ты похож на Джонни Деппа

John_dude, с одной стороны впринципе смысл мне понятен и заложена тут довольно глубокая мысль, но....просто помоему как то грубо прозвучал ответ матери, да и к тому же я думаю не очень удачный пример про Бога...для меня эта тема всегда была серьезной и язык просто не повернулся бы так ответить...

Юрий_Стерео, вот я тоже как ты подумала... Что типа даже неважно, что тебе ответят на вопрос, а просто вот тебе стукнет однажды по головке и - ты счастлив. Но вот второй вариант моих размышлений это то, что получив мамин ответ, сынок подумал, что раз в пизде Бог, то надо как можно больше ипаца с женщинами и да пребудет ему счастье и просветление. Опять же от Божественного это недалеко ушло, ибо наставлял Бог людей: "Плодитесь и размножайтесь". Мальчик правильно все понял.

Black_Mandarin, ХУясе! Хоть не в тему, но приятно, йоу)))

пОлИэТеЛЕНКА, Сын, мать, бог, п*зда - это всё просто слова, которрые можно было бы заменить какими-нибудь другими словами.

Ууууууууууу, бля!!! Сколько пошлости и грязи! о_О Вак вак вак! Мама и сын здесь потому, что мать для сына является неким авторитетом и слова её в детстве закладывают в ребёнка принцип всего мироустройства и формируют его мировоззрение! Он, услышав что-то от неё не ставит это под сомнение, а принимает как факт! Бог здесь как символ чего-то светлого и прекрасного (хотя мне глубоко похуй и я не верю в бога, так как верят все остальные), чего-то, что способно в корне поменять всю жизнь! То что после слов "В пизде!" стоит "Везде?" нихуя не значит, что мальчик решил, что раз там, то значит и везде, а просто услышав с какой уверенностью и силой мать произнесла это принял таковым и, также в силу своей неопошленности он принял сказанное ей за слово "везде". А раз она для него такой охуенный авторитет, то всё что она говорит ПРАВДА! А раз БОГ (что-то прекрасное и светлое) везде, то и пиздец ВСЁ ОХУЕННО!!! Вот он и стал счастливым!!! НИкакой пошлости и грязи тут нет!!! Просто не хотите увидеть какие-то сиволы чтоли, под простыми словами. Главное понять!!!

John_dude, Воу! Я именно так и понял =)!

Rustam_handsome_kz, Врёшь?

John_dude, чувак, мы ждали от тебя этого!

Исходное сообщение Marilka: John_dude, чувак, мы ждали от тебя этого!

Теперь понятно? Нравится? LI 7.05.22

John_dude, Нет =(..

John_dude, Теперь мы поняли истинный смысл и уже не интересно =|...

Rustam_handsome_kz, Болт те на воротник, Руся. Это клёвая хрень и каждый день встречаешь людей, жизнь которых аналогична написаной тут поеботне.

John_dude, ЧИТАЙ СТАТЬЮ О книге: «Бунт на продажу» Джозефа Хиза и Эндрю Поттера - это книга о том, как контркультура, антикорпоративное движение и леворадикальная оппозиция современной экономической системе помогли созданию того самого потребительского общества, которое так страстно критикуют радикалы. Предлагаемые ими решения – индивидуализм, бунт, протест против массовой культуры, проявляющийся во всем, от одежды до стиля жизни, - на самом деле создают новые рынки для потребителей. Эти рынки осваивает, развивает и обслуживает современный бизнес, успешно интегрируя бунтарей-революционеров в общество потребления. Все, что объявляется радикальным, революционным или подрывным, на поверку оказывается еще одной маркетинговой уловкой продавцов контркультуры. «Бунт на продажу». Заключение. Мощное влияние, которое миф контркультуры оказывал на политическое сознание во второй половине минувшего столетия, в конечном итоге свидетельствует о глубокой травме, нанесенной западному обществу нацистской Германией. После холокоста прежняя умеренная неприязнь к конформизму, обычная в среде художников и романтиков, переросла в гипертрофированное отвращение ко всему, что хотя бы слегка отдает регулярностью или предсказуемостью. Конформизм был низведен до статуса смертного греха, и массовое общество стало синонимом современной антиутопии. Многие из тех людей, кто мог бы стать лидером масс в предшествующем столетии, начали все больше бояться этих самых масс — опасаться скрытой потребности в насилии и жестокости, будто бы гнездящихся в их сердцах. Для прогрессивных политиков левого толка рана оказалась еще более тяжелой. Многие из них стали бояться не просто фашизма, но и самого общества. Левые начали терять доверие к некоторым ключевым понятиям социальной организации — социальным нормам (включая этикет), законам и бюрократическим формам организации. Однако без этих институтов просто невозможно представить широкую кооперацию между людьми. Из-за чрезмерной боязни конформизма многие прогрессивные группы почти перестали эффективно пользоваться названными понятиями из страха спровоцировать беспокойство по поводу кооптации или ползучего фашизма. В результате левые увязли в непреодолимых проблемах коллективных действий и стали проявлять нежелание использовать некоторые из фундаментальных организационных методов, которые должны применяться всеми людьми для преодоления этих трудностей. Выбор в пользу индивидуальной потребительской активности (вместо государственного регулирования вредных выбросов и стоков) в ответ на деградацию экологии служит самым ярким примером вышесказанного. Популярность методик достижения личного успеха и индивидуалистических форм духовного совершенствования, а также чрезмерные ожидания от реформы образования и творчества представляют собой очередные крайности этой тенденции. Мы должны спросить себя: какой сценарий более вероятен — появление фашистской диктатуры в одной из демократических западных стран или возвращение в гоббсовское состояние войны всех против всех, к которому приведет все большая либерализация рынка в сочетании с нерегулируемой глобальной торговлей? Ясно, что второе гораздо более вероятно, особенно в США. Но согласиться с этим — значит признать, что избыток беспорядка — это гораздо более серьезная угроза обществу, чем избыток порядка. Если это так, то нам нужно прекратить беспокоиться по поводу фашизма. Нашему обществу нужно увеличение количества правил, а не его сокращение. Пришло время научиться заключить мир с массами. На нашей планете живет более шести миллиардов человеческих существ, у каждого из которых есть надежды, мечты, планы и намерения, очень похожие на наши, и каждое из них хочет иметь питание и жилье, получать образование и врачебную помощь, создать семью, найти работу и, возможно, купить автомобиль (или, может быть, велосипед). Разве не является неизбежной некоторая потеря индивидуальности в таком мире, как наш? Сколько элементов так называемого массового общества являются простыми результатами популяционного пресса — того факта, что нам нужно делить планету с таким большим количеством других людей — и сколько из них — результаты неэффективности или несостоятельности наших социальных институтов? Не становится ли индивидуализм роскошью? Если мы собираемся жить в гармонии с густонаселенным миром, отстаивание индивидуальности любой ценой — неподходящая отправная точка для размышлений. Нам нужно начать выяснять, какие компромиссы неизбежны, а каких можно избежать. *** Примириться с массами — это не значит полюбить каждое проявление современного массового общества. Безусловно, есть нечто гнетущее в том, что приходится ехать мимо одинаково безликих архитектурных сооружений, видеть одни и те же надоевшие старые бренды и пробовать надоевшую неаппетитную пищу в любом из больших или малых городов Северной Америки. Такие жалобы высказываются уже, по крайней мере, в течение ста лет. Однако было бы нелепо полагать, что эти непривлекательные черты нашего общества виновны во всех остальных социальных проблемах — бедности, неравенстве, разобщенности и преступности. Тем не менее именно на это указывает контркультурный анализ. Предшествующие главы книги демонстрируют, как теоретики контркультуры привычно находят корни конкретных социальных проблем в гигантском технократическом аппарате конформизма и угнетения. Например, экологические активисты возлагают вину за загрязнение атмосферы на некую глубинную структуру западной рациональности (а отнюдь не на несовершенство системы прав на собственность). Антиглобалисты говорят о гомогенизирующем эффекте торговли и объясняют его существованием развивающейся «империи» капитала, игнорируя тот факт, что эти же самые тенденции имели место в торговых отношениях с самого начала истории человечества. Активисты антиконсюмеризма смотрят на отвратительный спектакль брендового сознания в нашем обществе и возлагают вину за него на основные требования системы массового производства, вместо того чтобы объяснить его эксплуатацией древнего, как мир, соревнования среди потребителей за отличительные особенности. Легко понять, по какой схеме делается контркультурный анализ. Считается, что каждая социальная проблема вызывается основополагающими чертами массового общества, будь то массовое производство, средства массовой информации, технологическое властвование над природой или всего лишь угнетение и необходимость в подчинении. Однако эти объяснения не только эмпирически неверны, но еще и связывают каждую из конкретных социальных проблем с некоей особенностью современного общества, которую никто из нас не надеется (или не желает) изменить. Другими словами, эти объяснения дают понять: не что-нибудь, а система во всей своей полноте ответственна за все происходящее, и поэтому ни одно решение, за исключением полного ниспровержения системы, не может ничего изменить. И таким образом решение ряда вполне обычных социальных проблем представляется абсолютно нереальным. К сожалению, ошибочные выводы деятелей контркультурного анализа часто толкают радикалов к таким способам решения проблем, которые на самом деле только усугубляют ситуацию. Особенно очевидно это на примере контркультурной критики консюмеризма, настаивающей на анализе потребительского сознания как формы сконструированного конформизма, и тем самым полностью упускающей из внимания то значение, которое в потребительском капитализме имеют позиционные блага и поиск средств различения. В результате предлагаемое решение — индивидуалистический бунт, проявляемый в одежде и стилях, — просто раздувает пламя, создавая новые позиционные блага для новых потребителей-бунтарей, чтобы им было за что конкурировать. На смену борьбе за статус пришла борьба за крутизну, однако базовая структура конкуренции осталась неизменной. Впрочем, чаще всего радикалам контркультуры приходится лишь проливать пот, ничего в итоге не достигая. Подавляющее большинство того, что называется радикальным, революционным, подрывным или трансгрессивным, вовсе не является таковым. (С каждым новым десятилетием мы наблюдаем введение в обиход очередного понятия для обозначения того, насколько радикален очередной революционный жест, каким мощным подрывным потенциалом для существующего порядка он обладает.) Более того, искусство описания любого элемента культуры мейнстрима в терминах подрывной деятельности доведено до совершенства. Достаточно лишь десять минут посмотреть телеканал MTV, чтобы увидеть абсурдность такого анализа. В частности, так называемая урбанистическая музыка стала скорее культом асоциального поведения. Но правонарушения не есть угроза системе. Просто некоторые люди борются за свое право веселиться. Это предложение бунта на продажу. Это предложение, которое делали не только для продажи обычных коммерческих товаров, но еще и для продажи мифа о том, как действует наша культура. Для того чтобы убежать от нашей культуры, нам нужно принять на веру тот факт, что социальный порядок достигается только с помощью системы правил, навязываемых насильно. Естественно, для навязывания правил требуется законность, и система в целом не может сохраняться в целости без добровольного послушания со стороны масс. Но это не меняет того факта, что всякая система кооперации порождает мотивацию для нарушения правил и потому требует наказания для нарушителей. Это само по себе не угнетение. Посему борьба против этих правил есть не диссидентство, а скорее девиантное поведение. Может быть, нарушать правила занятно и увлекательно, но не из такого материала строятся прогрессивные общественные движения. *** Что это значит — примириться с массовым обществом? Самый важный вывод заключается в следующем: мы обязательно должны научиться жить с тем, что политический философ Джон Ролз назвал «фактом плюрализма». Мы должны признать: современное общество стало таким большим, густонаселенным и сложным, что больше нельзя ожидать от людей всеобщего сплочения вокруг некоего единственного набора ценностей. В нашем обществе приветствуются эксперименты со стилем жизни. Считается, что каждому человеку нужно найти свой путь в жизни, собственные средства для самореализации. Но это ведет к важным последствиям. Когда дело касается ответа на вопрос о смысле жизни, система индивидуальной свободы увеличивает, а не уменьшает количество разногласий. В общем-то, это хорошо. Немногие согласились бы жить в мире, где нам диктуют что думать, с кем заключать брак, какую карьеру делать или чем заниматься в свободное время. Однако наша свобода самостоятельного выбора означает, что зачастую мы обязаны мириться с расхождениями по ряду важных жизненных вопросов — семейные ценности, существование Бога, основы морали. Нам нужно учиться уживаться с разногласиями — причем достаточно глубокими — по поводу самых значимых для нас вещей. Кроме того, мы не можем организовать наши социальные институты, основываясь на предположении о том, что достижим некий консенсус. В частности, государство обязано относиться ко всем гражданам одинаково, то есть сохранять нейтралитет в отношении всех противоречивых вопросов о ценностях. Это накладывает существенные ограничения на тот тип социального планирования, которым мы могли бы заниматься. Если рассмотреть возникшие в 1960-х годах типичные схемы создания утопических коммун, то становится ясно: все они предполагали чрезвычайно высокий уровень единства ценностей и преданности общему делу. Рассмотрим, к примеру, роман Эрнеста Калленбаха 1975 года под названием «Экотопия» (Ecotopia). Кал-ленбах воображает будущее (очень близкое), в котором север Калифорнии, штаты Орегон и Вашингтон откалываются от США, чтобы создать экологически благополучное общество. Уравновешивающий акт, который пытается осуществить автор, включает в себя примирение антиавторитаризма его контркультурных идеалов с желанием развить более правильные в экологическом плане технологии. Но как же добиться последнего без широкого использования принуждения? Решение Калленбаха предусматривает сочетание технологического и культурного утопизма. Он воображает, что обитатели Экотопии получат в свое распоряжение электрические автомобили и поезда на магнитной подушке, причем все они будут сделаны из биологически разлагаемого пластика. Этот чудесный новый пластик имеет «короткий срок жизни» и «способность к автоматическому самоуничтожению по прошествии определенного периода или в определенных условиях». (Таким образом, Экотопии даже не нужны законы о свалках, так как все, что выбрасывают люди биологически разлагаемо.) Но культурный утопизм Калленбаха даже еще существеннее этих сладких мечтаний о супертехнологии. Он воображает, что новый порядок можно обеспечить путем добровольного самоограничения, благодаря радикальному преображению популярной культуры. Например, автор мечтает о том, что у всех жителей Экотопии внезапно разовьется забота о благополучии будущих поколений. Но как же тогда все те христиане, которые ждут судного дня? Если миру в любой момент может придти конец, то к чему заботиться о будущих поколениях? Это не проблема для Калленбаха, воображающего, что христианская религия отомрет в течение нескольких лет эко-топической независимости и ей на смену придет полуязыческий культ поклонения деревьям. Аналогичным образом он полагает, что люди утратят интерес к телевидению, предпочтя играть на сцене театра эпизоды из собственной жизни или собираться вместе, чтобы петь песни. Обработанные продукты питания и полуфабрикаты будут ликвидированы, и не законодательными мерами, а в результате распространения среди потребителей «перечней негативных практик». Соблюдение указаний, содержащихся в этих списках, не будет обязательным; они рросто будут служить «механизмом морального убеждения», выпускаться нецентрализованным способом «исследовательскими группами потребительских кооперативов» на основе «научных сведений». Здесь совершенно ясно просматривается контркультурный идеал спонтанной гармонии. Проблемы коллективных действий просто отметаются ввиду глубинной трансформации культуры. По сути, Калленбах воображает мир, в котором население трех штатов внезапно начинает испытывать пламенную преданность идеалам хиппи. Естественно, благодаря этому ликвидируется значительная часть конфликтов в обществе. Однако важно признать, что как политическое допущение — это попытка бегства от действительности, такая же, как и технологический утопизм. Конечно, мир бы стал лучше, если бы мы могли заменить все электростанции, работающие на угле и газе, геотермальными установками, производящими чистое электричество в невероятно больших количествах. И конечно, мир бы улучшился, если бы все ездили на работу на велосипедах и отказывались получать пищевые полуфабрикаты. Но ведь огромное число людей не волнуют последствия их поступков с точки зрения экологии, и в ближайшее время их вряд ли удастся убедить беспокоиться по этому поводу. Мы не можем ожидать от них добровольного перехода к экологически безвредным технологиям. Не стоит преуменьшать или игнорировать масштабы социального конфликта, который может породить введение подобных мер. *** Одно из главнейших последствий плюрализма — неизбежность существования рыночной экономики. Просто поразительно, сколько в прошедшем столетии было затрачено интеллектуальной энергии на поиски альтернативы рынку. И все же, как ни крути, ответ всегда остается одним и тем же. Существует по сути лишь два способа организации современной экономики: или система централизованного бюрократического производства (как в бывшем СССР), или децентрализованная система, при которой производители согласовывают свои усилия посредством рыночного обмена. Первый вариант, к сожалению, не совместим с ценностями плюрализма. Централизованное планирование хорошо работает в случае с вооруженными силами или с какой-нибудь другой организацией, члены которой согласны на уравнительное распределение одежды, пищевых пайков, жилья и назначение на выполнение определенных работ. Однако такому обществу, в котором индивиды надеются строить собственную жизнь, делая выбор из множества вариантов, никак не уйти от необходимости в рынке. Рассмотрим проблему типа «кто что получает». Предположим, что в какой-нибудь год благодаря удачному сочетанию солнечных и дождливых дней фермеры на каучуковых плантациях собирают огромный урожай. Это значит, что в наличии будет больше каучука, чем обычно. Что с ним делать? Существуют миллионы разных способов применения каучука. Использовать ли его для изготовления велосипедных шин? Мячей для лакросса? Водонепроницаемых сапог? Прокладочных колец? Проводов? Амортизаторов? Лучше всего будет сказать: каучук пойдет для тех целей, для которых он наиболее востребован, или тем, кому он нужнее всего. Другими словами, каучук должен отправиться туда, где от него будет больше всего пользы. К сожалению, в плюралистическом обществе у нас отсутствует общее понятие того, что считать «хорошим». Не существует эталона, позволяющего нам определять, является ли желание одного человека заменить шины его велосипеда более важным, чем потребность другого заменить прокладку в водопроводном кране. Единственный способ решить данный вопрос — спросить, насколько это важно для человека, о котором идет речь. И единственный способ определить, насколько это важно для человека, спросить, сколько он согласен отдать в обмен на резиновое изделие. Другими словами, мы должны спросить, сколько этот человек готов заплатить за него. (Если не предусмотрено определенное жертвование, то мы можем быть уверенными, что эти товары пропадут зря, так как люди будут требовать себе самые разные вещи, которые в действительности им не нужны. Посмотрите на разницу в поведении людей, когда они оплачивают что-либо за счет учреждения или из собственного кармана.) Получается, что рыночное образование цен на товары можно рассматривать как необходимость в обществе, которое не в состоянии судить, какие проекты более важны, а какие — менее. Как мы видели, количество, которое следует запросить с человека, чтобы он получил определенный товар или услугу, должно соответствовать тому, сколько неудобств его приобретение причиняет другим людям. Если я настаиваю, чтобы мне на завтрак подали яйца «бенедикт», а не овсянку, я должен заплатить больше, признавая, что мой акт потребления означает повышенные требования не только к повару, но и к птицеводу. Но есть простой способ: договориться, чтобы данная сделка была совершена по цене, с которой согласны и продавец, и покупатель. А это не что иное, как механизм рыночного обмена. Разумеется, мы должны признавать: одни люди родились в менее благоприятной обстановке, другие — в более благоприятной и, таким образом, имеют несправедливое преимущество при удовлетворении своих желаний. Для них заплатить больше означает меньшую жертву. Однако крайне важно осознавать и то, что критиковать распределение богатства или распределение других преимуществ — таких как образование — это не то же самое, что критиковать капитализм, ведь существуют возможности для перераспределения и в рамках капиталистической системы. Аналогичным образом некто может критиковать сбои рыночного механизма (такие как загрязнение атмосферы, когда некоторые избегают полной компенсации издержек, налагаемых их действиями на общество) или структуру собственности фирмы. Но мы обязательно должны различать недовольство и критику рынка как такового. Большая часть того, что критики левого крыла считают крупнейшими недостатками капитализма, на самом деле представляет собой проблему сбоя рыночного механизма. Возьмем лишь один пример: фантастический в последнее десятилетие рост жалований генеральных директоров корпораций и скандалы, сотрясшие Enron, Tyco и WorldCom. Эти проблемы были вызваны вовсе не рыночной экономикой, а отдельными людьми, нашедшими способы воспользоваться слабыми местами структуры существующих рынков (в данном случае в ущерб акционерам). Аналогичным образом состояние, накопленное Биллом Гейтсом, — это не продукт конкурентного рынка, а следствие естественного монопольного положения, занимаемого Microsoft в сфере компьютерных систем (в данном случае в ущерб потребителям). Рекомендовать ликвидацию капитализма как средство против такого рода эксцессов — это то же самое, что желать ликвидации системы налогообложения, потому что некоторым богачам удается уклоняться от уплаты налогов. В обоих случаях виновата не система, проблема состоит в существовании брешей в ней. И выход здесь в том, чтобы заткнуть эти бреши, а не уничтожить систему. *** Никто не станет отрицать: мы живем во все более глобализирующемся мире, но на этом единство во взглядах заканчивается. Существуют немалые разногласия о причинах глобализации, политических и этических ценностях, лежащих в ее основе, и ее итогах. Развернувшимся в мире дебатам о глобализации мешают невежество, искажение информации и тайные планы со всех сторон. Кроме того, участники споров увязли в липкой паутине старых политических идеологий левого и правого толка, усугубляемой оппозицией развитых, неразвитых и развивающихся стран. Но при всем разнообразии оценок и хитросплетений существует одна группа, объявившая о своей категорической оппозиции к глобализации во всех ее формах. Эта разномастная компания состоит из анархистов, студентов, экологических активистов и культурных диверсантов, которые все вместе и представляют современную глобальную контркультуру. Движение антиглобалистов, по-видимому, полностью сформировалось к концу 1990-х, а его первым балом стала скандально знаменитая акция протеста в 1999 году против Конгресса ВТО в Сиэтле. Политические взгляды антиглобалистов лучше всего изложены на страницах книги Наоми Кляйн «No Logo. Люди против брэндов». Два элемента книги Кляйн характеризуют контркультурную суть структуры ее мышления: критика брендинга и отрицание представительской демократической политики. В автобиографическом повествовании Кляйн две эти нити тесно переплетаются. Приблизительно в течение последних десяти лет транснациональные корпорации использовали брендинг для достижения беспрецедентного богатства, власти и влияния. Перенеся производство в развивающиеся страны и организовав там «потогонки» с дешевой рабочей силой, корпорации перестали испытывать необходимость в изготовлении реальных товаров или предоставлении реальных услуг. Они превратились в чистой воды имидж, сосредоточившись на построении ценности своих брендов. В результате значительная часть стоимости этих компаний привязана к значимости их брендов. Финансовая мощь, получаемая корпорациями от брендов, дала им большие возможности для влияния, которыми они пользуются, чтобы подчинять своей воле национальные правительства. Политически слабые или не вполне принципиальные правительства соглашаются понижать торговые барьеры и позволяют корпорациям использовать МВФ и ВТО, чтобы устанавливать глобальные правила, действующие как смирительная рубашка для руководителей стран-членов. В этом нерегулируемом и либерализованном глобальном экономическом пространстве государства оказываются втянутыми в гонку навстречу поражению. Вынужденные конкурировать между собой за рабочие места и инвестиции, они не имеют иного выбора, кроме снижения налогов, отмены регулирования рынков и прекращения защиты окружающей среды. Глобализация под руководством этих «агрессоров брендинга» предложила нам такой мир, где правят не правительства, а корпорации, и где наши ценности и наша личность находят выражение в потребительстве, а не в гражданской позиции. Эта история нам уже знакома, и она демонстрирует неразрывную связь между критикой консюмеризма и глобализации в целом. Но правильно ли это? Действительно ли брендинг — это источник силы для транснациональных корпораций? Действительно ли мы стали, как выразилась Кляйн, «крепостными феодальных бренд-лордов»? И действительно ли консюмеризм сменил гражданственность как средство выражения нашей идентичности и верности идеалам? Есть причины, чтобы усомниться в этом. Самая очевидная проблема «No Logo. Люди против брэндов» в следующем: несмотря на риторику о пороках консюмеризма и призывы к «ориентированной на гражданственность альтернативе международному владычеству брендов», она мало что предлагает в позитивном плане. Собственно, один из самых больших парадоксов движения антиглобалистов состоит в том, что при всей своей оппозиционности к консюмеризму оно по сути ставит значение гражданственности ниже важности актов потребления. Причина огромного успеха книги в следующем: она служит практическим руководством для истинно хипповых покупателей, содержащим массу примеров, как потребители могут попытаться повлиять на поведение корпораций. Книга целиком сосредоточена на информационно-просветительских кампаниях, посвященных корпорациям, потребительских бойкотах, уличных протестах и «глушении культуры», при этом в ней полностью игнорируется роль граждан, взаимодействующих с правительством. Конечно, Кляйн отрицает, что акции, направленные против Shell и Nike, были всего лишь «потребительскими бойкотами»: «более верно назвать их политическими кампаниями, в которых потребительские товары используются как легкодоступные мишени, средства для связи с общественностью и инструменты для просветительской деятельности». Активисты вынуждены концентрировать свое внимание на корпоративном поведении и осуществлять полномочия как потребители, и все это именно потому, что у правительств теперь мало власти, а та власть, что они имеют, предоставлена им воротилами глобального брендинга. В качестве примера Кляйн указывает, как граждане уже пытались работать рука об руку с правительствами, чтобы ликвидировать ущерб, нанесенный неоконсерваторами в 1980-х годах. Во многих европейских странах избиратели проголосовали за социал-демократов, в то время как граждане Великобритании, США и Канады отреагировали на эпоху правления Тэтчер, Рейгана и Малруни избранием Тони Блэра, Билла Клинтона и Жана Кретьена. Но ничего не произошло! По словам Кляйн, эти правительства еще более явно обслуживали интересы транснациональных корпораций, способствуя приватизации, ослаблению регулирования и свободной торговле. Люди усвоили полученный урок: что толку в прозрачном и ответственном парламенте или конгрессе, если где-то за кулисами, негласно, глобальной политикой управляют корпорации? Даже при этом Кляйн объявляет, что она согласна испытать нормальную политику в последний раз. В последней главе «No Logo. Люди против брэндов» (под названием «Общество: потребительское или гражданское?») Кляйн, похоже, признает, что антибрендового активизма недостаточно: «стоит еще раз испробовать политические решения — подотчетные народу и проводимые в жизнь его выборными представителями». Впрочем, душа Кляйн не лежит к таким методам, и ей абсолютно нечего сказать о том, каковы же политические решения проблемы. Собственно, на протяжении большей части этой главы она поет дифирамбы не электоральной демократии, а контрсаммитам антиглобалистов, проходящим ныне параллельно встречам «большой восьмерки», ВТО и АТЭС. А почему бы и нет? Ведь это очень увлекательно, так как «на время этих мероприятий в течение всего дня город заполняют "альтернативные варианты" глобализации, а участники уличных акций "возвращают себе улицы" на всю ночь». И надо сказать, движение антиглобалистов придерживается такой концепции демократической политики, которая абсолютно враждебна национальным и международным представительским институтам. Эту агрессивность легко отнести к здоровому скептицизму («Правительства нас продали!»), но на самом деле она так же стара, как контркультура — «родная мать» движения антиглобалистов. Кляйн утверждает, что ее цель состоит в построении некоей формы «глубинной» и децентрализованной демократии. Однако политика, которую она имеет в виду, соответствует возникшим в 1960-х идеалам «партисипативной», или «низовой», демократии. Контркультурное происхождение этой политики просматривается в решительном отрицании иерархии, бюрократии и компетенции. Главная цель политики такого рода — ликвидация институциональных барьеров и закрепленных законом прав, стоящих между гражданами и акцией. Она предусматривает смещение от представительности к совещательности, трансформацию базовой политической структуры из нисходящей структуры представительской демократии в низовую систему с восходящим процессом принятия решений. Здесь требуется радикально децентрализованная политика, когда полномочия делегируются местным общинам или муниципалитетам. Это всего лишь политическая форма принципа экологических активистов «Думай глобально, действуй локально», сопровождаемая верой в благо данного принципа. В ее основе лежит уверенность в могущество спонтанной гармонии: пока каждая местная община обслуживает собственные интересы, интересы общества в целом будут обслуживаться автоматически. Кроме того, путем сужения спектра политической ответственности и политических интересов граждан партисипативная демократия надеется добиться существенного уменьшения конфликтности и сложностей, тем самым избегая проблем, связанных с жизнью в плюралистическом обществе. Чем более «местной» по характеру является политика, тем о меньшем количестве населения приходится беспокоиться, и, стало быть, менее шансов, что придется идти на компромисс или приспосабливаться к людям с другими ценностями. Сторонники партисипативной демократии даже начали высказываться в пользу некоей «местной внешней политики». Мелкие организации — от университетов до церквей и муниципалитетов — принимают резолюции, которые правительства на уровне провинций, штатов и федерации не желают рассматривать. Университет Беркли в Калифорнии стал одним из первых, кто запретил компаниям, имеющим инвестиции в Бирме, продавать свои товары или услуги муниципальным агентствам. Другие последовали этому примеру, сделав своей мишенью компании с инвестициями в таких странах, как Индонезия и Нигерия, а некоторые еще издали законы «о достойной зарплате», по которым, чтобы получить муниципальный контракт, компания должна платить своим рабочим достаточно высокую зарплату и предоставлять определенные льготы. По сути, это утопизм того же типа, что можно найти в книге Калленбаха «Экотопия». Если бы такого рода децентрализованные демократические системы были способны решить наши проблемы, то нам вообще не нужны были бы правительства. Но самые серьезные политические вызовы, перед лицом которых мы оказываемся, являются, по сути, проблемами коллективных действий, а децентрализованные местные демократические системы не могут быть решением этих проблем, так как чаще всего служат их причиной. Глобальное потепление — хороший тому пример. Ни одна отдельно взятая корпорация не заинтересована в том, чтобы уменьшать выбросы газов, создающих парниковый эффект, поскольку издержки глобального потепления распространяются на каждого жителя планеты. В то же время ни одна отдельно взятая страна не имеет мотивации для регулирования своей собственной энергетической индустрии ввиду отсутствия каких-либо гарантий, что остальные страны поступят так же. Проблема глобального потепления может быть решена только посредством всеобщего соглашения, обязательного для каждого на Земле производителя газов, вызывающих парниковый эффект. Нам нужна не местная внешняя, а глобальная внутренняя политика в отношении газовых выбросов. В какой-то момент позиция движения антиглобалистов начинает превращаться в порочный круг. Вся проблема с глобализацией, говорят ее противники, состоит в том, что она ослабила правительства до такой степени, что их деятельность уже не имеет значения. Мы не можем ожидать от наших национальных лидеров, что они обеспечат на планете мир, порядок и справедливость, поскольку сама импотенция этих правительств и привела к необходимости перехода к местной политике. К ним активисты поворачиваются спиной, отказываясь участвовать в национальной политике, и отрицают легитимность их собственных избранных официальных лиц. Этот отход от демократической политики еще больше ослабляет правительства и лишает их доверия со стороны различных групп населения. Поступая так, антиглобалисты ослабляют единственный инструмент, который можно использовать для устранения тех самых проблем, которые они пытаются решить. Разорвать порочный круг мы можем, только убрав подальше на полку миф о бессилии правительств. Правительства, особенно западных стран, вовсе не мельчают, они не марионетки транснациональных корпораций, а «гонка навстречу поражению» в области налогообложения, корпоративного регулирования и защиты окружающей среды вовсе не имела место. На самом деле все как раз наоборот. В среднем доходы правительств от налогов в процентах от ВВП сейчас выше, чем когда-либо, и налицо тенденция к увеличению этого процента. После скандалов с корпорациями Enron, WorldCom и Parmalat начался процесс серьезного ужесточения международного регулирования корпоративного управления. Наконец, нет свидетельств тому, что предписания, касающиеся защиты экологии, ослабляются давлением в результате глобальной конкуренции. *** Что значит использовать наилучшим образом глобальный капитализм? Повсеместно выявлять сбои рыночного механизма и при их обнаружении творчески решать, как их можно исправить. Историю социального государства XX века следует интерпретировать не как серию сражений против логики рынка, а скорее как ряд побед над различными формами сбоев рыночного механизма. В результате антирыночная риторика, продолжающая доминировать в организациях левого толка, предстает в лучшем случае бесполезной, а в худшем — интеллектуально извращенной. Мы должны стремиться совершенствовать рынок, а не уничтожить его. Достаточно лишь заглянуть в учебник по экономике для начинающих, чтобы увидеть, как может выглядеть идеальный рынок. В нем нет ни монополий, ни барьеров для входа в любую отрасль, ни рекламы (конкуренция основывается целиком на цене и качестве предлагаемых товаров), ни информационной асимметрии — потребители полностью информированы о том, что они покупают. Фирмы не действуют беспринципно в отношении своих клиентов или поставщиков, у них не бывает случайной прибыли. И что важнее всего, все внешние факторы интернализуются, фирмам приходится принимать во внимание все издержки, налагаемые на общество каждым принимаемым ими решением. Это направление, в котором нам следует двигаться. Это тот идеал, который стоит за рекомендациями, приведенными в данной книге. Ликвидация необлагаемости налогом расходов на рекламу, предложенная в шестой главе, представляет собой определенный шаг в этом направлении. Если поступить именно так, то существенно уменьшится влияние одного из негативных внешних факторов. Реализуемые права на сброс загрязнителей и другие так называемые «зеленые» налоги работают аналогичным образом. «Зеленые» налоги составляют всего 2% от ВВП в Канаде и около 1 % в США (по сравнению с 5 % в Дании и 3,5% — в Нидерландах). Очевидно, в этом направлении можно сделать очень и очень многое. Кроме того, налоги на автомобильные пробки представляют собой важный источник повышения благосостояния, который многие индустриальные страны только начали исследовать. Дорожные пошлины для автомобилей, въезжающих в Сингапур, а с недавнего времени и в Лондон, представляют собой самые многообещающие инициативы такого плана. Но сделать нужно гораздо больше. Есть веские причины предположить, что во все более глобальной экономике мы нуждаемся в основательном государственном управлении. Разумеется, нигде не написано, что государство обязано выполнять всю работу по исправлению сбоев рыночного механизма. Но оно всегда будет самым важным игроком, потому что служит агентством, определяющим и проводящим в жизнь основные права на собственность, которые и создают рынок. Когда дело касается обновления этих правил, то естественно, что государство должно быть основным действующим лицом. Кроме того, поскольку исправление рыночных сбоев предусматривает ликвидацию чисто эгоистических стратегий фрирайдеров, которые невозможно уничтожить путем добровольного договора, зачастую требуются более серьезные средства принуждения, чем те, которыми располагают отдельные граждане. В ходе дебатов о глобализации можно увидеть, как проблемы коллективных действий, некогда решенные государством на национальном уровне, появляются в международном контексте, где правовое регулирование отсутствует. Это показывает, насколько ограничены наши организационные полномочия, когда у нас нет поддержки в виде государственной власти. Все сильнее бросающиеся в глаза недостатки в нашем обществе представляют собой неразрешенные проблемы коллективных действий. В результате заключение «договора о контроле над вооружениями» представляется наиболее подходящим курсом для их исправления. Естественно, требуются жесткие меры для обеспечения соблюдения таких договоров. Однако слишком часто левые уклонялись от подобных мер на том основании, что они репрессивны по характеру. И в этом проявляется пагубное влияние контркультурной философии. Школьная униформа, как мы утверждали, служит договором о контроле над вооружениями для брендовой битвы между подростками. Если говорить в более широком смысле, то экономисты полагают: более прогрессивная система взимания подоходного налога может послужить «договором о контроле над вооружениями» для конкуренции за позиционные блага между взрослыми потребителями. Нам стоит последовать примеру Франции, официально приняв закон о 35-часовой рабочей неделе. Не исключено, что мы могли бы даже подумать о контроле в других областях — таких как косметическая хирургия, габариты легковых автомобилей или размеры платы за обучение в университетах. Каждая из этих мер станет тормозом для антисоциальных форм конкуренции. Все это потребует дальнейших ограничений личной свободы. Однако если люди согласны отказываться от своей свободы в обмен на гарантию того, что остальные сделают то же самое, в это нет ничего плохого. В конце концов, цивилизация построена на нашем согласии подчиняться правилам и ограничивать следование собственным интересам ради уважения к нуждам и чаяниям других. Грустно видеть, что ошибочная приверженность идеалам контркультуры привела левых политиков к утрате веры в фундаментальность цивилизации как раз в такой исторический момент, когда эта вера важнее, чем когда-либо. Послесловие Благодаря Интернету процесс подготовки книги к изданию сегодня сильно отличается от того, что имело место еще каких-нибудь пять лет назад. В частности, развитие блоггинга дало возможность не только моментально реагировать на чью-либо работу, но еще и вести дискуссии с автором, критиком или кем-то еще, кому это интересно. «Бунт на продажу» стал настоящим хитом в блогосфере, так что к тому времени, когда вышли три или четыре печатные рецензии на книгу, мы успели просмотреть буквально сотни электронных комментариев, мнений, возражений и одобрений. Конечно, блогосфера также является крупнейшей в мире эхо-камерой — нередко один и тот же материал просто пересылается туда и обратно. Но для автора это может быть весьма интересным. По реакции на «Бунт на продажу» можно было определить самые характерные примеры того, как люди истолковывали, и в ряде случаев ошибочно, книгу. Конечно, когда видишь одну и ту же ошибочную интерпретацию, принадлежащую совершенно разным людям, начинаешь подозревать, что какие-то аспекты книги ввели читателей в заблуждение. Мы хотели бы воспользоваться возможностью разъяснить некоторые моменты. *** Некоторые мнения читателей буквально обескуражили нас обоих. Возможно, меньше всего мы ожидали, что так много людей воспримут нас противниками этического или альтруистического потребления. Задним числом мы поняли, в чем тут дело: в основном это произошло из-за саркастических замечаний об овощах, выращенных на органике. Многие люди решили, что мы заявляем, будто этическое потребление — это всего лишь погоня за статусом, способ сказать: «Смотри, я имею моральное превосходство над тобой», — и таким образом служит фактором, способствующим конкурентному потреблению. У нас не было намерений заявлять ничего подобного. На самом деле ход нашей мысли был следующим: 1. Мы считаем, что истинное этическое потребление — это здорово. Собственно говоря, один из нас потратил кучу денег на приобретение автомобиля с гибридным приводом, дающего минимальный выхлоп. Это — пример истинного этического потребления. В результате несовершенства системы прав на собственность потребление некоторых товаров вызывает появление негативных внешних факторов. Так, если потребитель, платящий рыночную цену, не покрывает полностью социальные издержки его потребления, он оказывается халявщиком. Этическое потребление предусматривает необходимость воздерживаться от подобной халявы путем добровольного отказа от товаров, вызывающих негативное внешнее воздействие, и увеличения потребления товаров, вызывающих позитивное воздействие. Покупка автомобиля с гибридным приводом этична, ибо потребитель добровольно соглашается взять на себя несколько большую часть издержек, налагаемых на общество его ездой в машине, хотя этого и не требует закон. Ясно, что в этом нет ничего плохого. Аналогичным образом нет ничего плохого в том, чтобы помогать пожилым женщинам переходить улицу. 2. Однако этическое потребление не является действительным решением какой-либо из серьезных социальных или экологических проблем. Как мы утверждали в десятой главе, в идеальном мире не было бы потребности в этическом потреблении. Тот факт, что покупка экологически безвредного автомобиля является этичной или альтруистической, лишь показывает, что цены на бензин слишком низки (т. е. эти цены не полностью отражают социальные издержки в виде атмосферного загрязнения). Если бы водителям приходилось полностью оплачивать издержки своего потребления, то одной лишь личной заинтересованности было бы достаточно, чтобы мотивировать их покупать машины с гибридным приводом (или, как мы сказали на с. 369, если бы цена электричества была достаточно высокой, одной лишь личной заинтересованности было бы достаточно, чтобы мотивировать людей к его экономии). Проблема этического потребления заключается в его добровольности. Никто из левых политиков не скажет, что частные пожертвования на благотворительность являются адекватной заменой государственных программ материальной помощи. Так почему же тогда некоторым кажется, что акты частного экологического альтруизма могут заменить государственное рыночное регулирование внешних факторов? 3. Покупка овощей, выращенных на органике, не является этическим потреблением. Это момент, по которому у нас не было полной ясности. Причина наших насмешек над органическими овощами в том, что мы не верим, будто их покупка являет собой случай истинного этического потребления. Безусловно, в сельском хозяйстве существуют самые разные порочные практики, и потреблять таким образом, чтобы обескураживать и лишать доходов тех, кто их применяет, — прекрасная идея. Проблема в том, что движение за потребление органических овощей не нацелено на порочные практики. А ведь в сельскохозяйственном производстве существует множество очень хороших методов, которые следует поощрять, но которые не связаны с выращиванием на органике (например, сев с нулевой обработкой почвы). В то же время есть достойные всяческого осуждения методики органического культивирования (прежде всего те из них, которые приводят к образованию большого количества отходов из-за нежелания использовать полностью безвредные пестициды). Идеология движения за органические продукты основана на контркультурной технофобии 1960-х, а вовсе не на трезвой, оценке влияния на экологию и устойчивом развитии сельскохозяйственных методик. Таким образом, у нее больше общего с альтернативной медициной, чем с движением за охрану окружающей среды (в том числе, если учитывать ложные и недобросовестные заявления о влиянии на здоровье). В наших глазах органические продукты — это продукты яппи, поскольку денежная наценка позволяет покупать не что иное, как средства различения и необоснованное чувство морального превосходства (в отличие от покупки машины с гибридным приводом, стоящей дороже потому, что она уменьшает уровень загрязнения воздуха, которым вынуждены дышать люди). 4. Покупка кроссовок Blackspot — это не этическое потребление. Уж это должно быть очевидным. В общем, мы не считаем, что покупка продукции мелких компаний более этична, чем крупных. Во-первых, если бы все так поступали, то мелкие компании просто-напросто стали бы крупными — что и произошло с такими «альтернативными» торговыми фирмами, как Gap, Body Shop и Starbucks. Во-вторых, нет ничего плохого в крупных компаниях как таковых. Вопрос состоит в том, хорошие ли методы применяют фирмы, и размер компаний здесь ни при чем. Как отмечали многие люди, фирма Starbucks, по-видимому, лучше относится к своим работникам и закупает кофе на более паритетных условиях, чем ваши местные кафе. Наконец, мы не считаем, что приобретение местных продуктов чем-то лучше, чем закупка издалека — и вновь потому, что это не нацеливается на порочные практики. Если вы живете где-то неподалеку от морского порта, то покупка товаров из-за моря поможет лучше сохранить местную экологию, чем приобретение продукции, доставленной грузовиком из местности, находящейся в двухстах километрах. Если вы живете в Калифорнии, то приобретение выращенных местными фермерами авокадо или риса — это едва ли не худшее, что вы можете сделать для экологии, ведь тот факт, что они выращены в Калифорнии, означает чрезмерный расход водных запасов штата. Кроме того, одним из важных шагов может быть уменьшение сельскохозяйственных субсидий, чтобы мы импортировали больше продуктов из Африки и Азии. Любой, кто не понимает, что такой шаг поможет этим странам и спасет большое количество человеческих жизней, страдает от беспросветного невежества. Кстати, из всех вопросов, поднятых в книге, единственным, вызвавшим настоящую бурю и побудившим критиков, багровея от гнева, тыкать нам в лицо пальцами, была тема органических овощей. Сам факт, что этот вопрос вывел людей из равновесия сильнее, чем все прочие, отлично иллюстрирует тупик, в который поставила левых политиков контркультурная философия. Республиканцы захватывают Белый дом, пока мы дебатируем о политике брюквы и ценах на манго. Это бессмысленно. Личный выбор стиля жизни важен, но он намного, намного менее важен, чем традиционный политический вопрос о том, например, кто контролирует государство. *** С теми, кто ошибочно принимает критику массового общества за недовольство консюмеризмом, мы не согласны, потому что им кажется слишком уж легким устраниться от общества потребления. Если консюмеризм есть просто система промывания мозгов, когда корпорации создают у нас желания покупать не нужные нам вещи, то похоже, проблема консюмеризма имеет простое решение: нужно сопротивляться развитию этих желаний или, если они уже у вас есть, сопротивляться побуждению удовлетворить их. Покупайте альтернативу или, что даже лучше, не покупайте ничего. Один из главных аргументов нашей книги в том, что эта стратегия, будучи совершенно бесполезной и неэффективной, стала одной из главных сил, способствующих современной потребительской экономике. Причина этого проста. На наш взгляд, консюмеризм — не результат конформизма и не система промывания мозгов. Это скорее продукт конкурентного потребления, движимый поиском средств индивидуальных отличий, способ выделиться из толпы или доказать, что ты не неудачник. Конкурентное потребление, как указывал еще Торстейн Веблен, — игра без выигрыша. Для того чтобы кто-то поднялся в иерархии статуса, крутизны или стиля, кто-то другой должен быть сброшен вниз. (Как выразился Баттхед: «Если бы ничего отстойного вообще не было, и все такое, ну, если бы все всегда было круто, то ну как тогда понять, что это круто? Ну, типа, чтобы было что-то крутое, надо, чтобы было что-то отстойное».) Так экономический рост начинает приобретать характер гонки вооружений, а не системы производства, расширяющей возможности для удовлетворения потребностей людей. Определенное количество читателей в принципе согласились с этим заявлением, но продолжали жаловаться на то, что мы не предложили никакого убедительного решения. В частности, предложенное нами обложение налогом трат на рекламу многие осудили как явно неадекватное, принимая во внимание масштаб проблемы консюмеризма. Во-первых, никаких решений проблемы консюмеризма мы не предлагаем намеренно — ввиду того, что ни один из нас не верит в существование простых ее решений. Один из отрицательных результатов критики массового общества: очень многих людей она заставила ошибочно полагать, будто здесь существует какое-то решение. В книге «Бунт на продажу» мы достаточно ясно дали понять, что считаем фундаментальные проблемы потребительского общества прямым выражением конкурентного характера человеческой жизни во всех ее проявлениях, идет ли речь о желании получить жилье в престижном районе или о любви к походам по девственной природе, о поисках привлекательного сексуального партнера, о стараниях получить престижную работу, или еще о каком-нибудь из миллиона способов участия в социальных статусных иерархиях. Пытаться решить проблему консюмеризма, избавляясь от этой конкуренции, — все равно что пытаться решить проблемы капитализма, избавляясь от дефицита (или все равно что пытаться решить проблемы человечества, молясь о втором пришествии Христа). Многие занимаются этим, но толку нет. Таким образом, ни одно из предлагаемых нами решений не будет радикальным — в том смысле, что оно не коснется корней проблемы. Самое большее, на что мы можем надеяться, — это обуздать крайности конкуренции (так сказать, подрезать дикую поросль, чтобы придать кусту аккуратный вид). Вот почему мы призываем к процедурам, основанным на модели соглашения об обуздании гонки вооружений. Предложение об обложении налогами трат на рекламу — это всего лишь пример законодательной меры такого типа, которая, как мы думаем, будет более эффективной, чем культурный бунт. Никто из нас не питает иллюзии, что это окажет хоть сколько-нибудь весомое влияние на поведение потребителей, — эта мера предложена в основном как способ снижения уровня загрязнения нашей ментальной среды, во многом аналогично тому, как местные постановления о наружной рекламе контролируют беспорядочное нагромождение щитов и вывесок на улицах многих городов. Более серьезным предложением, которого никто как будто не заметил, было наше отстаивание прогрессивного подоходного налога. Согласно стандартным представлениям экономистов, высокие подоходные налоги делают бизнес неэффективным, отчасти ввиду снижения мотивации для работы. Но если предположить, что за определенным порогом почти все дополнительные доходы тратятся только на ту или иную форму конкурентного потребления, то ситуация выглядит совсем иначе. Во-первых, получается, что людям, платящим более высокие предельные маржинальные ставки, будет причинено отнюдь не так уж много вреда. Поскольку все платят такие ставки, в результате просто понижаются цены на типичные объекты конкурентного потребления высокого уровня. Также выходит, что даже если более прогрессивный налог на прибыль в самом деле снижает мотивацию для работы, может быть, это к лучшему. Как мы отмечали в третьей главе, единственный способ снизить потребление — это одновременно снизить доходы. Меньше работать — идеальный способ достижения этого результата. Законодательно утвержденная 35-часовая рабочая неделя отлично подойдет для наемных рабочих, но не особенно поможет служащим с зарплатой, считаемой по годовой цифре. Если бы система налогообложения могла удерживать последних от переработки, это было бы хорошо. Оборотная сторона конкурентного потребления — конкурентная переработка. Зачастую у людей нет иного выбора, кроме как работать слишком напряженно, просто потому, что они не могут позволить себе отставать от других. Они беспокоятся об угрозе их шансам на повышение или же о возможности поселиться в приличном районе и т.д. Позволить себе работать меньше они могли бы только, если бы все работали меньше. Для достижения этого результата нам нужны коллективные действия — прежде всего законодательный акт. Ясно, что этому аргументу в пользу прогрессивного подоходного налога следовало уделить в книге больше внимания. Мы не стали говорить об этом больше, потому что данный вопрос уже обсуждался в литературе, посвященной консюмеризму. В частности, Роберт Фрэнк пространно рассуждает о таком шаге на страницах книги «Лихорадка роскоши» (Luxury Fever), а Джулиет Шор представляет очень убедительные аргументы в книге «Перерабатывающий американец» (Overworked American). *** Одно из обвинений в наш адрес, исходящее от американцев (но не от канадцев), сводится к тому, что мы — культурные консерваторы. Мы до сих пор толком не выяснили, что мы такого сказали, чтобы вызвать такую реакцию. Это обвинение необоснованно, но в то же время мы не чувствуем потребности настаивать, что это так. Как-никак, одна из главных идей этой книги — левым политикам следует отучиться от культурной политики. То, что мы представили в книге, — это не культурная, а скорее политическая критика идеи контркультуры. Мы и не думали отрицать: контркультура на протяжении рядя лет породила массу развлекательных средств, может быть, даже великолепных произведений искусства (хотя мы склонны относить их тоже к развлекательным средствам). Однако контркультура никогда не считала себя всего лишь движением за культурную реформу. Она всегда выдвигала серию заявлений о последствиях, которые окажут большое влияние на другие крупные политические и экономические институты. Еще в 1950-х и 1960-х звучало много обещаний, которые до сих пор так и не сбылись. Культурная политика — даже персональное самопознание — провозглашались как прямая дорога к прогрессивной социальной политике в целом. Как выразился Теодор Роззак, с развитием контркультуры «те проекты, что были начаты битниками в начале пятидесятых — задачи по перемоделированию себя, своего образа жизни и своего восприятия — быстро заняли более важное положение, чем задачи по изменению институтов или политики» не потому, что институты или политика не имеют значение, а потому, что изменение собственного сознания представляется более основательной и более эффективной стратегией. Вместо того чтобы пытаться перенаправлять или контролировать машину снаружи, изменение культуры позволяет перепрограммировать ее изнутри. Эта идея стала невероятно влиятельной. К концу 1970-х годов она проникла почти в каждую прогрессивную организацию левого толка. Однако оглядываясь назад на четыре прошедших десятилетия XX века, мы полагаем, что это была не особенно эффективная политическая стратегия. Помимо самого факта, что культура просто не играет значительной роли в определении структуры социальных институтов, специфические формы сопротивления, превозносимые контркультурой, запустили культурную динамику, усугубившую ряд дефектов системы (в первую очередь консюмеризм). А ведь на их исправление контркультурный бунт изначально и был направлен, но они, в крайних случаях, вызывали и цикл конкурентного пренебрежения к порядку, ведущего к асоциальному поведению. Из-за этого прогрессивным левым стало только труднее претворять в жизнь свою политическую программу. В этом суть наших сетований. Таким образом, наше главное обвинение в адрес контркультурного мышления заключается в следующем: оно мутит воду, побуждая левых отвергать действительно прагматические решения социальных проблем на том основании, что они не достаточно «глубоки» или недостаточно «радикальны». Это заставило Майкла Мура выступить против контроля над оружием в фильме «Боулинг для Колумбины», поскольку законодательные меры якобы не касаются более глубокой проблемы «культуры страха», существующей в США. Контркультурное мышление толкает многих защитников окружающей среды сопротивляться планам реализации разрешений на выбросы во имя глубинной экологии. Оно побудило феминисток потратить годы на борьбу с порнографией под влиянием убеждения, что она служит глубоким культурным источником патриархального угнетения (согласно этой теории порнография для патриархата — это то же, что реклама для технократии). И наконец, оно обременяет левых политиков необходимостью защищать или хотя бы как-то оправдывать разного рода примеры вульгарности и девиантного поведения, которые следовало бы осуждать. Помимо прочего, это стало необходимо для успеха избирательных кампаний. Мы считаем, что контркультурная привычка уравнивать свободу с нарушением социальных норм стала политической помехой для левых. В 1960-х годах забота о приличных манерах и вежливом поведении рассматривалась как устаревшая условность, пережиток викторианской эпохи и симптом бесчувственного угнетения обществом индивида. Считалось, что более правильно — просто быть собой, говорить то, что ты действительно думаешь или что хочется сказать, и не позволять никаким отжившим социальным условностям вставать на пути самовыражения личности. Однако следствием этого стал весьма заметный упадок нравов в общественной и частной жизни. Особенно сильно это проявляется в США. Кто получил больше всего выгоды от упадка нравов — PBS или Fox News? Именно беззастенчивое хамство в публичной жизни Америки превратило все — от политических теледебатов до ток-шоу с правым уклоном — в такую злобную силу в американской политике. А как иначе можно объяснить выпады журналистки Энн Коултер? Грубая демагогия вытесняет нормальную аргументацию; почти невозможно вести нормальную дискуссию по политическим вопросам. И левым от этого больше вреда, чем правым. *** По мнению многих критиков, контркультуру придумали специально, чтобы принизить достижения левых. Нас обвиняли в необоснованных обобщениях, в том, что мы причесываем всех под одну гребенку и в целом гипостазируем контркультуру. (Как мы предполагали, некоторые также выбрали тупиковую стратегию, пытаясь провести различия между настоящей контркультурой и настоящим индивидуализмом — действительно подрывными по характеру — и фальшивой контркультурой или «конформистским» индивидуализмом — того сорта, который мы в действительности критиковали. Людям, находящим такую аргументацию убедительной, мы не можем ничего посоветовать, разве что перечитать эту книгу заново, на этот раз внимательнее.) Принимая во внимание полемический тон книги, мы действительно сделали ряд довольно широких обобщений. Но мы старались достаточно ясно давать понять, что в фокусе нашей критики находится не социальное движение, называемое «контркультурой», а скорее теория (о которой мы говорили, следуя примеру Томаса Фрэнка, как о «контркультурной идее») и влияние, оказанное этой теорией на левых политиков. Поэтому в первых главах мы старались избегать разговоров о контркультуре и использовали такие выражения, как «бунтари контркультуры» или «контркультурные активисты и теоретики», чтобы обозначить людей, испытавших наибольшее влияние этой теории. Только позже, понадеявшись, что наши идеи будут усвоены читателями, мы начали употреблять понятие «контркультура» (в основном из стилистических соображений). Возможно, разговоры о контркультуре — это упрощение, поскольку существовали сотни важных мыслителей, коих можно причислить к этому направлению мысли, и взгляды каждого из которых отличались определенными нюансами. Причина, по которой мы решили свалить их всех в одну кучу, отчасти заключается в том, что, будучи детьми из семей, находившихся под сильным влиянием идеалов 1960-х годов, мы оба сочли, что будет очень весело считать идеологию, в которой мы воспитывались, теорией, а не просто частью структуры вселенной. Возьмите, к примеру, комиксы «Люди Икс», на которых мы оба выросли. Задним числом совершенно ясно, что они в сущности обыгрывают фантазии бунтарей контркультуры: маленькая группа отщепенцев с исключительными способностями преследуется обществом мейнстрима за свою непохожесть на других. Тем не менее им удается спасти человечество от самых порочных тенденций. Если сравнить эти истории с Суперменом или бэт-меновской вендеттой против преступности, то легко увидеть, что люди Икс вовсе не являются идеологически нейтральными. Эти комиксы — наставление в духе франкфуртской школы для детей. Разумеется, в детстве мы ничего этого не понимали. Вот почему во взрослой жизни нам обоим было ужасно интересно читать оригинальные книги, в которых развивался контркультурный анализ, и связывать вместе бесчисленные пути, по которым его влияние создавало структуру нашей культурной среды. Мы полагаем, что, говоря о контркультуре, можно сделать следующие обобщения: из интеллектуальных дебатов 1960-х возник в высшей степени стандартный набор политических идей, составивших основу аргументов левого толка, и эти идеи, как ни удивительно, остаются неизменными. Конечно, существует множество прогрессивных организаций, агитирующих за изменения законодательства, участвующих в демократической политике и т.д. Мы заявили лишь, что влияние контркультурных идей мешало институциональному прагматизму такого рода и тем самым делало левых менее эффективными. Рассмотрим, к примеру, вопрос перегруженности дорог автомобилями как ту область, где правильное возмещение издержек может существенно улучшить качество жизни. Вскоре после выхода в свет этой книги писатель и бывший хиппи Рик Салутин написал статью под названием «Ад — это чужие автомобили» (Hell is the other people's cars), где он рассматривает значение переполненности дорог для качества жизни. Начал он неплохо, указав, что система дорожных пошлин, введенная в Лондоне, оказалась не только эффективной, но и очень популярной. Но вскоре Салутин отмахивается от этой идеи в пользу так называемой стратегии «голой улицы». Суть в том, чтобы убрать все светофоры, всю разметку, дорожные знаки и тротуары и позволить водителям и пешеходам «самим организовать движение». Вероятно, это заставит всех поступать друг с другом более человечно: «водители и пешеходы встречаются глазами, они адаптируются, они взаимодействуют друг с другом». Красота этой системы в том, что «она восстанавливает ответственность индивидов за свои собственные действия, вместо того чтобы заставлять их соблюдать правила. Эта система несет свободу, она демократична, она создает общность». Борьба против тирании дорожных знаков и светофоров, продолжает Салутин, очень похожа на борьбу против тирании глобального капитализма. Даже если предлагаемая тобой альтернатива не работает так же хорошо, важно, что поддерживается «утопический импульс». Важны не след-ствия, а скорее «значение твоих действий как один момент бесконечной борьбы за освобождение». Это классический пример смертного греха контркультуры — тенденции отвергать серьезные предложения по решению реально существующих социальных проблем на том основании, что они недостаточно радикальны или не слишком трансформируют сознание людей. Тут можно видеть, как обыгрываются все классические контркультурные идеи. Во-первых, видна привычка относиться ко всем правилам как к формам угнетения независимо от их содержания. Именно она наводит Салутина на забавное предположение, будто избавление от светофоров есть пример «борьбы за свободу». Во-вторых, присутствует наивная вера в силу спонтанной гармонии, которую контркультура делит с правым либертарианством. Салутин выступает за инициативу «голых улиц», потому что одобряет «социальное саморегулирование вместо контроля сверху вниз». Почему бы тогда нам не ликвидировать государственное соцобеспечение, заменив его на систему частных благотворительных пожертвований? Наконец, мы видим бессмысленное прославление того, что нерегулярно и спонтанно в противоположность постоянному и предсказуемому. Салутин заканчивает статью идиотским предположением о том, что «непредсказуемость» предпочитаемой им схемы дорожного движения — это одно из ее главных достоинств. Но непредсказуемость — это последнее, чего бы вы хотели от других водителей. Встреча глазами не заменит всеобщей договоренности. Разве у Салутина не бывало затруднительных моментов, когда, идя по коридору, он и идущий навстречу человек одновременно подаются влево, а потом оба вправо и т. д.? Все гораздо опаснее, если такое происходит, когда вы сидите в машине, едущей со скоростью 50 км/час, а на заднем сиденье у вас двое детей. Конечно, существуют и разумные левые деятели — например, лондонский мэр Кен Ливингстон — и прогрессивные организации, ставящие достижение коллективного блага выше неясного утопизма. Проблема в том, что они подвергаются яростным атакам со стороны представителей левого фланга. И мы заявляем: в таком положении дел виновата, главным образом, контркультура. *** Звучало немало замечаний по поводу якобы присущей нам снисходительности или наивности, когда речь идет о власти корпораций. Вопрос сложный. У нас обоих сложились непростые мнения, ни одно из которых не годится, чтобы его здесь высказывать. Впрочем, есть два момента, достойные упоминания. Во-первых, ни один из нас не считает, что есть что-то плохое в прибыли, и ни один из нас не полагает, будто крупные проблемы современного мира вызваны преобладанием мотива прибыли в капиталистической экономике. Не сам рынок, а сбои рыночного механизма ответственны за большую часть проблем, которые пытаются решить прогрессивные социальные организации на протяжении двух последних веков. Но если убрать демонизацию прибыли из критики корпоративной власти, то что останется? Очевидно, что многие корпорации используют недопустимые методы. Они делают это по той же причине, по которой спортсмены принимают допинг. И те и другие будут продолжать так делать, пока кто-нибудь не заставит их остановиться. Воображать, что потребительский активизм помешает злоупотреблениям в корпорациях — то же самое как думать, будто бойкоты болельщиков могут удержать спортсменов от употребления допинга. Проблема коллективных действий почти совершенно непреодолима. Вот почему мы считаем, что главной целью прогрессивных левых политиков должен быть контроль государства. Во-втор

John_dude, ТИПА ПРОДОЛЖЕние следует

Melcer, ты че мОзги-то людям в преддверии праздников рвешь: О_оJohn_dude, да мне ваще нравится все, что ты делаешь, и ты сам нравишься, и как ты бесишься, когда тебя не понимают, тоже очень нравится! ;)

Во-вторых, многие из тех, кто выступает с жалобами на власть корпораций и в частности на их влияние на правительства, не осознают двух важных вещей. Да, действительно, правительства сталкиваются со значительными трудностями, когда дело идет о введении законов в рамках социальной или экономической политики. Причиной некоторых из них являются возражения со стороны корпораций. Но многие из этих затруднений возникают благодаря самой природе капиталистической экономики. Например, все правительства мира почти неизменно не испытывают энтузиазма по поводу стратегии налогообложения корпоративных прибылей не потому, что этому сопротивляется мощное бизнес-лобби, а вследствие структурной невозможности в рамках системы частной собственности добиться, чтобы эти налоги изымались из прибыли, а не за счет заработной платы или потребительских цен. Можно сетовать на такое положение дел, но важно разграничивать роль, играемую структурными ограничениями такого рода, и властью бизнес-лобби. Существует громадная разница между администрацией Джорджа Буша в США, которая фактически принадлежит большому бизнесу, и Новым лейбористским движением в Великобритании, где дела так не обстоят. Последнее следует «дружественной к рынку» политике, находится под пятой корпораций — по существу, это свидетельствует о сильной переоценке власти корпораций. Люди, указывающие на недавние скандалы с фирмами Enron и WorldCom как на примеры капитализма, вышедшего из-под контроля, правы. Но важно помнить: эти фирмы были либо полностью уничтожены этими скандалами, либо разделены и проданы. Кроме того, основными жертвами во всех случаях стали акционеры, т. е. капиталисты. Как ни крути, эти скандалы показывают ряд уязвимых мест корпоративной организационной формы и, в частности, неспособность хозяев диктовать свою волю даже менеджерам, которых они сами наняли. Предположение, что эти хозяева контролируют мир, когда они не в состоянии охранять порядок в собственном доме, откровенно говоря, невероятно. Хотя важно не проявлять излишнего благодушия в отношении власти корпораций, так же важно не преувеличивать ее силу. Основная угроза обществу от бизнеса проистекает из его недальновидности, интеллектуальной лени и от импульсивной враждебности к правительству, а вовсе не из некоей присущей ему способности к мировому господству. *** Наконец, у некоторых читателей почему-то возникло впечатление, будто мы — приспешники империи зла, верные защитники корпорации Microsoft. В этом обвинил нас один довольно известный книжный обозреватель, основываясь на нашем высказывании, что доминирование на рынке Microsoft приемлемо, так как ее продукты «дешевы, эффективны и представляют собой то, что хотят покупатели». Проясним ситуацию: фактически мы оба большие любители Linux. Текст «Бунта на продажу» был отчасти написан и полностью индексирован с использованием программы OpenOffice (www.openoffice.org). Microsoft была упомянута в книге всего дважды, и оба раза — в качестве примера того, как не самый качественный стандарт может закрепиться на рынке в результате выгоды большой сети. Неверное представление о наших предпочтениях, по-видимому, возникло из-за нашего обсуждения рекламного ролика компании Apple Computer «1984», который мы процитировали как рекламу «бунта на продажу». (Мы полагали, как выяснилось — напрасно, будто все знают, что целью этой рекламы была не Microsoft, а скорее IBM.) Системы подчинения и единообразия не всегда поддерживаются с помощью репрессивного аппарата контроля. По содержанию рекламного ролика Apple казалось, будто контроль IBM на рынке персональных компьютеров осуществляется фашистским аппаратом а-ля Большой брат (и получается, что вы должны нанести ответный удар, покупая программу Macintosh). Мы пытались указать: контроль рынка IBM на самом деле являлся результатом эффекта сети, порожденной желанием совместимости файловых форматов, а не какой-то авторитарной «директивы по очищению информации». Таким образом, классические антиавторитарные формы бунта, направленные на Большого человека, оказались на самом деле неэффективными для обеспечения прекращения единоличного доминирования в области компьютерных операционных систем (поскольку его сохраняло децентрализованное поведение потребителей, а не центральный контроль). Вот почему мы написали: «выражать собственную индивидуальность, являясь на работу в смешном галстуке, это не то же самое, что выражать собственную индивидуальность, используя файловые форматы на вашем компьютере, несовместимые с форматами ваших коллег». В случае с галстуком раздражен будет ваш начальник, но в случае с файлами, пожалуй, жаловаться придется вашим коллегам. Впрочем, некоторые читатели восприняли этот фрагмент как нашу анафему тем, кто использует несовместимые файловые форматы. У нас не было такого намерения. Если хотите маяться дурью, пожалуйста!

Исходное сообщение Marilka: Melcer, ты че мОзги-то людям в преддверии праздников рвешь: О_оJohn_dude, да мне ваще нравится все, что ты делаешь, и ты сам нравишься, и как ты бесишься, когда тебя не понимают, тоже очень нравится! ;)

Круто) Мне это приятно) Но я особо не бешусь, когда не понимают, я бешусь, когда критикуют то, чего не понимают. В колонках играет: Maximum the Hormone - Healthy Bob LI 7.05.22

( Картина такая : Женьщина стоит на болконе при луне в уебанском калпаке, и плаксивым голосом причитает): О Джони Мнемоник, сколь сладостен твой пост на вкус. Хочу его попробывать я смасло и сиропом розовым. ( тут яркая вспышка и с небес несётся что-то яркое и прошибает ей голову) ( Новости: Сегодня на планете ГЫ123456, которая вошла в зону метиоритной облачности, шальной метиорит унёс жизнь одной тупорылой даме. Люди не пострадали )...

_Frost_, Даже, если к ебеням взорвать пол планеты, люди всё равно не пострадают)

John_dude, Ну это же было не на земле.

Как по мне сдесь ничего плохого нет, пизда это тажа вагина, а она символизирует источник жизни. Вот и получаеться что Бог в источнике жизни

Zloy_programmer, Респект!

_Frost_, Ёбанэ!!! Нихуйа!!! Он не так понял, хотя мысль тож нармальная, йоу!)) НО НЕ ТАААААААААК!!!

Ндаа мысль программера грамотная ))... John_dude, Вообще изначально я думал ты просто стебёшься насчёт своего поста. Как бывает же, спизданёшь какую то хуйню и с серьёздным ебалом пытаешься доказать насколько это филосовская мысль... А оказывается вонано как...