончиках моих пальцев живут эмоции и любовь в ее чистейшем виде.

Я дышу мощными толчками уверенности в груди и слабыми периодами угасания.

Зарядами, разрядами и тусклым светом настольной лампы, шариковыми ручками и синими полосками на худых руках.

Я дышу звонками и sms-ками, я глотаю желанно-ненавистные периоды одиночества – допинги, рассчитанные на очень маленькую дозу, как качественный яд.

Я дышу заставками на рабочем столе – недвижимыми водопадами и листьями, которые замерли по пикселям, и хочу к живому, прохладному и зеленому. Я просто буду ждать твою руку, которая вытащит…

Выходные прошли незаметно. В работе и сладком усталом всепоглощающем сне после нее. У меня появилось несколько идей, кое-что уже сделано, но многое только предстоит сделать.

Я опять стояла на платформе вокзала и махала рукой вслед удаляющемуся поезду, а мне в ответ подмигивала сестра, робко выглядывая из-за спин проводника и еще нескольких пассажиров. Мне хотелось их растолкать и грубо откинуть в стороны, потому что было почти не видно ее лица, но я стояла внизу, а сестра так этого и не сделала.

Я стала остро чувствовать, как я люблю своих в контрасте с призрением к чужим, которые им мешают, которые по стечению обстоятельств просто оказались против.

А еще я устала от критики в мой адрес, устала слышать, что я чувствую, а что не чувствую. Я просто хочу, чтобы меня любили такой, какая я есть, а не такой, какой бы кому-то хотелось видеть.

И если я что-то не получу, я буду вырывать это что-то зубами, если кто-то посмеет указать мне, что делать, я останусь на месте, а этот кто-то убежит и спрячется в норку. Голод и агрессия постепенно приближаются к максимуму, в то время как силы, кажется, уже на пределе.

И если кто-то считает, что может обозвать меня эгоисткой, пусть знает, что делает мне комплимент.

Они заманчиво стояли на полочке в ряд: большие и маленькие, одноцветные и разноцветные, в них был какой-то притягательный моментик, как будто вернулось ощущение игры в кукол Барби с разнообразными нарядами и аксессуарами. Мне понравился один из кошелечков. Ценник отсутствовал, и на стеклянных дверцах обидно висел замочек. Ничего, я вернусь за домиком завтра.

А еще бродили по городу с другом, трепались и сплетничали о чем угодно. Люди, события, планы… Отметила про себя, что некоторые вещи очень хочется произносить вслух. Они будут сидеть внутри и противно стучать по черепной коробке до тех пор, пока не окажутся высказанными.

Что ж, завтра вернусь за домиком.

Салют, братишка, поймай меня на моих страницах. :)

Кто-то вслед швыряет проклятия,
Кто-то, только что хлопнув дверью,
Режет лезвием в кровь распятия,
Захлебнувшись в слезах от потери…

«Ты не слушай, мы будем другими».
Я ведь знаю, что все обещания
Так пусты. Но глазами немыми
Ты вселил в мой разум отчаяние.

Мы спокойны в своем незнании:
Правда лишь сумасшедшим нравится.
Обжигая горячим дыханием,
Прошепчу: «Это нас не касается»

Дерзкий холод летел нам на встречу.
Он все знал и серьезно расстроился…
Спросишь: «Правда, что вместе мы – вечны?»
Я солгу, чтобы ты успокоился.

Я скажу: «Про разлуку услышишь,
На улыбку в ответ настройся.
Мы с тобой друг для друга дышим,
Это все не про нас, не бойся».

Лицемерка. Девчонка весенняя.
Ненадежность – моя обязанность.
Разве можно лгать во спасение,
В чужом сердце лелея привязанность?

Вся банальность закалки крысиной -
В целом списке поступков обещанных.
А цена улыбки невинной -
За спиной, в паре пальцев скрещенных.

Так судьба беспощадно дразнится.
Ты мне веришь… Ты все не сдаешься…
Это правда? Какая вам разница!
Я солгу. Может, ты улыбнешься…

Заметила за собой, что очень люблю ездить на переднем сидении в машине или маршрутке и ненавижу сидеть сзади.

Недавно открыла книгу, которой зачитывалась в детстве, и увидела фразу: «Учись смотреть не в чужие спины, а вперед, на стремительно летящую дорогу»… Это сказал мой любимый герой – сумасшедший романтик с твердой уверенностью в том, что в этом мире он - избранный, а все вокруг за исключение некоторых – жалкие пешки. Но мне нравится ловить его мысли между строк… Что-то есть в его ленивой иронии над сонной действительностью.

[246x310]
Так мучает нас, слепых
По яркости мира голод.
Причина – одна на двоих,
Давай же поищем повод…

Ворвавшись в поток потерь,
Бежит через бури и страсти
Взлохмаченный маленький зверь
Из клетки – вот мое счастье.

И думает мозг худой
Практично так: нужен – не нужен.
Я больше не буду той,
Красивой внутри – не снаружи

Я больше не верю в святых,
За жизнь получила прощение.
В циничных словах моих
Ты вряд ли найдешь утешение.

И вряд ли встретишь меня
На улицах как бы случайно.
Мы в мертвом хотении огня
Спугнули живое нечаянно...

[318x237]
Я иду сквозь сети капель…
Я сжимаю в горле столько откровенно_больных слов,
Я безумно пью романтику вечерних городов…

Между двух окошек – кабель.
Напишите про меня на черном фоне за курсором,
Как же дерзко быть таким лживо-пафосным позером…

На губах еще застыли льдинки предпоследних слов,
И я бегу, я прячу жизни в ночи старых городов…

Мы – лишь фрагменты сравнения пошлого,
Тихо стоим на слабеньких ножках.
Мы не отсюда. Сладкого прошлого
Запахи тонкие греем в ладошках.

Мы – параллельны, не пересекаемся,
Но направления выбраны разные.
В лужах разлитые очень стараемся
Не приближаться, не делаться связными…

Мы – из разбитого. Точные счетчики
Собраны. Дальше – лишь вечность по кругу.
Движемся в хаосе, встречи - пощечины,
Чтобы унизить больнее друг друга.

А давайте слепим из пластилина что-нибудь смешное, чудесатое, необычное! Разрисуем это что-то всеми цветами радуги и будем дарить друг другу.

БЕЗ-ВОЗ-МЕЗД-НО!

Интересно с людьми.
Чем ближе, тем дальше…

Вы когда-нибудь читали поля старых учебников, исписанные карандашом? Или листали свои тетрадки-дневники, случайно попавшиеся на глаза где-то в глубинах письменных столов или полок. Разбирали листочки-строчечки, находили записки, где ручка зеленая и синяя. Сидели с подружкой на полу и зачитывались. И смеялись безудержно над собой, той, не теперешней.

И, наверное, кто-то подмигнул другому. Ведь было классно, и все казалось большим приключением. И были Дашка, Анька и Женька. И кто-то кому-то решал геометрию, и кто-то кого-то сдавал на химии. И вы были нужными. Даже необходимыми друг другу.

Когда-то…

И создал Бог Землю. И сказал Бог: «Это хорошо».

Типа: «Ничего себе так, красивенько получилось». :)

Мне хотелось спать, но теперь совсем не хочется. Не спится. В 4 утра. Этого не было так давно, очень давно…

Я сидела, поджав ноги поближе к себе, задумчиво смотрела в зеркало и пела Флёр охрипшим голосом. Я хотела ее почувствовать, как раньше, но вместо этого только слабенькие обрывки эмоций. Кажется, прошлое просто закончилось, кажется, что в предложении окончательно поставлена точка. Кажется, что мозг абсолютно прочищен до кристального блеска. Кажется, что больше ничего не осталось. От меня, той, ничего не осталось…

Я умела лазить через заборы и быть непослушным 18-летним ребенком, даже когда мне было настолько плохо, что хотелось разреветься от малейших ассоциаций, которые встречались везде вокруг. Я умела смеяться и улыбаться, когда больно, назло или просто для лишней эстетики. Я умела истереть перед привыкшей ко всему подругой, я умела ругаться на друзей, которые при этом весело смеялись. Я умела визжать «Что же мне делать?!» и трясти людей за плечи, я умела выбрасывать горы проблем на кого-то очень родного тогда и близкого – мы смеялись вместе. Я умела быть безумно глупой. Меня любили такой, хотя я совсем не понимала, за что.

Но этого больше нет, кажется. И вернуться туда невозможно. У меня в голове была большая разноцветная горка мусора, как у Винни Пуха: булавки и опилки, мечты и планы – наивные, глупые и немного очаровательные. Верните crazy girl обратно, с ней было очень весело и интересно, как с хорошей игрушкой, которая увлекает непоседливых детей.

А только что друг написал в Аську: «We shall overcome». Как странно, попал в точку. :)

Задумчиво просматриваю материал для семинара по педагогике. Читаю, читаю и ничего полезного для себя, почему-то, найти не могу. Набор «умных» слов, цели, задачи, а суть как будто не предусмотрена.

Помогите, я потеряла суть! И смысл, кажется, тоже.
Если бы это касалось только будущего семинара…

Вот уже около месяца у меня странное навязчивое ощущение, как будто я потеряла вкус к жизни. Глупое чувство, кажется, что не хватает чего-то очень маленького, но вместе с тем важного-важного. И эту пустоту очень нужно чем-то заполнить, как будто потерян последний фрагмент мозаики, которую всеми силами пытаешься собрать.

Этот фрагментик – не деньги, не благополучие, не комфорт… Это что-то такое необходимое, что-то для души, оно маленькое и теплое. Оно было всегда, а теперь куда-то пропало.

Я очень хочу его найти, этот заветный комочек радости внутри живота, который когда-то сжимался и разливался светом по всему телу. А теперь как будто обиделся и убежал.

А еще хочется скорее вернуть весну в холодные серые улицы. И хочется поменять дизайн дневника на более домашний и теплый, чтобы в него заходили гости.

Наверное, это просто тоска по солнцу…

Ненавижу болеть. Ненавижу оставаться одна. Кружки горячего лекарства, таблетки по часам, термометр. И лежать, лежать, лежать… Всматриваться в потолок в надежде найти в нем что-то новое. Или лениво просматривать фильмы, брать в руки книги и тут же откладывать их в сторону. С температурой совсем ничего не хочется.

Я в четырех стенах. Они меня убивают.

Тебя просто очень любила мама, и сейчас ты счастлив. Я смотрю на тебя, и мне очень тепло и по-детски нежно, потому что передо мной человек, которому безумно повезло в жизни.

Мне подарили линзы. Просто так, неожиданно взяли за руку и повели к врачу. Я вышла из кабинета с новыми глазами, немного неосторожно ступая и странно осматриваясь по сторонам.

Машины, мчащиеся по улице, стали какими-то вытянутыми. Значит, вот какими они должны на самом деле быть… И смотреть вниз было как-то очень непривычно, как будто не с высоты собственного роста.

И в мире появилось очень много цвета, как будто его раскрасили заново. Я даже не знала, что в нем столько цвета, я даже не подозревала, сколько в этой серой зиме яркости.

В последнее время так хочется орать правду людям в глаза. Но я не могу, только иногда задумчиво улыбаюсь в пространство.


Она постоянно жаловалась на недостаток денег. Она говорила: «Мы нищие». Она раздражалась, что кто-то виноват.

Она была, скорее, борцом за идею, чем за свое благополучие. Она верила в Бога. Она говорила: «Сволочи».

У нее всегда были проблемы. Она всегда отстаивала чьи-то права: обиженных, ущербных, тех, кому не повезло.

Ей звонил муж и спрашивал, когда она, наконец-то, бросит свои кабинеты и важности, вернется домой. Она говорила: «Еще полчаса». И возвращалась, кажется, через три. Она никогда не заканчивала свои дела. И завтра снова нужно было идти в бой. Бороться, сражаться, ругаться. Нужно было решать чьи-то проблемы, мучить начальство и вышестоящих. У нее была железная совесть и идеальный комплекс отличника.

Она могла изнурять свое тело работой, но знать, что все будет сделано досконально. Она знала себе цену, определив ее для себя. Ее оценивали, но никогда не давали достойной награды.

Она верила в справедливость и, как параноик, ищущий маньяков, доказывала каждый раз на деле, что ее нет.

Ей любовались, как экспонатом. Но каждый продолжал жить своей жизнью, не боясь быть сволочью, не стремясь стать святым.


Я хочу закричать: и это твой идеал? И это убило всю вторую половину твоей жизни? Но я никогда не смогу сказать тебе правду. Правда – смерть.