Так бесполезно писать тебе, так напрасно…
Спи, мой маленький, ты никому не должен.
Вызревает осень,
стекает жёлтым
и красным,
словно нежным мёдом по огрубевшей коже.
В доме так сыро, что голос под утро сипнет.
Выйдешь к столу,
а время опять ложиться.
Веки сомкнешь на секунду – и сон настигнет.
Так и проснёшься весной в прошлогодних джинсах.
В воздухе столько смерти, что жизнь прекрасна,
и неважно даже,
какой был сюжет предложен.
Но писать напрасно,
писать всё равно напрасно…
Спи, мой маленький, ты никому не должен.
http://www.youtube.com/user/elenakasyan1 - здесь много видео с моего недавнего концерта в Днепропетровске
Появилась электронная версия моей книжки "Фея по фамилии Дура" с озвучкой для айпадов.
Подробности здесь: http://pristalnaya.livejournal.com/353002.html
Пою сольный концерт в Днепропетровске!
10 сентября (суббота) в 19:00
Арт-центр "Квартира" - http://artkvartira.dp.ua
ул. Красная площадь, 3-1
(тел: 371-45-22, 050-4211304)
Если бы для каждой любви отрастало новое сердце...
Как это было бы удобно, как это было бы разумно. Как невозможно…
Тогда я отыскала бы то своё сердце, которое принадлежит тебе,
взяла бы длинную тонкую спицу и проткнула его насквозь.
Чтобы из него, как из воздушного шарика, вышла вся любовь.
* * *
С тех пор, как ты там, ни одной морщины не появилось на твоём лице.
Ни седины в волосах, ни усталости в походке, ни тяжести во взгляде.
С тех пор, как ты там.
И в тебе всё именно так, как я помню. Это словно в «Играх разума», где воображаемая девочка никогда не взрослела.
Ты законсервирован в моей памяти: вместе с календарём, со временем года, с обстановкой, с тем особым выражением лица, которое мне легче всего вспомнить.
Город крутит мне документальное кино на каждом перекрёстке, за каждым поворотом.
Некоторые декорации не менялись на протяжении всех этих лет. И очень странно обнаруживать себя снова рядом с тобой в местах, где ты лишь по какой-то нелепой случайности отсутствуешь…
Скоро опять полетят листья и почтовые голуби. Одни вниз, другие вверх. И только моё сердце опять обрывается и летит в тартарары.
Если бы пластическая хирургия доросла до возможности делать операции на памяти, я хотела бы отсечь всё, что было у нас общего. Но понимаю, что тогда мне осталось бы совсем мало, почти ничего…
Я хочу тебя забыть.
Лихорадочно пытаюсь найти место, где не было бы тебя. Но с тех пор, как время разделилось на «до» и «после», я заселила тобой себя всю. Как раз тот случай, когда «живёшь потом, а в тебе дыра, величиной с тебя самого».
Полжизни я врезала твой профиль в свою изнанку, чтобы помнить. Искала тебя глазами в любой толпе.
Берегла тех, кто ещё помнит нас вместе.
Я хочу тебя забыть.
На это уходят все мои силы и всё моё время.
Можно выстлать дорогу до Рима из моих неотправленных писем. Но над ними будут плакать совсем другие девочки и мальчики. Не ты, не ты… Такая вот странная несправедливость.
Буквы моего языка неизменно складываются в письма тебе, что бы я ни писала.
И, наверное, мне придётся отказаться от букв…
Вчера подумалось перед сном, что я живу так, как будто мне 20 лет и всё ещё впереди.
То есть, я живу здесь и сейчас, а «всё» – впереди. И мне никак не удаётся до него дожить.
То ли бегу слишком медленно, то ли не туда.
Впрочем, «здесь и сейчас» у меня тоже получается так себе. Ницше писал, что человек навсегда прикован к прошлому: как бы далеко и быстро он ни бежал – цепь бежит вместе с ним.
(Верните мне мое прошлое, в нем было такое прекрасное будущее!)
* * *
Обычно так всё и происходит. Человек живёт-живёт, осторожно ощупывает пространство, впитывает всякие впечатления и знания, вступает в определённые отношения со временем, натаптывает себе какие-то дорожки в этом мире…
В детстве совершенно не представляешь, что можешь чего-то не успеть – впереди такая большая жизнь. Даже не совсем понятно, чем можно занять её всю! И торопишься только побыстрее вырасти, чтобы уже объездить, наконец-то, весь этот мир и своими глазами увидеть край света!
Это теперь, прикидывая разницу между «было» и «будет», понимаешь, что на какие-то вещи уже просто не хватит жизни.
У каждого человека есть некая внутренняя карта, география собственного пространства. Она складывается, как мозаика, из стран и городов, где ты побывал, из мест, которые запомнил, из панорам и пейзажей, которые запали в душу.
Иногда я буквально слышу, как по моим венам несется состав римского метро или прямо в голове тихонько стучат кастаньеты каталонских танцовщиц, или кольнёт вдруг под ребром не то шпиль Домского собора, не то игла львовского флюгера. И кто знает, какая из географий настоящая – та, которая снаружи, или та, которая внутри.
* * *
Иногда кажется, что правда спрятана глубоко-глубоко.
И мы хотим, во что бы то ни стало, до неё докопаться.
И когда уже сломаны все лопаты, а усилия тщетны, мы понимаем, что глубоко-глубоко никакой правды нет.
Её давно перепрятали.
* * *
И вообще: по любому поводу кричать "Все, кто любит меня - за мной!" - куда опаснее, чем кричать "Волки!"
Если никто не спасет от волков, тебя в худшем случае быстро и незаморочно съедят.
А вот узнать в конце концов, что все уже задолбались тебя любить - может быть довольно неприятно. (с)
* * *
У меня сейчас такой странный период… даже не знаю, как сформулировать.
Целые большие куски времени я провожу совершенно одна, подолгу не выходя из квартиры.
Не столько потому, что это создаёт иллюзию безопасности и уместности. А потому, что во всех других местах и ситуациях я чувствую себя самозванкой.
Пока непонятно, что с этим делать.
Буду в Севастополе 1-8 августа.
С 1-го по 6-ое - на фестивале «Балаклавские каникулы» .
[показать](увеличить афишу)
Буду участвовать в фестивальных концертах:
1 августа - Летняя эстрада Балаклавского рудоуправления
2 августа – Орлиное, Дом Культуры
4 августа – Севастополь, Летняя эстрада Приморского бульвара
6 августа – Севастополь, мемориал на мысе Хрустальный
Начало всех концертов в 19:00
7 августа буду петь сольный концерт в Севастополе в Доме Офицеров.
Там нет ничего, обернёшься – и ты пропал.
Там темень такая, что снега не различить.
И детские вещи оттуда несут в подвал,
когда уже больше некому передарить.
Уже отобрали бумагу и карандаш,
и пустошь уже такая, что не смотри,
и если кто шевельнётся, так то не наш,
а наши давно уснули у нас внутри.
И зайца забрали уже, и велосипед,
и бабку, и дедку, и всех четырёх собак,
и свет погасили, и даже тебя там нет.
А ты всё стоишь и пялишься в этот мрак.
Там нет ничего, и не выкормить даже моль.
Кого-то прибрало время, кого-то сны…
- Вон тот, у стены, на корточках – это мой.
- Тебе показалась, там нет никакой стены.
И ходить учили, и есть, и спать,
а стареть никто не учил.
Показали буквы писать в тетрадь,
передали чернил.
По тебе печалилась, как могла,
по тебе старела к утру.
Не поднять руки,
в пустоту строки,
ночь полощется на ветру.
У тебя - то яшма, а то янтарь,
у меня – дуда и сума.
Мой пресветлый князь,
мой безродный царь,
где б сойти с ума?
Где слететь с подножки, сорваться в бег,
где бы выдохнуть все слова?
Чтобы ветер стих,
чтоб родился стих,
чтобы ты меня целовал.
Оторвётся с ветки моя душа,
глупым яблоком наливным,
если снега белого накрошат,
значит, буду под ним.
Разучусь и стареть, и ходить, и спать,
а тебя мне всё нет и нет…
Но легка рука,
и черна строка
проступает сквозь снег.
Глянь-ка, Тэйми, над нами вспороли небо –
видны просветы.
Мы так быстро бежали, что добежали до лета.
Глупо думать, что именно так посвящают в поэты –
это просто меняют начинку в мирской требухе.
Мне так долго хотелось с тобой говорить не об этом,
а я снова и снова,
как бездарь, о чепухе.
За окном темнота, на часах половина второго,
тут чихнёшь – и не скажет никто «будь здорова».
Это, Тэйми, свобода,
точнее, побочный эффект.
Иногда не проснулся ещё, а уже понимаешь – хреново.
До чего мы с тобою дожились за столько-то лет,
для кого бережём это самое важное слово?..
Я таскаю любовь, как бумажную розу в петлице,
и она прорастает,
хотя не должна бы расти.
К нашим окнам давно не слетаются чёрные птицы,
нам в толпе не мерещатся больше дражайшие лица,
но я знаю,
сжимая бумажное сердце в горсти, –
целой жизни не хватит на то, чтоб проститься.
Слышишь, Тэйми, на стыках стучат и стучат магистрали,
это мы уезжаем домой,
мы бесследно пропали
для себя, для других, для всего, что насочиняли.
Даже если и будут ещё остановки в пути,
наше время, как рельсы, обрезали и закольцевали.
Я боюсь, что уже не сумею сойти.
Этот дымный город, размытый воздух,
где вокзал спиной к пустоте прижался.
- Ты не поздно? – спрашивала.
- Не поздно.
Уходил и больше не возвращался.
Всё казалось, лето, а это в гору
поднимались воды, смывали небо.
- Ты же скоро? – спрашивала.
- Я скоро.
И кончалось время, и память слепла.
Приходи,
любить тебя больше нечем,
больше нечем биться в грудную клетку.
Я теперь на целое сердце легче,
я совсем невесомая стану к лету…
Свет мой, смотри, у моей души
прямо по краю расходятся швы,
видишь, прорехи стынут.
Это так страшно - проснуться живым,
тело баюкать, склоняясь за ним,
мучиться, что отнимут.
Свет мой, останься ещё чуть-чуть,
ветер отчаянно ломится в грудь,
сердце внутри полощет.
Глупое сердце сдали внаём,
как мы с тобой помещаемся в нём,
как мы там делим площадь?
Марфа Петровна из двадцать седьмой
снова в глазок наблюдает за мной –
память свою волнует.
Жил в её сердце когда-то давно
Митенька… но отселился в окно.
Площадь теперь пустует.
Тонкая лодочка в небе плывёт,
Митеньку долго везёт и везёт –
ни суеты, ни трагизма…
Марфе Петровне печально одной,
сядет и пишет артрозной рукой
длинные нежные письма.
Свет мой, такое безлюдье внутри,
хоть приходи и что хочешь бери,
не возвращай обратно.
Я пропишу тебя в сердце моём,
а как уеду, останешься в нём.
Будь там поаккуратней…
Песня Андрея Голяка, исполняем дуэтом.
[показать]http://pristalnaya.livejournal.com/340138.html
-----------------------------------------------------------------------------
Мы хотим, чтобы нас любили определённым образом. Чтобы по-особому смотрели в глаза, говорили определённые вещи, реагировали так, а не иначе. Иногда мы не совсем понимаем, что значит «так». А если и понимаем, то где-то очень глубоко, и словами не описать.
«Так» никогда не будет, моя девочка. Никогда. Даже если ты сто раз объяснишь и научишь.
Моя бабушка могла мыть посуду в кипятке. Она любила очень горячий суп и чай.
Когда она набирала ванную мне, маленькой, я говорила: «Вода очень горячая».
- Совсем не горячая, - говорила бабушка, - не выдумывай.
И для наглядности брала мою руку и подставляла под кран, и я кричала.
С пяти лет я мылась сама. Я закрывалась в ванной и ждала, пока вода остынет.
Бабушка время от времени спрашивала: «Ты в порядке?»
- Да, всё хорошо, я играю, - говорила я и плескала в воде игрушками.
Бабушка меня любила.
Внутри каждого из нас совершенно разная температура кипения. Там где мне хорошо, другие замерзают. Там где кому-то тепло, мне невыносимо. И можно по сто раз объяснять друг другу понятные вещи. Научить нельзя. Можно приучить или привыкнуть. И тогда будет почти «так». Какое-то время.
[показать]Минск – 21 апреля (четверг) 19:00
Туристско-экологический центр детей и молодежи
по ул. Воронянского, 31
все вопросы по телефону:
0296602726 (Мила)
книги и диски будут
Зачем мы пишем так,
как будто остаётся
всего-то и делов, что мучиться и ждать?
Ещё одна луна
легла на дно колодца.
И голос не дрожит, но слова не сказать.
Нас срежут, как грибы,
почти под самый корень,
неважно, где найдут (в песке, в листве, во ржи),
но там, где мы лежим вдвоём, как будто порознь,
один уже ушёл, но будто бы лежит.
И будто бы ещё не дёрнулся, не стратил,
и весь ещё тебе,
а сам уже ничей…
И улетает вплавь – из спальни, из кровати,
из всех твоих стихов, лукошек и сетей.
Не надо больше слов.
И ничего не надо.
Качаться в простынях с беспомощным лицом...
И боль на дне меня
лежит ручной гранатой.
Выдёргивай кольцо, выдёргивай кольцо…