Тяжесть ее была неощутима, но костистый гребень вдоль спины, окаменевший и почти лишенный чувствительности, содрогался от непривычного прикосновения. Принцесса сидела у дракона на холке, привязавшись тремя крепкими веревками.
Он поднимался неспешно, кругами; день был тихий, безветренный, но в поднебесье холодно, Теперь, в небе, он постоянно находился в напряжении — не слишком ли резко взмахивают кожистые крылья, не ранит ли принцессу ороговевшая чешуя, не закружится ли голова?
Подсознательно он каждую секунду готов был кинуться вниз вслед за свалившейся всадницей.
Принцесса поначалу притихла; может быть, ей неприятно было воспоминание о путешествии в драконьих когтях?
Обеспокоенный, он то и дело поворачивал клыкастую голову на длинной шее — но принцессу удавалось увидеть лишь мельком, боковым зрением. Она будто застыла, прижавшись к ороговевшим пластинам на его шкуре.
Потом он спиной ощутил некую возню, шевеление, и, наконец, сквозь рев ветра пробился длинный восторженный клич.
В том, что клич был именно восторженный, сомнений быть не могло. У Армана отлегло от сердца; уже не так осторожничая, он принялся кругами набирать высоту.
Берег уходил вдаль изломанной зубчатой линией; прибой казался кокетливой кружевной оторочкой на кромке моря, а само море, выгибающееся на горизонте дугой, было подобно смирному, расслабленно развалившемуся зверю; далеко-далеко белел парус.
Земля качнулась. Арман отвернул от берега и направился в море, навстречу низкому вечернему солнцу, прямо по искрящейся дорожке света на невидимых сверху волнах. Крики восторга стали громче.
А ведь он никогда не задумывался, что может испытать тот, кто поднялся в небо впервые. Именно впервые, вряд ли стоит принимать во внимание то сумасшедшее путешествие в судорожно стиснутых когтях... Сам он не помнил своих первых полетов — они принимались, как нечто само собой разумеющееся, даже тягостное. И сейчас, повинуясь внезапному наитию, он вдруг увидел небо и землю глазами принцессы Юты. Он увидел, и радостное потрясение едва не исторгло из его глотки столб пламени.
В небо — свечкой. Юту вдавило в панцирь, ветер вздыбился тугой и холодной стенкой, так, что перехватило дыхание. Пальцы ее изо всех сил цеплялись за драконий гребень, три веревки натянулись, удерживая принцессу в костяном седле... Море опрокинулось, как блюдо, и ухнуло вниз; в голове, перемежаемые звоном, заворочались когда-то слышанные строки: «Будто случайно оброненный кубок... Земля ускользает...» На секунду все пропало, заволоклось туманом, Юта закашлялась, но в следующее мгновение туман уже остался внизу — облаком, маленьким круглым облаком. Дракон распластался, раскинув крылья. Замерев, стал соскальзывать по наклонной линии, и Юта снова увидела впереди землю, на этот раз — коричневую, каменистую, кое-где поросшую бурыми кустами. Среди камней и кустов панически метались белые спины диких коз.
Дракон скользил и скользил, и крылья его чуть вздрагивали, ловя потоки теплого воздуха; Юта ощутила вдруг, как тело ее теряет вес, как, невесомые, взлетают над головой волосы, и вот уже не принцесса — новое крылатое существо парит у дракона за спиной...
Арман спускался все ниже и ниже, кусты и редкие деревца пригибались от ветра, сравнимого разве что с диким ураганом; взметались в воздух целые комья земли, летели оборванные листья, козы разбегались по равнине, как бумажные шарики, гонимые сквозняком. Юту окатывали волны резкого драконьего запаха — запаха могучего, разгоряченного ящера. Почти коснувшись крыльями травы, Арман снова взмыл в небо.
Солнце клонилось к западу; туда, куда оно собиралось сесть, стянулись в ожидании тонкие, прозрачные вечерние облака. Опускаясь, остывающий диск закутался в розовую ткань; небо, золотое над западным горизонтом, оставалось холодным, фиолетовым на востоке — за Ютиной спиной. С изменением освещения изменился мир.
Солнце село, из-за зубчатого гребня скал ударил вдруг последний луч — тугой и зеленый, как стебель весенней травки. «Вот и вечер», — подумала Юта отрешенно.
Она не помнила, сколько прошло времени. Она почти забыла свое имя. Мысль о том, что можно жить, не поднимаясь в небо, была дикой и кощунственной, а сама она — девочка, выросшая во дворце, девушка, похищенная драконом, Юта-до-полета — казалась теперь Юте-после-полета другим, почти незнакомым человеком.
Небо гасло, и гасло море, и над далекой дугой горизонта поднималась луна, оранжевая, как апельсин. От луны по воде разбегалась дорожка — как от солнца, но мягче, таинственнее.
Дракон описал круг над чем-то, хорошо ему заметным, и снова-таки кругами пошел снижаться.
мне снова грустно. все сильнее ощущение, что я никому не нужна. разговоры все примитивнее, мечты несбыточнее, поведение неувереннее. а желания все исчезают. зачем пытаться пригласить кого-нибудь погулять, если все равно буду вспоминать эту поргулку с досадой?зачем к чему-то стремиться, если этого никто не ценит? зачем заковываться в оковы собственных чувств? зачем, боясь отказа, медлить? просто не могу по другому
Свободу нельзя симулировать.
снова упорно бьюсь об стену. Ну, допустим, ты пробил головой стену. Что ты будешь делать в соседней камере? снова понимаю, что это бессмысленно. зато движение. снова чувства, пылающие во мне, сожгли меня. Спасательный круг оказался ошейником.
"Напевы Снусмумрика сиротливо лились на пустынном просторе, и далеко вдали гиена, задрав морду, прислушивалась к необычным звукам. А потом завыла, протяжно и жутко."
Пусто. просто слишком пусто. разговоры пусты, мысли пусты, люди пусты - я пуста.
все больше осознаю, что я сволочь. люди меня любят, но меня это все меньше трогает. но эгоистичный подход к жизни дает мне все меньше энергии. нужно пить кровь. а кто согласится? только тот, кто любит. но мне их просто жаль. только жаль. и все. Кто сумеет без потерь пересечь Долину Совести?
Кем я хочу быть? Петухом на большом птичьем дворе. Чтобы вокруг было много белых, пушистых, безответных кур. И чтобы из соседнего двора иногда прилетал соседский петух, мы бы с ним дружили и дрались. Я хотел бы сидеть на заборе — над всеми...
Всеми любимый и никому ничем не обязанный. так и прожить всю жизнь — никуда не ездить, ничему не учиться, топтать кур и не бояться кухаркиного ножа. Вот кем я хочу быть.... а каким быть — свободным. Я хочу быть свободным, и чтобы те, кого я люблю, были свободны от меня...
свобода - это хорошо. когда не перед кем отвечать, когда не бывает стыдно, когда можно уходить и не возвращаться, когда можно быть всяким, когда можно врать и лицемерить, когда тебя никто не упрекнет, когда никто не выясняет мотивацию твоих поступков. а свободы-то нет!
этот дневник *держится за голову* уже четвертый.
а все потому, что 2 из них уже обнаружили люди, которым я не могу доверить всего. то есть люди, которых я знаю в реале.
этот дневник о том, чем я живу - о людях. это мои книги. я их читаю. а потом либо всю жизнь перечитываю, либо вспоминаю, либо мельком с улыбкой проглядываю, либо выкидываю так далеко, чтом всю жизнь потом ищу в слезах или не ищу и забываю...