Открытое письмо. Сегодня именно так. О-т-к-р-ы-т-о-е настежь письмо. Садишься и пишешь, а потом разворачиваешь. А там письмо. Кто-то написал мне что-то, встаю у зеркала и читаю. Этот кто-то очень умен. Однако неоригинален. Написал мне то же самое, что я ему. Фантазии не хватило. Хоть бы почерк сменил, кретин. Ну вот, он еще и обзывается. Мы с ним очень любим друг друга.
--
(а я их недолюбливаю, этих двоих, такие идиоты) - только никому ни слова.
Он всегда оставлял чаевые. Он кормит богов с руки.
Он играет с миром навылет, с собой наперегонки.
По карманам, что вечно навыверт, он тайно тасует грехи.
Если Вам интересно, он вышлет о себе многотомный архив.
Он всегда играет словами, иногда он играет людьми,
Если вдруг он играет с Вами, то вы верите в каждый миф.
---
А когда ему говорят, мол, закрыты иные миры,
Прячет карты обратно в рукав - "выхожу из такой игры".
Про ветер, дождь и полночь, про фонари внутри, слова-жернова и пламя на знамени23-05-2008 16:31
Про ветер, дождь и полночь, про фонари внутри, слова-жернова и пламя на знамени
Ты слышишь этот ветер? Он охрип.
Так голос медленно срывается на крик,
Не находя себе хоть малости ответного "ау",
Который думает, что, если позовут,
То значит каждый вечер ждут,
А если в дом и впустят наяву,
То значит "существую и живу",
Как будто отыскал четвертый Рим.
Так тот фонарщик (вспоминай Экзюпери),
Наверное, готов был выкричать все-все, что есть внутри,
Чтобы только зажглись фонари.
А этот дождь. Он хочет волшебства,
Он чувствует, с него опавшая листва -
Суть - будущность, которую он, вроде бы, не ждал.
Так каждый ищущий свой мнимый пьедестал,
Как девочка у дерева, не досчитав до ста,
Садится под перилами моста
И отдает себя в бесклеточность листа,
У дерева находит яблоки-слова,
Чтобы вложить их в собственный словарь
Или срывает с дальних веток, не жалея рукава,
Чтобы были слова-жернова.
Эта полночь завешана фоторекламами,
Письмами, чаем и драмами, как за туманами.
А на самом-то деле, ведь, полночь мечтает остаться,
Чтобы стрелки застыли на цифре двенадцать,
Не прервав временного танца.
Так те, кто решают не сдаться,
Возводят стены, мечтают тайно, чтоб начали рассыпаться
Все крепости мира, лишь здания,
Чтоб могли сохранить свою каменность.
Так никто не рисует на небе ни герба, ни знамени,
Чтобы не было в знамени пламени.
P.S.
Девочка смотрит на мир,
как будто ища ориентир,
как ищут в ночи божества,
девочка ждет колдовства.
Оглянись, посмотри как горят изнутри фонари волшебства.
Не будет на знамени пламени, и наши слова - жернова.
I
Размешай-размешай меня город ложечкой чашки кофейной,
Раствори-раствори в чародейном,
Чтобы небо цветами семейных,
Альбомов, которым сто лет,
Чтобы серое, чтобы темное и там слева цветом индиго,
Чтобы крыши звучали столико
Всеми песнями ветра, и книги
Играли со светом комет.
II
Этот город устал от ветров,
от чужих непридуманных слов,
ему хочется собственных снов,
так тот, кто встает против наших врагов,
ищет тем самым свой кров,
город...
В этом городе птицы поют,
на часовнях в 12 бьют,
но в себе не находит уют
город...
В этом городе дождь,
город...
Бессознательный чай летел над городом и разносил по ветру оранжевым шарфом запах бергамота.
"Пора бы уже - пора. Всемпораинампора" - вопили во весь голос птицы.
"А нам нет, анамнет!" - кричали бусы мадам Крюкзенштрок.
"Хахаха" - думала маленькая девочка, высунувшись сонной физиономией из окна, окруженного кофейной дымкой.
"Хахаха" - думал маленький мальчик на другом конце города, сидя за столом и черкая-черкая-черкая что-то в блокноте.
Вытащи-вытащи вечность, я выкричал бездну свою.
Спроси меня - что я имею? Что выкричал, то и пою.
Ты веришь, что город болен. Я верю, что голод сыт
По горло и выше воли, не болью, а каждым, кто спит
И думает о погоде, что в городе ночью стоит.
Тот, кто придумал город был несомненно, конечно же, горд,
Но так одинок и свой ворот пальто поднимал как английский лорд.
Он знает, что будет после, я знаю, что было до,
Я знаю, что было море веков раньше этак сто,
Но вот кто-то выпил его, и я даже знаю кто.
Мой Бог, расскажи о себе, как ты научился дышать,
Ты снегом не зимним бел и знаешь что значит "ждать".
Мне кажется, на высоте, на внутреннем горном Олимпе
Проще тянуться к звезде. Мой Бог себя звездам выпел.
Те звезды я вижу во сне, они говорят, что "Мой" - имя.
Тогда, когда было море, Она ожидала прилива
И слушала сотни историй из ветряного архива.
Песок отражался в небо, небо ждало весны,
А когда в этом мире пеплом запахли миндальные сны,
Он обнял ее так нежно, как ветер касаясь спины,
И сказал тихим голосом снежным: "Я вернусь со Своей войны".
Я знаю сто сотен историй за тысячи прошлых времен
Про созданный город и море, про Моя, который влюблен,
Про ветер, на звездном узоре рисующий связку имен.
Пожалуйста, вытащи вечность, пожалуйста, вместе пойдем.
Время носит длинный плащ с капюшоном. Потому что Время не любит, когда его узнают. У времени полно своих дел, оно спешит, а каждый так и норовит дернуть его за край плаща, оторвав пуговицу: "Остановись, я хочу с тобой, подожди меня!".
Один только я смотрю на него умиленными глазами и говорю: "Дорогое Время! Хочешь чаю?".
А Время спрашивает: "Ты умеешь пришивать пуговицы?"
---
Только что я спросил Время, почему оно Время. Так вот. "Время от слова "врет""- сказало оно - "Я вру, что спешу, чтобы хоть кто-то догнал меня, и вру, что отстаю, чтобы хоть кто-то замедлил шаг. Мне одиноко, и я вру себе, играя с собой наперегонки. Время - большой врун".
Выслушав мою сказку, оно уснуло. Я печатаю очень тихо, едва касаясь клавиш кончиками пальцев, потому что на моем плече спит Время. В 3 часа ночи. Тихо-тихо-тихо.
Девочка, кораблик уплыл, помолись и сплети венок -
Из волос да из листьев сплети, остальное - то зимний мох,
Остальное забыл сам Бог.
Сделай, девочка, первый вдох.
Девочка, где твоя жизнь? Там, где дорог зигзаг?
Там ли, где шелест бумаг листвой опадает в овраг,
Долина эпических саг?
Сделай, девочка, первый шаг.
Девочка, звезды считай, числа пиши в блокнот,
Ночью на белом листе находишь звездоворот
Космически-новых красот.
Сделай, девочка, первый ход.
Девочка, скоро рассвет. Утро - солнце и страх,
Утром пыль на губах уже не во снах - прах,
Погибших в далеких горах.
Сделай, девочка, первый взмах.
Девочка, танцы теней - это особый секрет.
Ветру, которого с берега нет, три миллиарда лет,
Он знает почти весь сюжет,
Про Новый и Старый Завет,
Всяческий разный бред
Из прошлых воскресных газет.
Но главное ветер дает совет:
Крылья ветров, как хвосты комет,
Не красят в какой бы то ни было цвет.
И сны твои будут лететь вослед
Ветру, которого нет.
Мне говорят: "Пиши сто тысяч светлых писем к Богу,
Письмо или больше в сутки".
А я чувствую себя левым ухом Ван Гога,
Врученным торжественно проститутке.
- Пожалуйста, слышишь, не трогай!
Видишь как бьются -
Мои мысли не занимались йогой,
Вот и боюсь, что сломаются,
Если гнутся,
Надрываются,
Значит порвутся.
Меня просят: "Пиши про меня, а то перестану читать,
Не умеешь - мне очень жаль,
Тебе должно ветрами на время предстать,
Чтобы сбросить свою вуаль".
- Да, ветрами, конечно, чтоб небо обнять,
Но раз быть, то уж всеми семью,
И тогда тебе точно меня не понять,
Если я по седьмым
Себя отдаю,
Рисую слепым
И глухим пою.
И для тех и для этих ветер - Вавилонская лесенка строчек,
В их паре я третий, а в трио - четвёрт,
Дело в том, что везде неопознан мой росчерк -
Кроме мест, где мой почерк стерт.
Вместо имени ставятся точки,
И не с целью себя назвать:
Многоточие - то,
Что нельзя сказать -
Вот и писем сто,
Лишь успел начать.
Только в письмах футляром пальто
Тихо шепчет свое "молчать".
Этот стих он вообще-то о том,
Как по Чехову нужно писать.
Птицы сегодня играют в азартные игры, гадают на погоду, корчат рожи парашютистам.
Ветер.
На лужайке лежит Ньютон и ест яблоки. Он набрал целую корзину. Съев одно самое вкусное молодильное яблоко, Ньютон прямо со школьного стенда бежит обедать к бабушке. Бабушку зовут Элиза. Она плетет корзины с того самого момента, как закончила последнюю рубашку. Крапивные корзины продаются плохо, поэтому внук носит в них яблоки и учебники, написанные, естественно, им самим.
На ступенях лестницы, ведущей на чердак разлегся пьяный вдрызг Пушкин, с неподдельным восхищением читающий по слогам уже пятый томик Мертвых Душ.
Гоголь ездит по стране и раздает автографы фанаткам.
На чердаке спит Митя Менделеев и видит во сне разлинованный лист бумаги,по которому скачут элементы.
Прыгает Литий, шагает Олово, Свинец тихо курит в сторонке.
Кислород венчается с Серой. Алюминий ревнует Железо к Кислороду.
Кислород вообще балда, хотя классный: несмотря на все венчания живет со своей раздвоенной личностью.
Вообще раздвоение личности у всех газов, ну кроме инертных, с ними вообще и говорить не о чем.
Хотя, может, они очень умные ребята - тихо сидят в своей восьмой группе. Может гениальное что выдумали, вот и не реагируют, ибо постигли высшую истину.
Но Кислороду параллельно, он любит, когда им дышат. Мите Менделееву тоже нравится Кислород. А еще он обожает Углерода и Водорода, потому что любит этиловый спирт. Собственно, поэтому он и храпит так страшно, что маленькая Мария Кюри в колыбели ворочается.
(Благодаря ужасающе храпящему Димитрию, в будущем она будет работать по ночам. Такая вот зависимость.)
А Ньютон ест Яблочный Штрудель.
Через год Исаак перешел на тыквы: выедал сердцевину и напяливал на голову. Так что, тыкву на самом деле вырезают по образу и подобию кривляющегося Ньютона.
А все ваши легенды про "Джека с фонарем" - такая брехня, что даже крапивным тапочкам Элизы смешно.
P.S.
Мария в колыбели улыбается тысяча первым сном Шахерезады.
дальше будут только три точки. вот так:
...
когда меня спрашивают о том как и что, я задумываюсь: может быть что-то поменялось, может быть в этот раз мне есть что сказать?
нет, дальше будут только три точки. вот так:
...
Эль говорит: «Нарисуешь цвет,
Получишь сто бед,
Особый секрет
И привет во сто лет».
Аль отвечает: «Конечно же нет,
Может сама нарисуешь цвет?
А то буду я дед
Во сто лет.
Эль, принеси конфет!»
- Аль, ты подумай, что будет тогда.
Да, ты же знаешь, конечно же да,
Сгоришь со стыда,
Балда!
- Эль, через сто у меня борода,
И сдались мне эти цвета,
Когда голова седа.
- Аль, ерунда,
Садись и рисуй, айда!
- Эль, а тот цвет он вообще какой?
Небесно-морской?
Его можно рукой
Людской?
- Аль, успокойся, такой-сякой,
Цвет нарисуй только свой,
Да, будь уверен, не ной.
- Эль, ты, пожалуйста, рядом постой
И тихонечко что-нибудь пой.
- Сиа, смотри, там рисуют цвет,
Особенный, новый, как ты за сто лет,
Кстати, каков был секрет,
От кого привет?
- Рой, никакого секрета нет,
Секреты лишь в том, что не было бед,
И, кстати, забыл, мы идем на балет,
Ты, ведь, взял билет?
- Да. И еще, ты не хочешь конфет,
Таких, как назад сто лет,
На обертке теперь твой цвет.
- Рой, может, ты приготовишь вкус?
Воду в вино как Иисус.
Азартное вкуса - укус,
Будто в кармане туз.
- Сиа! Забыла? Я выдумал блюз.
А карточных игр я очень боюсь,
Не подумай, что трус.
- Ладно. Вообще-то секретный плюс:
Рисующий цвет, играющий блюз
Может не быть седоус.
Переоденусь – спущусь.
И, кстати, в шкафу твой картуз.
Рой, ты не видел бус?
часть выдуманной и часть реальной части меня здесь: http://www.liveinternet.ru/users/praesens/
читать обязательно от первого про хронологии поста к последнему(то есть от нижнего к верхнему).
Глуп твой труп: кровью испачкал нас,
Не то, что бы очень груб, не то, что бы глаз – алмаз,
Не то, что б красив анфас,
Чтобы парой фраз
Писать как кровью иконостас.
Известно, «Изысканный Труп»
Пьет только вино и квас,
А вовсе даже не суп,
(вообще-то таков приказ)
Хотя и речь не о том,
Что суп, как известно, с котом,
А коты – сто раз не про нас.
И, что глядя за звезды кротом,
Твой труп так же туп как дуб,
С ветвисто-кривым углом.
Дуб станет дубовым столом.
А кем становиться трупу,
Который к тому же глупый?