Я тут посмотрел статистику и, к своему удивлению, увидел, что небоксерскую тему прочитало почти в полтора раза больше людей, чем боксерскую. В этой связи я хочу выложить еще один свой итальянский опус.



ФЛОРЕНТИЙСКИЙ ПАЦИЕНТ
Кардинал Ришелье величественно прошел в дальний конец длинной узкой комнаты, отделанной темным деревом и освещенной тусклым светом нескольких свечей, стоящих в высоких подсвечниках темного золота. Дойдя до стены, он медленно развернулся так, что его алая мантия описала плавный полукруг вокруг ног, и сказал: “Нельзя давать визы этому Беленькому и его жене, так как каждый раз, когда они приезжают во Францию, они сражаются на стороне мушкетеров”.
Я открыл глаза и как будто заново услышал ровный гул самолетных турбин. Я посмотрел на часы. Оказалось, что спал я секунд пятнадцать - значительно меньше, чем понадобилось Ришелье для того, чтобы совершить свой променад по комнате и подать свою исполненную для нашего семейства глубокого смысла реплику. Это было первым, что удивило меня. Затем пришел вопрос: а при чем тут Франция? Мы ведь летим в Италию и визы нам дали без проблем. Вопрос, при чем тут Ришелье и мушкетеры, которым мы, по словам самого кардинала, так здорово помогали, что нам нельзя было давать визы, пришел только через несколько секунд. Впрочем, все объяснилось до скучного быстро: мы действительно сильно нервничали из-за виз, так как в этом году итальянцы почему-то взяли моду их не давать, а когда мы собирали вещи, по телевизору, который непонятно зачем был включен, шли какие-то из бесчисленных “Трех мушкетеров”.
Я очень старался заснуть снова, чтобы быстрее долететь, но от избытка желания сон упорно не шел. Он так и не пришел, и вскоре, к моему большому облегчению, самолет сел. Рим всегда оставляет у меня только одно желание - остаться здесь навсегда, но на этот раз мы запланировали вернуться сюда лишь в конце путешествия, а сейчас ехали во Флоренцию, где мне тоже хочется остаться навсегда, каждый раз когда я туда приезжаю, но только немного меньше. Совсем немного.

В Риме дождь собирался, а во Флоренции он пошел и продолжался четыре дня. В первый день мы под ним гуляли, второй – провели в Уффицци и практически не заметили, в третий скрылись в Феррару, единственном городе в Италии, где в тот день не было дождя и где, благодаря этому, мы изумительно провели время, бродя по улицам. На четвертый день я заболел, а на пятый, чуть не померев в галерее Барджелло, вынужден был признать, что с осмотром любимых мест придется погодить, иначе на следующий день какая-нибудь местная газета напишет, что впечатлительный российский турист лишился чувств от восхищения при виде одной из флорентийских достопримечательностей.
По дороге в отель я все-таки настоял на том, чтобы мы зашли в капеллу Бранкаччи, и там долго смотрел на бесподобные фигуры, написанные совершенно разными по духу и темпераменту людьми, которые, тем не менее, вместо образовывали естественное единство. Там я потратил уже самые последние силы, и, едва войдя в номер, свалился на диван и заснул. Мне тут же приснилась фигура, костюм которой представлял собой некий симбиоз костюмов персонажей капеллы Бранкаччи, то есть штаны в обтяг и блузы со свободным воротом, а из самого этого ворота на шести тоненьких змеевидных шейках торчали шесть голов все тех же персонажей из Бранкаччи, но почему-то только тех, что были написаны Филиппино Липпи. Голов, написанных Мазаччо и Мазолино, там не было. Пожалуй, и две крайне правые головы тоже не были головами из капеллы, но все равно представляли собой какую-то фантазию на тему именно Филиппино. Но самое главное было не это, а то, что у всех шестерых ужасно, просто ужасно, болело горло, и они все вшестером от этого постоянно строили какие-то совершенно жуткие рожи. В ужасе от этих корчей я проснулся, сел на кровати и увидел в зеркале седьмую голову, совсем не такую изящную, как у Филиппино, но перекошенную той же самой гримасой. Горло действительно болело так, что хотелось выть.
Ларка обегала все аптеки и застращала всех местных аптекарей до такой степени, что они научились понимать по-английски ровно настолько, чтобы сказать, что при всем громадном уважении к такой красивой и обаятельной сеньоре, они все же не могут продать ей антибиотики, которые, судя по всему, нужны ее мужу. После этого моя действительно очень красивая и обаятельная жена, вдвое уступающая мне по весу, взвалила меня на себя и отвезла в больницу, где с присущей ей интеллигентной непреклонностью принялась было строить весь персонал больницы, но тут уже я взял бразды правления в свои некрепкие руки.
Больница в этом здании была открыта примерно в то время, когда Батый разорял Русь, но я не помню интерьер. Температура у меня зашкаливала, а голос был такой хриплый и преступный, что ему бы позавидовали и Дон Корлеоне, и Аль Капоне. Симпатичная маленькая девушка посмотрела на мои вполне аппенинские черные кудри и с надеждой спросила: “Вы говорите по-итальянски?” Она только что минут сорок объяснялась с американцами, которые говорили только по-американски, и ей явно не улыбалось повторять этот печальный и вредный для здоровья опыт. “Нет,” - ответил я, - “Но могу говорить по-английски с итальянским акцентом”. Она фыркнула, от чего мне, как ни странно, стало чуть легче. “Подождите,” - сказала она на языке Данте, но я, как ни странно, понял, - “сейчас я приведу одного парня, он говорит по-английски”.
Один парень оказался крепко сбитым невысоким малым, явно обладавшим большой физической силой, в чем мне скоро пришлось убедиться. Он был очень вежлив, но по-английски не говорил ни слова. Я изложил ему историю своей болезни. В глазах у него не промелькнуло и тени понимания. Увидев это, я изложил все еще раз, но теперь уже, как обещал, с итальянским акцентом. Он фыркнул, как та девушка, и сказал что-то вроде того, что мне стоило бы выучить язык предков. “Обязательно выучу,” - сказал я, - “Только я, так сказать, русский, а не итальянский американец”. “Да ну?” - заинтересованно сказал он, - “А так похож”. Я почувствовал, что помощь придет нескоро и, видимо, начал бледнеть. “Подождите, я сейчас приведу парня, который говорит по-английски”, - сказал он.
Меньше чем через минуту он пришел, улыбаясь в шестьдесят четыре здоровых итальянских зуба. Впереди себя он толкал другого парня. Крепыш держал его как куклу, прижав руки к корпусу так, что тот не мог пошевельнуться и только упирался ногами впереди себя, чтобы по возможности создать проблемы своему коллеге и отсрочить момент встречи со мной. Не переставая улыбаться, крепыш поставил бедного доктора передо мной, который тут же сказал по-английски: “Ради Бога, говорите медленнее”.
После этого все закрутилось. Меня послушали, посмотрели, взяли зачем-то анализ крови. Я попытался возразить, сказав, что мне нужен только рецепт на антибиотики. В ответ мне мило улыбнулись и направили на рентген. Я решил, что с меня просто решили содрать денег, и только обреченно спросил: “Где у вас тут рентген?” На меня, откуда не возьмись, выскочила крупная рыжая женщина лет тридцати. Красная блузка туго обтягивала бюст размера, этак, пятого, а синие джинсы - задницу десятого. “Меня зовут Моника!” - сказал она, - “Я сестра, но уже просто ухожу с работы”. “Я вам полностью доверяю”, - сказал я. Она издала все тот же фыркающий звук, которым здесь встречали чуть ли не любую мою реплику, и объяснила, как пройти в рентгенкабинет. Добродушный дядечка сделал снимок, посмотрел его и с плотоядной улыбкой людоеда сказал: “Вы не курите!” Наверно, некурящие лучше на вкус. “Нет”, - подтвердил я его лучшие подозрения. “Это хорошо!” - радостно сказал он, - “Но грипп у вас будь здоров, даже бронхи задеты”. На каком языке он говорил, я не знаю, но я все понимал, как и он меня. “Возьмите снимок и идите к тому врачу, который вас прислал. Он выпишет рецепт”.
Однако рецепт мне дали не сразу, а сначала заставили подождать результата анализа крови. Наконец я получил вожделенный рецепт, который, к моему удивлению, оказался размером с пеленку для новорожденного. Добродушный сухопарый доктор сказал: “Все ясно. Сильный грипп. Я тут написал, как надо принимать. Всего доброго”.
Несколько ошалело я вышел в коридор, где наткнулся на знатока английского языка и спросил его: “Где у вас касса? Никто не сказал мне, сколько я должен за все это”. У меня был страховой полис, который я всем здесь пытался предъявить, но который использовали только раз для того, чтобы списать с него мою фамилию, и я решил, что здесь он силы не имеет, и в турфирме меня просто надули. Мой вынужденный помощник приосанился и с гордостью, от которой у меня отбило всякую охоту ерничать, сказал: “Вы в Италии. Здесь это бесплатно”.

Лечебная сила итальянских антибиотиков оказалась не меньшей, чем у чудодейственных снадобий из романов Дюма, при помощи которых он спас от безвременной гибели многих своих героев. Если память мне не изменяет, ими там лечат в основном палачи. В моем случае было все куда прозаичнее. Не было ни дуэли, ни палача-лекаря. Но уже на следующий день я встал на ноги, с чем меня поздравил весь отель.
Выздоравливать хорошо везде, но в Италии особенно. Эта страна просто создана для выздоровления. Если бы все в жизни было подчинено логике, то все страшные средневековые эпидемии заканчивали бы здесь свой смертельный парад.
Мы пошли гулять, благославляя итальянских докторов и радуясь восстановившемуся в своих правах солнцу, и где-то в районе Уффицци напоролись на ругающуюся на чем свет стоит статую. Это была очень итальянская статуя, так как ругалась она на того, чей след уже давным давно простыл, а она все никак не могла успокоиться. Она грозила старческим мраморным кулаком кому-то вдаль и кричала: “Merda!” А потом еще гневно бурчала себе под нос что-то про artistici. Как я понимаю, это была некая вариация на тему “художника может обидеть каждый”. Мы не хотели огорчать статую больше, чем она уже была огорчена, и еще меньше хотели попасть в разряд “merda”, поэтому перестали на нее пялиться и стали смотреть искоса.
В эти дни все главные туристические районы Флоренции были заполнены этими живыми статуями, которые своей командой перемещались с места на место, в результате в течение дня ты временами встречал одни и те же статуи в разных местах. Это были разновозрастные личности с выбеленными лицами и в таких же выбеленных простынях. Как-то мы увидели, как эта мраморная шайка, держа подмышками свои пьедесталы, пришла на площадь. Статуи немного побродили, как приведения, среди пялившихся на них людей, потом установили свои пьедесталы, установили самих себя на них и, наконец, застыли, перемешавшись с настоящими статуями, которых тут тоже было много.
Статуя все еще бесновалась, распространяя вокруг себя белую дымку из мела, придававшую ей совершенно потусторонний вид, а потом вдруг успокоилась так внезапно, словно ей сделали инъекцию, приняла позу и оцепенела с умильным выражением лица в устремленной куда-то вдаль позе. Кажется, я понял, что сделал ее обидчик. Наверно, он дернул статую за одежду или за ногу. Я так в этом уверен, потому что сам испытал почти неодолимое желание сделать то же самое и сумел остановить себя только в самый последний момент. Все-таки так поступает только “merda”.
Воздух дурил еще не совсем окрепшую голову, а солнце возвращало силы не хуже, чем палачи Дюма и итальянские антибиотики. Флоренция была так прекрасна, что хотелось идти во все стороны сразу.