и как страницу перевернули назад на три года.или это было два?
так глупо,помнится,все было. я читала эти бесконечные дневники,где все писали в абстрактном омуте и вставляли картинки,те,что я хотела фотографировать.
я была там,и я помню себя там. я хотела белые стены и меня одну со всеми теми артефактами будущей претенциозности и моментного вдохновения,которое самоликвидируется о трение с реальностью.
сколько всего было.глубоко-глубоко.
сейчас,я не там,где думала буду.не то,чтобы это хуже,это скорее исполнение планов рационалистического характера.
мне кажется нужно зароботать британский акцент и переехать в лондон.
неряшливо завязывать шнурки на ботинках и курить.
я,правда не знаю,кто я сейчас.но сегодня я видела парня похожего на Курта Кобейна,и мне вдруг очень сильно захотелось стать его копией. второй возле него.
чтобы надеть платье и сидеть читать книгу,а в это время мою шею целовали.
не хочу быть одной.
я не знаю куда себя деть.
я потеряла ресницы.я потеряла волосы.я потеряла килограммы.я теряю себя.разваливаюсь на сегменты.куски.бесполезные куски.
пальцы не пишут.мне нужно писать о цивилизации Фрейда.
рвет и разрывает.уже так долго.я совсем не правильная.все я.все пусто.слабость.никчемность.отсутствие.и уже ничего не помогает.
Ей в Варшавские спальные районы
Ему Москву бетоном залить
Но любовь в таксофонах
Обречена недолго прожить
Куда ведуть эти пестрые дороги
Зачем вы заблудились по свету?
Вас сотни, тисячи, вас миллионы
В Израиле, Канаде на Крите
Есть воспоминани о том, как все было
Надежда есть на то, как все будет
Судьба нас по течению быстро несет,
Ведь мы не титаны, мы люди....
(c)
Мать Джейн — актриса Джуди Кэмпбелл, брат — сценарист Эндрю Биркин, дочери — актрисы Шарлотта Генсбур, Лу Дуайон и Кейт Бэрри.
Я очень суеверна. Сейчас выкурю сигарету, выпью вина, чтобы голос вечером звучал нормально…Это всегда работает – примета такая. Покурил, выпил – есть голос.
Я подвержена частым сменам настроения. Просыпаюсь утром мрачная или даже злая, потом раз – и что-нибудь меня развеселит. Дети или звонок чей-нибудь. Потом вспоминаю, что вечером концерт, и опять мрачнею, потому что наверняка опять будет жутко скучно и утомительно. А оказывается, что это какое-нибудь совершенно непомпезное место, а люди в таких местах всегда гораздо более отзывчивые, чем в дорогих залах с мягкими креслами.
Господи, я хотела хоть чуть-чуть выучить русский! Вот мы как-то были с моей мамой в санатории в… как это… Ясной Поляне, с утра пошла, чистить зубы, и мне все полилось на ноги – раковина была не подсоединена. Очень благородное, трогательное место.
Моя мама, которая все-все знала про Толстого и Чехова*, танцевала там под музыку, которая лилась из репродукторов. А мне почему-то было очень грустно, и я сидела на скамейке рядом с каким-то русским, у которого осталось два зуба. И он вдруг меня приобнял и сказал: «Йа вас лублу!» Представляете?! И на душе так тепло стало. Мне ведь только Серж** так говорил. Или вот в отеле леди, которая торговала газетами, то же самое сказала. И мужчина в Киеве, который продавал черешню. Все-таки теплота и гостеприимство, которые здесь от людей исходят, они какие-то невероятные. Нигде в мире таких нет.
Впереди у меня жиzнь.Множество вариантов как ее прожить.И я сомневаюсь.Много думаю.И топчусь на месте.
На улицах моего города толпы печальных женщин.И я одна иz них.Мы очень одиноки.Мы очень пронzительны.Мы пьем литрами кофе и часто прерывисто дышим во время секса.Прикусываем пальцы и резко вскрикиваем во время оргазма.И потом мужчины стирают нас иz своей памяти.Мы слишком идеальны,что бы быть правдой.
Я очень случайна.
Мне необходимо тепло.И что-то настоящее.Я совсем перестала верить в чудеса и в скаzки,в падающие zвеzды и мыльные пуzыри.Этот мир такой пошлый и zатыхлый.Глотаю воzдух череz силу.Мне хочется в кого-то. спрятаться.
Я знал, что погиб навеки, и не жалел. Но на самом деле жалел -
и смеялся и плакал одновременно, и ничего нельзя было поделать, только
обнимать ее и любить, безоглядно и самозабвенно, всей душою, всем телом.
Я мог бы и дальше вести войну против родителей, против школы, против
еды, против того, что написано в книгах, но я не мог противиться этой
сладости на моих губах, этому теплу под моими руками, этому новому
запаху.
(с) Брэдбери "В дни вечной весны"
- И чем же такую штуку заправлять?
Я промолчал.
- Какое ей нужно горючее? - опять спросил он.
Я мог бы ответить: надо читать до поздней ночи, читать по ночам год за
годом, чуть не до утра, читать в горах, где лежит снег, и в полдень в
Памплоне, читать, сидя у ручья, или в лодке где-нибудь у берегов Флориды.
А еще я мог сказать: все мы приложили руку к этой машине, все мы думали о
ней, и купили ее, и касались ее, и вложили в нее нашу любовь и память о
том, что сделали с нами его слова двадцать, двадцать пять или тридцать лет
тому назад. В нее вложена уйма жизни, и памяти, и любви - это и есть
бензин, горючее, топливо, называй как хочешь; дождь в Париже, солнце в
Мадриде, снег на вершинах Альп, дымки ружейных выстрелов в Тироле,
солнечные блики на Гольфстриме, взрывы бомб и водяные взрывы, когда
выскакивает из реки рыбина, - вот он, потребный тут бензин, горючее,
топливо; так я мог бы сказать, так подумал, но говорить не стал.
(с) Рэй Брэдбери "Машина до Килиманджаро"
Если бы мы слушались нашего разума, у нас бы никогда не было любовных отношений. У нас бы никогда не было дружбы. Мы бы никогда не пошли на это, потому что были бы циничны: «Что-то не то происходит» - или: «Она меня бросит» - или: «Я уже раз обжёгся, а потому…» Глупость это. Так можно упустить всю жизнь. Каждый раз нужно прыгать со скалы и отращивать крылья по пути вниз. (с)
это странно,то,как у меня проплывают планеты времени.
я хочу надеть платье.длинное,и цвета осенних листьев.Но здесь очень холодно.Много людей, и все куда-то бегут.
и хотя смысла писать уже тоже нет,это пока все,что остается.
Нет теплой одежды,и нет теплого-куда б уткнуться носом,и дышать.Физическое отсутствие=душевному.
Не осталось ни тела,вскормленного Сан-Франциском,ни шикарных мужчин в музеях современного искусства,ни солнца,когда загар ранней весной.
Только холодня полу-столица совершенно другой страны,день ото дня все сильнее уносящая мои чувства северным ветром.
ёрничаю, курю, в глаза не смотрю.
прости мне такой дешёвый трюк -
на другое сил сегодня не хватит.
буду веретеном в твоей кровати,
которым ты пальцы потчуешь перед сном.
буду вести себя: сначала - как сноб,
потом - как шлюха, затем ещё как-нибудь.
спиши всё на пмс, будь к нему
чуть сниходительней. видишь ли дело в чём -
так из меня получается девочка.(с)
мной руководят поезда,станции,и машины.
в поездах-два мальчика,разговаривающих о проблемах внюхиваний кокаина, и бразильянках,которые слишком хороши,чтобы быть правдой.
на железнодорожных остановках-два гея за сорок,целующихся на фоне прибывающего поезда. на автобусных остановках-черная женщина,просящая милостыню для ее бездомного сына,маленького черного мальчика с небольшим рюкзачком на спине.
думала написать про свои бедра.о том,что если до них дотронуться,можно сломать.
в них вся сила и беспомощность анорексиков мира.
нелюбовные и хрупкие,как стекло.
так и живем,втягивая плоские животы и грудные клетки пятиклассниц севера.
не знаю,где суть проведения времени.Где суть времени.
?
где мои силы на интеллектуальные разговоры,и телодвижения?
замкнутая оболочка,лишенная какого-либо питания,и чувств.
целый день я размышляю о Ричи Джэймсе Эдвардсе и его порезах.Во сне я сажусь к нему в серебряный автомобиль,и мы выкуриваем чертовый Кардифф из наших нутров.
Это все на что меня хватает.пялиться в экран макинтоша,читать о дебошах рок-музыкантов в Rolling Stone,и пытаться оправдать философию гедонизма.
Хотя, дяденьки мне дарят большие пакеты с фаст-фудом-значит что-то еще из себя представлаю.