15+1=∞

ой, черт, я же загадал совсем другое. или я загадал два. вот балда, не помню) но так оно еще лучше. есть такое мнение, что желания нельзя говорить, пока не сбудутся. а если я и сам не вспомню точно, значит, они под надежным замком.

но, я помню, тем летом, стоя у озера, глядя на звезды в 2 часа ночи, наблюдая за падением одной из них, я загадал дебилистическое желание. а вот теперь богам самое время прямо-таки ухохатываться.

ооо, эти боги, они смеются надо мной

Я не знаю, будет ли со мной эта ночь этой ночью.

Пока я писал, что-то поменялось.

Где-то запускают воздушного змея. Я лечу на нем и гляжу вниз. Я вижу города, мусор, людей, собак, облака, мусор, самолеты, аэропланы, реки, ангелов, звезды, тебя. Скоро ветер переменится. Дети поют песни хором. Их дыхание летит в атмоферу. Я лечу и дышу каждым твоим новым и каждым моим старым. Мне стало привычно осознавать, что прежде всего нужно верить, что будет - подсознательно, и сознательно быть как будет. Моя вера - твой воздушный змей. Забавно, что такое огромное время, за которое можно успеть обойти мой и твой дом много-много, очень много раз(я не считал, но обходил), мы оба не разучились обращаться с этой верой(хотя у нас разные инструкции по пользованию, естественно). Но кто запустит его опять? Да поможет мне ветер. Пилот кричит мне из открытого окна, чтобы я убирался прочь, чтобы не отвлекал пассажиров его самолета. Самолет разобьется где-то у островов Фиджи. На кой черт пилоту нужны эти галеры. Дети поют хором. Аллилуйя. А ты поешь хором с собой. А я лечу.
Скоро ветер переменится. Но, знаешь ли, ведь он и станет таким же очень скоро. А значит, все повторится. Только в этот раз я буду крепче держаться за каркас и не смотреть вниз.
Внизу - города, страны, дома, улицы, Земля, солнечная система.

Пешком по Млечному пути - я обязательно кого-то встречу. Он расскажет мне как вернуться домой.

Этюд для арфы о Бернанде и Мэри

Вернуться к первым страницам
В четыре часа утра,
И ты сразу – Амон Ра,
Не сомкнуть ресницы,
В глазницах – дыра,
Бессмысленны нити и спицы,
Как поиски райских врат,
Но твоя-то дыра сверкает в миллионы и больше карат.
---

Ювелир шел по сумеркам улично, продуваемым звездочной пылью,
Он оценивал бубличность булочной, и мукой прорастали крылья,
Его вечер был ветрено-чистым, его булка была с корицей,
Асфальт был бумажно-зернистым, но он-то по сумеркам птицей
Летел, напевая лучисто,
Иногда хохоча и со свистом,
Ловя атмосферы душистость,
Симфонии Ференца Листа.

Ювелир был подкован умело, его руки не знали покоя.
Рабочее место грело, гнездо ему свив и устроив.
Ювелир жил один – с семьею, своя комната справа от входа,
Год, еще, и так – двое, трое, иногда, с переменой погоды.
В дождь он пел о героях,
Ночью всегда волчьим воем,
Солнечно – баллады о Трое,
Апокалипсис – маршевое.

Дом всегда ждал ювелира, стены встречали приветом,
Поклон «властелина мира» был для коробки ответом.
А ту, ну которую слева, обитатель комнаты справа
Называл всегда королевой, королева кричала «браво!»
И подхватывала распевно
Ювелирных песен припевы
Про силу небесного гнева,
Ну, там, где про Адама и Еву.

Ювелира звали Бернандом, королева забыла имя,
И сегодня была Амандой по прозвищу мудрый Джимми.
Но к вечеру стала Мэри, гости ушли, и вдох-выдох
После закрытия двери и счёта примерных убытков,
Для Мэри сегодня премьера:
Бернанд тихо Мэри уверив
О сделанном шаге в карьере,
Пел песню о гондольерах.
Сон Мэри: парижские скверы,
Снега вместо Альп в Кордильерах,
Греческие галеры
И утренние эклеры.

У Бернанда с утра работа, на которой не сделаешь вдох,
Независимо от погоды, если ты вроде как бы Бог.
У Бернанда отличные руки с важностью в каждом пальце,
Пальцы цвета бамбука кисти циновкой сплетаются.
Сплетни кричали: «ну-ка!»,
«Говорят, у него супруга?»,
«А я слышал, что дети и внуки,
А еще он пьет только самбуку».

Ювелир занимался делом, а до зрителей дела нет
А когда за окном темнело, Бернанд только шел на обед.
Но сегодня Бернанд отдыхает в мастерской, что находится дома
Ведь он завтра тебя сотворяет, а потом вместе с Мэри в дорогу
Вещи скорей собирает,
А то они с ней опоздают,
В Кордильерах снега растают,
Эклеры уже раскупают,
И галеры вдаль уплывают,
Слетаются в птичьи стаи,
Стремятся к далекому раю,
Где музыка вечно играет.
---

Дочитать до последней страницы,
Начиная в четыре утра,
И, если ты Амон Ра,
То можно сомкнуть ресницы,
В глазницах исчезла дыра.
Мэри на поезде в Ниццу,
Галеры у райских врат.
Но твои-то глаза сверкают в миллионы чудесных карат.

[300x300]

Настроение сейчас - это, черт подери, страшно

Это черт подери, смешно

Про нервы, глупости, слог, стиль и лунную дорогу

Моя, знай, стилистика – глупость,
И нервы, пожалуй, ни к черту
Ни к ангелу, впрочем ведь, тоже.
У нервов стилистика – скупость,
Такого они, знаешь, сорта,
Который всех чертов дороже.
И вы не сочтите за грубость
Что нервы ведут себя гордо,
Ведь просто иначе не может
Вести себя нервная тугость –
Натянутость нервной когорты.

Моя уникальность – повторы,
Скрытые глупостью стиля,
Наивной и даже чудесной.
Повторы себе сами вторят
По тысяче раз на милю,
В которой шаги легковесны,
Шагаются, как тараторят.
«Привычные к милям или
Километры глупостям тесны?» -
Повторы с повторами спорят,
Не зная о важности крылий.

Моя адекватность – вопросы,
Риторические по-детски,
Раскиданные построчно.
Слог любит курить папиросы
С названием странно-немецким,
И сам прибавляет «срочно»,
Когда речь заходит о взносах,
Ну, если в обществе светском
(В котором не знаю точно)
Все члены страдают склерозом
В фантазии слога эстетской.

Моя гениальность – страницы,
По-белому чистые строки –
Бесклеточный символ листа.
Глупости любят столицу
За странности башен высоких
(С квартирностью более ста),
Смеются чудесности в лицах…
Нет, глупостям не одиноко,
В рамках тепла от холста
С воздушными крыльями птицы
Любовь к себе очень проста.

Моя, знай, особенность – точность,
Расплывчатая как дым
Сигар в светском обществе слога.
Стиль – прежде всего полуночность,
В которой светит родным
Лунная в небе дорога,
И каждого камешка прочность,
Как путеводитель слепым,
Количеством вечного «много».
Для слога она – правомочность,
Для стиля и глупости – Рим.

эта тишина, она бьет мне по щекам. раз-раз, раз-два-три, как тра-та-та-та.
а этот звук он еще страннее, и от этого я заранее боюсь, что страннее может быть страшнее. поэтому надо сделать потише. потише плохо. когда делаешь тише, то невольно начинаешь прислушиваться.
сделать бы биение слева потише, а то подскакиваешь с каждым ударом, и до потолка, и об пол, как мячик резиновый.

"очнись-очнись!".
и с размаху по щеке: "очнииись!!"

* * *

Я руки умою в небо,
и воздухом затанцую.
Прижму себя музыкой ветра
к себе, и себе, волнуясь,
скажу, что не отпущу и
сам никуда не денусь
в момент, когда я рискуя
собой разбиваю стены
всех граней бегранной Вселенной,
стотысячносотенно тленной.
Пока вы малюете вечность,
мы здесь не находим замены,
и сами собой феноменно
являем саму безупречность.

Вообще-то слишком уж громко,
вообще-то должно бы потише –
под звуком глобальности ломка
персонально-небесная ниша
закрыто-прочитанных книжек
и музыки ветрено-звонкой,
щекочущей ближе и ближе,
чем звуки в ушных перепонках.
И раз уж на ваших холстах
мир прорисован не тонко,
без изящества, то есть без толку,
вся палитра у нас на руках,
а вечность рисуем мы долго.

P.S.
Когда свет у вас под ногами
рисует асфальтовый иней,
над вашими головами
эскизами колдовскими
мы светим вам звезд фонарями,
и сами любуемся ими,
ну, звездами, то есть, своими.

Успевши быть в были, кем не был,
я руки умою в небо.

а все равно ведь дети, маааленькие. наивные и глупые. бросающиеся на оборону собственного мира, как ребенок защищающий свои бесконечные сокровища: порванный фантик в кармане куртки и самый-самый старый рисунок в самом нижнем ящике стола, запрятанный будто за тридевять земель.
но, на самом деле, по-моему, только эти сокровища и есть настоящие сокровища.

Про время

Что пишут? – Новые вести,
Что песни
Перестанут звучать,
Что стрелки встанут на месте
Циферблатно в назначенный час.
Не пошевелятся песни, хоть тресни,
Не будут, не станут кричать,
Истекаемых кровью небесной
Их заставят кивать и молчать
И себя про себя повторять,
Пока время стреляется с бездной,
Но время не станет стрелять.

Что будет, что станет с эпохой,
Заточённой в сто сорок острогов,
Ведь вечности взгляд черноокой
Означает бесконечное «много»?
Отвечу – не будет эпохи,
Не будет ни чая,
Ни писем,
А только лишь время печально
В петле измерений повиснет,
Обнятое нежностью смыслов,
Погруженное в светлые мысли.

Но станет чудесно, ты знаешь,
И время очнется часами,
По улицам вдоль захромает,
Глядя изумруда глазами,
И светлыми счастья слезами,
Дожди за окном проливая,
Зайдет и в наш дом да за чаем.
Просто время, ты знаешь, скучает,
Иногда так устало бывает
И тоской до петли пробирает,
Вот тогда оно в ней отдыхает.


P.S.
Момент, когда время вешается,
С реальностью не перемешивается.
Так что самоубийство времени
Нам не ударит по темени,
Но и его воскрешение
Не будет для нас утешением.
Просто время, когда время балуется
В атмосфере абсолютно не чуется.
Принюхивание не рекомендуется.

Себе, Дали и Берингу

Ну, а если ты спросишь: «Что будет, что нового в этой дали́,
В которой книги в пыли
И забыты все короли?»
Я отвечу, что будем мы оба - Сальвадоры Дали
И откроем свой новый Неберинговый пролив,
Остальных конкурентов испепелив.

Ну, а если ты скажешь, что мы оба рисовать не умеем,
Научиться уже не успеем,
И закрыты все двери.
Я отвечу известную истину, что мы уж давно очумели,
Ты согласно кивнешь (втайне-то дело вполне разумея):
«Так, знаешь ли, дали мне стали яснее».

Ну, а если ты вдруг промолвишь, что штурвал - не твоя стихия,
Сдались тебе эти ветра лихие,
Как мои стихи, и
Паруса у нашего корабля-то и вовсе старые да сухие.
Я скажу: все равно, ты же знаешь, капитаны из нас не плохие,
Ничего, что у каждого шизофрения.

А корабль-то сами придумаем, ну напишем, ну, пусть, нарисуем,
Мы же пишем, как карты тасуем,
Фантазируем, словно танцуем.
Ты грустно добавишь, мол, рисунки свои мы малюем,
И работу свою ни за что мы грамотно не презентуем,
То есть плохо охарактеризуем.

«Презентация будет сама собой, нам лишь стоит начать писать -
Карты мыслями тасовать
И эмоции гравировать.
Правда, ведь, знаешь, чем думать кем нам не стать,
Лучше просто начать,
Но прежде, пожалуй, поспать –
На начинания рано вставать,
Ведь придется тебя убеждать
Опять» -
Вот что смог я ныне сказать,
Прежде чем снов тебе пожелать
И, плюхнувшись на кровать,
Спать.

Линию горизонта за моим окном составляет линия леса, местами неровная. На линейку средств не было. Деньги, знаете ли, не нужны, чтоб горизонты чертить. (не надо говорить, что вспомогательно вполне себе - да, но по сути - нет, и не следует спорить).

Я сплю. Я спал? Я спал. Странные эксперименты с режимами. Такой мне не очень нравится, хотя на него я в этот раз опоздал, как на поезд. Твой режим суток, тот же режим дня и ночи, какой бы он ни был свободный и "безрежимный" относительно всяких там других, все равно он ничерта не свободный. Потому что сие есть режим. Он подразумевает соблюдение и определенный график занятий в этом времени. Таким образом, опаздывая на свой "свободный поезд", я нарушаю его правила. Получается и моя "свободность времени" - тоже правило, тоже строго регламентированный график суток. Только свой. И отчитываюсь я перед собой. Как кретин.

В дополнение к предыдущему абзацу. Не нравится мне то, что только проснувшись в этот раз, через пару часов я наблюдаю рассвет. Нет, чтобы сумерки. Рассвет. Планировалось проснуться ну хотя бы в полночь. Ночь - вообще самое плодотворное время суток. И важное. Ну точнее, важность скорее всего прививается еще и тем, что большинство населения скорее зависимы от дня, и твое ощущение собственной одинокой свободы ночью получается очень хорошим и приятным контрастом. "Меньше народа - больше кислорода", так и здесь - ночь отдает мне больше хотя бы потому, что день не может отдать столько, сколько нужно, потому что отдает себя по кусочкам просто ужасному количеству особей. А ночью имеется возможность взять себе самый приоритетный кусок торта и побольше, если захочется. Таким образом, в том числе поэтому, создается ощущение, что ночью у времени спокойный пульс и идет оно медленнее, как девушка по мостовой по время дождя босиком. Днем оно тоже медленное, правда-правда, но ночью свобода этой медленности больше, и ты сидишь с ней рядом, держишь за руку, говоришь, что никогда не отпустишь, а потом приходит рассвет. Вот - он уже давно пришел. И она, даже не прощаясь, уходит. Это, кстати, даже хорошо. Потому что мы оба знаем, что нужды в этом нет. Все равно, сегодня вечером мы снова будем пить крепкий чай на моей кухне, как будто она будет гостьей, а потом, через пару часов, она будет как дома. И так каждое темное время суток - моя ночь адаптируется, привыкает, что свет в комнате для нее всегда горит. Хотя, чего уж там привыкать, вон, пару часов назад сидели - книгу читали вместе.

Только снег во рту тает -
За домами светает.
(AnArcHISt)

В городе давно снег

В городе давно снег,
Город-то совсем замело.
Только снегом не тем, что, как бег,
Не снегом, который крыло,
А снегом, который крик -
Тихий крик за окном
И ветром, который утих,
И утром, в котором лишь сон,
И ночью, в которой зимой -
Там март серединой стучит,
И время вонзает горой
Вершин Джомолунгмы магнит.
Не думай, оно не болит.
Ток крови Эльбрусом стоит.
И снегом неталым укрыт
Вид.

[300x300]