Я стоял и смотрел в землю. Мыслей не было. Я просто слушал то, что происходило вокруг. Что жило и будет жить потом. Потом…
На высоком деревянном помосте ожидал своей участи очередной несчастный. Доносились слова чиновника, объявлявшего приговор: «Обвиняется в… Приговорен к смерти через… Привести приговор в исполнение». Послышался свист с неприятным шумом, затем тупой удар и ликующий крик толпы. Рядом кто-то рассмеялся. Я вздрогнул и поднял голову. Впереди стоял Франсуа. Он смотрел на меня и смеялся. Глаза его были полны безумия, рубаха была разорвана, лицо и грудь иссечена плетьми. Смех стал кашляющим, и Франсуа скривился, поднеся руку ко рту. Сверху раздались тяжелые шаги и в груду тел сбросили еще одно. Широкоплечий человек подошел к Франсуа, схватил его за руку и потащил наверх. Франсуа мельком взглянул на меня и я увидел в его глазах не только безумие… Бесконечная тоска. Но не было в них страха. Это меня поразило. Я вновь перестал реагировать на происходящее вокруг. Глазами я уткнулся в ступени, ведущие наверх. К смерти. Снова донеслись знакомые слова приговора. Я скосил глаза влево. За горой валявшихся трупов колыхалась злобная, отвратительная толпа, стадо, жаждущее крови. Они смеялись, когда выводили очередную жертву, кричали когда зачитывали приговор, закидывали эшафот огрызками, и совершенно невыносимо выли, когда свист заканчивался тупым ударом… И все же здесь было как-то не страшно, когда сзади тебя стоит десяток таких же как ты, обреченных на смерть, когда взгляд толпы обращен не к твоей персоне, когда свист слышен издалека, а не прямо над тобой.
«Привести в исполнение». Мгновение - и толпа возликовала. Я знал, что они видят. Они видят безумные и тоскливые глаза Франсуа, открытый забрызганный кровью рот, его черные как смоль длинные волосы, за которые, брезгливо морщась, держит его голову палач, демонстрируя толпе результат своей работы. Они видят его длинную шею и пустоту ниже. И их это нисколько не удивляет. Не удивляет то, что человек лишился тела и больше никогда не будет ходить, есть, пить, любить и быть любимым, растить детей. Хотя безумному Франсуа, вору и убийце, вряд ли довелось бы растить детей. Да и какие это были бы дети. Вновь послышались шаги. Рядом упало тело в разорванной рубахе…
«Николя Грегори!». Сердце сжалось так, что можно было спрятать его в детском кулачке, и никто и не подумал бы что оно там есть. Палач схватил меня за руку. Я хотел крикнуть: «Сам! Я сам!», но во рту было сухо, язык не слушался. Ноги заплетались, паника овладела мной. Ступени, ступени, ступени… Ступени закончились и ужас захлестнул меня. Пустота помоста била по глазам, не за что было уцепится взглядом, будто оказался в воздухе, а все тычут в тебя пальцами и кричат. Была лишь бесконечная ревущая толпа впереди и прямая ненавистная гильотина посередине помоста. «Мадам Гильотина» как назвал ее какой-то шутник. Лезвие, скошенное под 45 градусов, равнодушно взирающее на своих жертв сквозь тонкий слой застывшей крови. Мне предстоял последний роман, смертельный роман с мадам Гильотиной…
Меня была дрожь. Нет, меня трясло. Я не мог идти. Палач тяжело дышал, но молча дотащил меня до гильотины, надавил на голову и запер ее в колодки. Глаза мои уткнулись в корзину, от которой несло свежей кровью. Сердце билось в груди, но мне стало спокойнее. Лишь бы не видеть этих глаз, этих ртов, зашедшихся в общем крике, этих людей… Эту толпу. Я вглядывался в рисунок корзины. Кольнуло что-то в сознании. ДА ведь моя мать вязала такие же корзины… Их покупали многие на рынке. Пару раз приходил и этот палач. Спасибо, мама, даже теперь ты заботишься обо мне…
«Обвиняется в десяти изнасилованиях и убийствах с особым зверством…». Ни капли раскаяния… Говорят, жертвы встают перед глазами перед смертью, но перед глазами только эта корзина… Мамина корзина. Я усмехнулся, и тут же исказившись в лице, заревел… Слезы падали в корзину, смачивая ее для головы, с которой только что падали.
«Привести приговор в исполнение!»
«Нееет! Нет! Не надо, не надо, нет, нет, нет! Жить, жить ,жить, хочется только жить, только быть, просто быть, да хотя бы вечно стоять перед ступеньками, вечно смотреть на падающие трупы, вечно вдыхать их смрад, но жить, жить, жить!»
Я сглотнул слюну и подумал, что в последний раз сглатываю слюну. Больше ее будет некуда сглатывать. Я знал, что лезвие падает на счет двадцать. Я считал и сбивался, снова считал, будто это была вечность. Никто не спасет, никто не придет и не скажет, что это ошибка, ведь я и сам знаю, что нет ошибки. Что были все десять. Но почему… Почему так? Сердце зашлось в стуке, попытался сглотнуть – нет, не могу, онемело тело от ужаса, от напряжения, девятнадцать… Свист… Господи, прости…
Мозг сжало. Голова онемела. Навстречу полетела корзина. Мама, прости… Тупо, тупая боль, тупо, тупо, тупо. Темнеет в глазах. Писк в ушах. Нет тела. Нет рук, нет ног. Нет запахов, нет звуков. Корзина ушла вниз и перед глазами предстала толпа… Разинуты рты, но нет звуков, нет рева, нет крика… Темнеет… Мама…
[I]После
Читать далее...