У меня есть любимое занятие - складировать школьные тетрадки. Сегодня, даже не смотря на настрой, выкинуть все, рука не поднялась. Потому что там были сочинения. Довольно смешно, хотя и совершенно непонятно. Выкинуть не смог потому, что стало жутко интересно кто те загадочные литературные герои о которых так масштабно сочинялось на отлично в школе....
Я малообразованное в литературе жулье, лихо врущее, даже не знающее про кого….
1.тезисное сочинение по поэме блока 12 / ни разу даже не открывал / 5 листов. 2.Лопахин - настоящее России / Ху из Лопахин вообще? Кто его написал / 6 листов. 3.Каким мне представляется лирический герой раннего творчества Маяковского / э..., никаким. Я вообще не люблю Маяковского / 3 листа 4.Что бесчеловечного в положении ночлежников. Сатин и Анна. / А как первый вопрос связан со вторым? / 7 листов 5. Нашелся шедевр: " У блока в теме родины было два периода. Раскрыть тему" / учительница явно была не в себе / 4 листа и 5 неизвестных мне названий стихотворений / уже нервно сверяю подчерк, мой ли... 6.О чем ионыч чехова? / 7 листов. / Походу все-таки пришлось в прошлом ознакомиться… и коммент учителя " очень хорошая работа, лучшая в класе". Теперь я понимаю почему меня не любили на уроках литературы … 7.Правда или спасительна ложь в пьесе Горького «На дне». / Пробуждает совесть: хочется плюнуть на уборку и в одном халате пойти признаваться учительнице, что ничего этого мной не читалось……
сегодня погода такая, что не жалко выкидывать мусор.можно вытряхивать его из всех ящиков и укромных уголков за комодом, куда он сползается на безвременное забытье и постоянное местожительство, к моему великому удивлению. можно подкидывать его к люстре и оттуда пинком ноги смело отправлять в предварительно распахнутое окно. ( я не деградант, так между прочим принято у испанцев в канун нового года. а то ,что мы не новогодняя испания, так уж извините, не повезло), перед этим, конечно, заколов занавески, иначе и их потом придется тоже в окно выкидывать, как универсальный пылесборник.
самое сложное - по-старинке собирать низвергнутый из утной обители бардак и распихивать по пакетам из продуктовых магазинов ( самые, как выяснилось, прочные - квартальные, еда там, конечно, порченная, зато пакеты на совесть прочные. любой мусор удержат). дальше еще хуже, эти нестандартные пакеты в набитом состоянии принципиально не влезают в самую что ни на есть стандартную советскую мусоропроводную дыру у лестницы. а оставлять целофан полупустым не позволяет все тоже советское детство, это ж какое расточительство получается, целые поля целофана пропадают незагаженными! вот и набиваешь, скорее по привычке не включая мозги и общую прозорливость. а потом у железного ковша, который почему-то отказывается съесть целый пакет хлама за раз, он тоже тот еще советский жук, вдруг тебя осеняет прозрение, что ты блин последний дурак и надо было думать раньше. а еще оно, прозрение, смеется над тобой в голос и говорит "вот и стой теперь мусор из пакета порциями скармилавый ковшу, и так пройдет половина твоего дня" а как вы еще хотели с генеральной уборкой.
на самом деле последнюю я не планировал вовсе. просто погода сегодня такая, что не жалко ничего выбрасывать.и только подумать сколько всего нужного я скрипя сердцем складировал в ящиках стола...вообще эти ящики самая настоящая мусорка ,через полгода эксплуатации их можно выкидывать вместе со всем содержимым, потому что устарело, а половина ручек так и не начала снова писать,
вопреки возложенным на них надеждам. ручки, видимо, тоже исключительно советские )проблема только в том, что ящики не влезают в ( уже догадались?) советскую мусорную дыру.
а, блин, отвлекся от уборки ,как всегда это бывает на середине. вести с полей целофана допишу после кормления ковша )
не поленитесь ,порадуйте мою душу комментами, и я вам еще о парадоксах русской души напишу.
ошибки исправлю позже...
С трудом прикурив от спички, этот навык теряется со временем, если пользоваться зажигалкой, я сел на черный офисный стул. Пусть сломанный, со спинкой привязанной к подлокотникам, зато удобный и все еще теплый от недавнего посетителя. Как бы мерзко это не звучало, но при температуре в 6 градусов с промерзлым ветром, настойчиво, как первая любовница, залезающим под куртку, нагретый кем-то стул кажется если не райским островком, то, как минимум, приятным бонусом.
Я сел, откинувшись назад, и блаженно вытянул вперед ноги. Завязанные двойным узлом шнурки на ботинках, попав под дождь, напоминали гордиев узел. Впрочем, разрубать их не имело смысла, проще выкинуть сами ботинки. После такой прогулки по залитому грязью кладбищу выжить могли только архаичные резиновые сапоги до колена, куда уж там кроссовкам от Nike, они для российской погоды, как иностранцы: непривычно мокнут и вечно мерзнут.
Перед глазами простиралась типичная кирпичная стена с корявой укладкой пьяных рабочих. Своей высотой и ограниченностью так называемая курилка недвусмысленно напоминала питерский двор-колодец. Я сидел, облокотившись головой о холодную стену позади, так она меньше трещала от выпитого коньяка, и невольно думал о смерти. Напротив неплотно уложенные кирпичи превращались в тетрис могил, утыканных в окружающее кладбище под завязку. Холод в душе становился невыносимым. Пора было или уезжать домой или заливаться коньяком. К погоде больше подходил второй вариант.
Вокруг, безусловно толпились люди. Разве могло быть иначе в стране, где стремятся ограничить свободное курение, заперев прокаженных никотином в узкие проулки между жизнью и смертью? Так вот в таком уголке на кладбище столпилось прилично народа. Все они не замечали друг друга. Каждый был поглощен своими мыслями, и мир для каждого был индивидуальным. Мой отчего-то смахивал на ад.
Обычно я равнодушен к чьим-то смертям, к горю и потерям. В основном из-за веры в лучшее. До сих пор не вижу смысла лить слезы над телом человека, который оказался в мире куда более приятном. Есть в моем мировоззрении некий налет христианства, хотя и не столь насыщенный, чтобы относиться к религиозным людям. Если задуматься, плачут на кладбищах из эгоизма, потому что родственники не могут отпустить человека, который был им нужен. Вокруг крики, всхлипы и слезы. Лично я к этому отношения не имею. Моя роль быть утешающим плечом и успокаивающим собутыльником. Это тоже сносная миссия. К таким как я не придираются из-за отсутствия чувствительности, не требуют истерик и не считают переведенные пачки одноразовых платков. Отвлекаясь, хочу оправдаться, последних я с собой не ношу. Это вдвойне пошло сморкаться в листок бумаги, вместо специально выполненного кусочка материи. Мусорные ведра, из которых вываливаются те самые одноразовые платки, подтверждают мои взгляды.
В этот раз, на этих похоронах, к сожалению не первых в моей жизни, не смотря на скептическое отношение к смерти, я был тронут до глубины души. Мурашки до сих пор расползаются по коже от воспоминаний, и в задумчивости тухнет не первая сигарета…
Безутешная дочь, рыдая, просила у матери прощения за то, что не смогла ее спасти.
И мое сердце, наливаясь кровью, бьется медленнее. Поэтому я, как многие другие, отсиживаюсь в убогой курилке на кладбище, прикуриваю одну за одной и надеюсь, что смогу напиться до потери памяти и все равно это не забыть.
для меня нарисовалась новая планка - писать в стиле рассуждения.
хотя именно этот вариант мне меньше всего нравится читать.
по сути это то же самое развитие сюжета, только в прошлом,
вариантах настоящего и в будущем. что в нем интересного?
как последователь и поклонник Брэдбери, я мертв как пустой
растолковыватель вариантов, и жив, как художник образов
Она отпивает Хайникен по глоточку, рисует в блокноте черточки-завиточки. Кивает: еще пол-литра из той же бочки, не надо маслин, спасибо, я не люблю. Домой на попутке; встречные фары – в строчку. Стучат в голове веселые молоточки. Вода из-под крана. Душ. Простыня. Сорочка. Такая жара, подруга, хоть лезь в петлю. Ночник умирает. Ночь заливает стены, и можно глядеть, как ветер колышет тени, как ватная тишина подминает время: неспешно и обстоятельно, как каток. Она засыпает медленно, постепенно. Шумит в голове прибоем пивная пена. Привычное одиночество внутривенно вливается в утихающий кровоток.
Расскажи мне, как горел Париж, как, врываясь в небо, пламя языками тянулось к луне, желая и ее обратить в пепел. Расскажи мне, как бежали, сгорая, люди, поглощенные горем, без оглядки, без надежды, с опустошенным напуганным сердцем. Его пожирала боль и ложь... Оглянись, они все еще превращаются в пепел у тебя за спиной.
Не успеешь шагнуть, под ногами колючие угли впиваются в кожу, не успеешь вздохнуть, рвутся легкие дымом, как хорошо заряженные порохом, на лице черной тушью написаны руны, извращенные, искушенные и для всех зачастую посмертные.
Расскажи мне, как изнывало серое небо, задыхаясь дымом и извергая проклятия прямо над домой божьим, который тоже горел. Как медленно, но непреклонно ползли по улицам змеями угли, как игривый пепел с ветром, нараспев, заполняли воздух хлопьями, словно нежданный снег, серыми, словно последний осенний дождь, и дети, убегая, смеялись, невинные они до конца верили в будущее.
Красиво, не правда ли, горят их души?
Крались к колыбелькам костры, тихо-тихо шурша коврами и книжными страницами. Огонь плясал в чужих платьях, примеряя все без разбора, заползал под простыни бойким любовником, залезал в тайники бессовестным вором, бесился на чердаке маленьким мальчиком, играл среди всякого хлама, гнался за птичьими криками, прыгал из окна в окно и со всех ног мчался дальше...
И мир вокруг окунулся в горящие бесконечные сумерки.
В обмен я нарисую тебе пожары под Москвой, хотя они не так живописны.
Люди остаются людьми, и бежать не входит в их распорядок дня: они живут, как и жили, и дышат, как вдыхали, прокурены настолько, что непроглядная гарь для них почти как кислород, и заменяет воздух.
А там, за чертой города, если ехать на поезде по раскаленной железной дороге в ад, со всех сторон кладбища, отчасти старые, заброшенные, да и новые, они неустанно горят. Я видел, то серое небо, в которое врывается дым, то ночное зарево у себя за спиной. Оно крадется так медленно и бесшумно, что страшно спать, ненасытно пожирает деревню за деревней на своем пути, оставляя голые кости домов, оно мучительно душит людей, а ветер, безмолвный соучастник, извечный любитель пепла и крови, уносит их крики в небо.
И в этом пекле, воздух, как бешеный пес, раскаленными клыками вгрызается в кожу, оставляя рваные дыры ожогов. Люди, прокаженные ужасом, бегут к алому горизонту, пока могут дышать, а за их спинами сходятся огненные волны. В горящую землю навеки оседает все неживое, что в спешке меняют на жизнь.
Почти беззвучно падают на землю подрубленные огнем у корня кладбищенские кресты, и проваливаются дальше, чуть ближе к аду. Гробы, последние пристанища тела, медленно тлеют, становятся черными, словно в раскаленной печи. И, ты знаешь, кажется, мертвые стонут… Они всего лишь чей-то залог за жизнь.
неистовый раб желаний, сгорбленный под тяжестью цепей и чужих взглядов,
скованный правилами и законами, чужим, неизменно неверным мнением,
срывает сталь, стирает линии, и, если омелится быть самим собой,
то, наконец-то, вздохнет свободным