Мой друг ты для меня "Океанский тайфун агонии гнева боли"
Ты для меня живое напоминание, какими ублюдками могут быть люди.

шаблон любовной боли - это прочерк тебя в чьи-то очерки с улыбкой разбор тел тех, кто переварил, переварился в час пик. Разбор полетов теряя в весе при помощи витаминовой изжоги с обрезками реплик томный том жалости. Склонность быть сломленной соломенной поедателя безверия быть подобием идеала идеально угнетая угнетенных - угнетенна. Любя любить любовь , семейной ругани пресной.

все мужики одинаковы. бараны думаюшие шишкой между ног. Сука.

Трудно избавится от мании быть во всем лучше других.

Пздц. Во сне читаю книги. Вроде чья то биография, а вреде заметки и перевод хз с какого. Там еще в конце конверты клевые лежали из толстого пергамента, как египетский папирус))) Обложка тоже клевая, деревья точно там были)
забавно)

Меняя маски можно потерять свое лицо, откуда, в людях берется внутреннее "говнецо"? я улыбнулся и подумал, может мне не стоит братан так много думать..
О чем ты там задумался друг?
Если что беспокоит - то говори в слух,

Шипы розы остры словно иголки, даже после увядания цветка они такие же острые.

Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Он жил не в небесной дали,
Его иногда видали
Живого. На Мавзолее.
Он был умнее и злее
Того - иного, другого,
По имени Иегова...
Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Однажды я шел Арбатом,
Бог ехал в пяти машинах.
От страха почти горбата
В своих пальтишках мышиных
Рядом дрожала охрана.
Было поздно и рано.
Серело. Брезжило утро.
Он глянул жестоко,- мудро
Своим всевидящим
оком,
Всепроницающим взглядом.

Мы все ходили под богом.
С богом почти что рядом.

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это -
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода -
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.

Всех с наступающим

с др меня

4 года

Если молчанье - смерть, то мы давно мертвы.

Улица провалилась, как нос сифилитика.
Река - сладострастье, растекшееся в слюни.
Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июне.

Я вышел на площадь,
выжженный квартал
надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно - у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик.

Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
Все эти, провалившиеся носами, знают:
я - ваш поэт.

Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
проститутки, как святыню, на руках понесут
и покажут богу в свое оправдание.

И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова - судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами под мышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.

Осознать свои ошибки легко, трудней переступить через свою гордость что бы исправить их.

черти невинны чисты и бесстрашны вечны как перевернутая восемь а осень воняет смрадом фарс на возрождение генов героев гениев а разделить себя не с кем глубокая печаль границы жалости бесполезно безболезненно лечь и безрадостно а красивый красно кровавый закат идеален что бы сжаться до молекул в округе ада пока и привет физика моего неба.
Продолжай с улыбкой сука старинный запрет сны заноза в заборе мысли датами в этом очерке ветвистыми нервами прямо в эфир только нажми Air ON

Собака не кусает руки, которые ее кормят.
Немножечко не правильное выражение.
Собака не кусает руки, которые ее не кормят.
Да, так лучше.

Мне не спокойно как то

суки, как вы мне все ненавистны, хотя какая музыка, такой и слушатель.

... им ведь все равно, что я пишу! Они все сжирают! Душу вложишь, сердце вложишь - сожрут и душу, и сердце. Мерзость вынешь из души - жрут мерзость... Им все равно, что жрать. Они все поголовно грамотные, у всех у них сенсорное голодание... И они все жужжат, жужжат вокруг меня - журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные... И все они требуют: давай, давай! И я даю, а меня уже тошнит, я уже давным-давно перестал быть писателем... Какой из меня к черту писатель, если я ненавижу писать, если для меня писание - это мука, постыдное неприятное занятие, что-то вроде болезненного физиологического оправления... Я ведь думал раньше, что я им нужен. Я верил, что кто-то становиться лучше и честнее от моих книг. Чище, добрее... Никому я не нужен. У меня один особняк за душой... Я сдохну, а через два дня меня забудут и станут жрать кого-нибудь другого... Я хотел переделать их по своему образу и подобию, а они переделали меня по-своему... Им все равно, они только жрут.