...Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати.

А вы знаете, что я способен убить человека?

Так вот куда может завести излишнее мудрование, использование исключительно логического познания и ограждение в нем от морально-этических норм...

- Испугаешься навсегда, - гордо повторила Цири, отбрасывая со лба пепельную челку. - Не знаешь? Даже если с тобой что-то случится, надо все равно сразу же возвращаться на снаряд, иначе станешь трусить, а если будешь трусить, то фига с два у тебя получится. Нельзя отказываться от тренировки. Так сказал Геральт.

Лабиринт из комнат и уйма людей в нем. Каждый ищет выход и свой путь. Ты идешь сейчас за кем-то, кто-то идет за тобой, вот ваши пути расходятся. И даже если вы встретитесь через несколько комнат, это уже не будете те же самые вы, различный опыт наложит отпечаток. Если даже зайти в комнаты компаньона, опыт будет другой. Другие люди, кто-то переставил стул... А вот ты получил новых друзей, и вы идете дальше, в надежде. Хаос и редкие целеустремленные фигуры с чувством направления. И параллельно с этим есть другой "я". Он находится в отдельной комнате, из нее много дверей, но выйти можно только однажды и через одну, назад дороги нет. Выбор определит одного спутника. Из этой комнаты ведут только узкие двери. К каким-то даже подходить не хочется, в какие-то хочется ворваться. Куда-то его пустят с радостью, а куда-то и подойти не выйдет. Здесь темно, тут узко, оттуда слепит, а там начинается агорафобия. И только одна единственная дверь широка ровно на столько, чтобы туда прошли двое плечом к плечу, а коридор светел на столько, чтобы хорошо видеть друг друга. Только бы не прозевать эту дверь. Ее нужно не только распознать среди других, но и суметь вовремя встать рядом с тем, кто ждет в проходе.

- Вы потребовали на мосту поклясться. Вам нужен был пацан для вашего ведьмачьего дела, ведь ничто другое. Так почему ж этот ребенок обязательно должен быть нежданный? А жданный быть не может? Двое у меня, один, сталбыть, пусть на ведьмака учится. Дело как дело. Не лучше, не хуже...
- Ты уверен, - тихо отозвался Геральт, - что не хуже?
- Защищать людей, - прищурился Йурга, - жизнь им спасать - какое это, по-вашему, дело, плохое или доброе? Те четырнадцать на Холме? Вы на том мосту? Что делали - добро или зло?
- Не знаю, - с трудом проговорил Геральт. - Не знаю, Йурга. Порой мне кажется, что знаю. А в другой раз - сомневаюсь. Ты хотел бы, чтобы твоего сына мучили такие сомнения?
- Пусть мучают, - серьезно сказал купец. - Пусть бы мучили. А Предназначения своего никто не минует.

- Как известно, нет лучшего способа передать наследственные свойства, чем естественным путем. Ты прошел Испытания и выжил. Если тебе так нужен ребенок с особыми свойствами и сопротивляемостью... Почему бы тебе не найти женщину, которая... Я бестактна, да? Но, похоже, я отгадала?
- Как всегда, - грустно улыбнулся Геральт, - ты безошибочно делаешь выводы, Калантэ. Угадала, конечно. То, о чем ты говоришь, для меня недостижимо.
- Прости, - сказала она, и улыбка сошла с ее лица. - Что ж, это по-людски.
- Это не по-людски.
- Да?.. Значит, ни один ведьмак...
- Ни один. Испытание Травами, Калантэ, ужасно. А то, что с мальчиками происходит во время Трансмутации, еще страшнее. И необратимо.
- Только ты уж не раскисай, - буркнула она. - Это тебе не к лицу. Неважно, что с тобой вытворяли. Результат я вижу. На мой вкус, вполне удовлетворительный. Если б я могла предположить, что ребенок Паветты когда-нибудь станет таким, как ты, я не колебалась бы ни минуты.

- Беллетэйн! - проворчала она вдруг, и он почувствовал, как она напрягается и как напружинивается рука, прижатая к его груди. - Веселятся. Празднуют извечный цикл обновления природы. А мы? Что делаем здесь мы? Мы, реликты, обреченные на вымирание, на гибель и забвение? Природа возрождается, повторяется цикл. Но не мы, Геральт. Мы не можем повторяться. Нас лишили такой возможности. Нам дана способность творить с природой невероятное, порой просто противоречащее ей. И одновременно отобрали самое простое и самое естественное, присущее природе. Какая корысть с того, что мы живем дольше их? После нашей зимы не придет весна, мы не возродимся, то, что кончается, кончается вместе с нами. Но и тебя, и меня влечет к этим огням, хотя наше присутствие здесь - злая и кощунственная насмешка над их праздником.

- Да, Агловаль, - продолжала Эсси, сжимая в кулаки дрожащие пальцы, - ты рад возможности унизить других, возможности показать презрение к ведьмаку, готовому подставлять шею за деньги. Но знай, ведьмак смеется над твоим презрением и твоими оскорблениями, они не производят на него никакого впечатления, он их даже не замечает. Нет, ведьмак не чувствует даже того, что чувствуют твои слуги и подданные, Зелест и Дроухард, а они чувствуют стыд, глубокий, опаляющий стыд. Ведьмак не чувствует того, что мы, я и Лютик, а мы чувствуем отвращение. Знаешь, Агловаль, почему? Я скажу тебе. Ведьмак знает, что он лучше, выше тебя. Достоин гораздо большего, чем ты! И это придает ему ту силу, которая у него есть!
Эсси замолчала, опустила голову...
- Поэтому, якобы благородный князь, - продолжала Глазок, поднимая голову, - не ставь себя в смешное положение, предлагая ведьмаку роль наемника в армии, которую ты собираешься поставить против океана. Не выставляй себя на осмеяние, а ведь предложение может вызвать только смех. Ты все еще не понял? Ты можешь заплатить ведьмаку за выполнение задания, можешь его нанять, чтобы он охранял людей от зла, предупреждал грозящую им опасность. Но ты не можешь ведьмака купить, не можешь использовать его в своих целях. Потому что ведьмак, даже раненый и голодный, лучше тебя. Большего стоит. Поэтому он смеется над твоим предложением. Понял?

Любящий жертвует!
.....
Любить - значит не только брать, но и уметь отказываться от чего-то, жертвовать собою!

- Он... - Геральт кашлянул. - Он называет тебя Йенна.
- Да, - она не опустила глаз. - А я его - Валь. Это его имя. Истредд - прозвище. Я знаю его долгие годы. Он очень близок мне. Не смотри на меня так. Ты мне тоже близок. В этом вся проблема.
- Ты думаешь, принять ли его предложение?
- Понимаешь, думаю. Я сказала - мы знакомы много лет. Много... лет. Меня с ним объединяют увлечения, цели, стремления. Мы понимаем друг друга без слов. Он может дать мне опору, а кто знает, не придет ли день, когда опора мне потребуется. А прежде всего... Он... он меня любит. Так я думаю.
- Я не буду тебе препятствием. Йен.
.....
- Я еду за тобой, Йен, потому что поводья моих лошадей запутались в полозьях твоих. А вокруг меня - пурга. И мороз. Холод.
- Тепло растопило бы в тебе льдинку, которой я ранила тебя, - шепнула она, - и развеялись бы чары, и увидел бы ты меня такой, какова я в действительности.
- Так стегани белых коней, Йен, пусть мчат они меня на север, туда, где никогда не наступает оттепель. Чтобы никогда не наступила. Я хочу как можно скорее оказаться в твоем ледовом замке.
- Этого замка не существует. - Губы Йеннифэр дрогнули, скривились. - Он - символ. А наша езда - погоня за мечтой. Недостижимой. Потому что я, Королева эльфов, жажду тепла. В этом моя тайна. Поэтому каждый год в снежной замети несут меня мои сани через какой-нибудь городок, и каждый год кто-нибудь, пораженный моими чарами, запутывает поводья своих лошадей в полозьях моих саней. Каждый год. Каждый год кто-нибудь новый. Без конца. Ибо тепло, которого я так жажду, одновременно уничтожает чары, уничтожает магию и прелесть. Мой избранник, пораженный ледяной звездочкой, вдруг становится обыкновенным никем. А я в его оттаявших глазах делаюсь не лучше других... смертных.

Знаете, а ведь я, пожалуй, хотел бы умереть именно так...

Граф Кобус де Руйтер рубился во множестве битв четырнадцать лет, с шестнадцатого годка жизни, и у него в генах, несомненно, выработалось чтото такое, что позволяло ему, Кобусу де Руйтеру, воспринимать рев, крик и ор битвы как симфонию, концерт для барабана с оркестром, хотя для любого другого боевой рев и ор были не чем иным, как все заглушающим криком и грохотом. Вот и сейчас граф де Руйтер моментально различил в концерте новые ноты, аккорды и оттенки.
- Уррра, парни! - зарычал он, размахивая булавой. - Редания! Редания идет! Орлы! Орлы!
С севера, из-за холмов, к полю боя катился вал конницы, над которой плескались амарантовые флажки и большой гонфалон с серебряным реданским орлом.
- Помощь! - рявкнул Руйтер. - Помощь идет! Уррррааа! Громи Черных!
Будучи солдатом в восьмом поколении, он мгновенно засек, что нильфгаардцы сворачивают фланг, пытаясь развернуть его навстречу наступающей коннице плотным фронтом. Он знал, что этого допустить нельзя.
- За мной, - прокричал граф, вырывая из рук хорунжего штандарт. - За мной! Третогорцы, за мной!
Они ударили. Ударили самоубийственно, страшно. Но действенно. Нильфгаардцы из дивизии "Венендаль" сломали строй, и на них с ходу налетели реданские хоругви. В небо вознесся страшный гул.
Кобус де Руйтер уже не видел и не слышал этого. Шальной бельт угодил ему прямо в висок. Граф повис в седле и упал с лошади, словно саваном накрывшись штандартом. Восемь поколений де Руйтеров, полегших до него в боях и следивших сейчас за битвой из иного мира, одобрительно кивали головами.

- Взгляни еще раз в пролом и посмотри, что они делают.
- Хм-м-м... - Цири закусила верхнюю губу, потом наклонилась к отверстию. - Госпожа Йеннифэр стоит у вербы... Обрывает листики и даже не смотрит на Геральта... А Геральт, опустив голову, стоит рядом. И что-то говорит. Нет, молчит. Ой, ну и рожица у него... Ну и странная же...
- Все по-детски просто. - Лютик отыскал в траве яблоко, вытер о брюки и критически осмотрел. - Сейчас он просит простить ему всякие глупые слова и поступки. Просит простить за нетерпение, за недостаток веры и надежды, за упрямство, за ожесточение. За капризы и позы, недостойные мужчины. Просит простить за то, что когда-то не понимал, за то, что не хотел понять...
- Все это неправдивая неправда! - Цири выпрямилась и резким движением откинула челку со лба. - Все ты выдумал!
- Просит простить за то, что понял лишь теперь, - продолжал Лютик, уставившись в небо, а в его голосе послышались ритмы, свойственные балладам.
- Что хочет понять, но боится: а вдруг да не успеет... И может даже быть, что не поймет уже. Извиняется и просит прощения... Прощения... Хм... Значения... Сомнения-Предназначения. Все банально, холера...
- Неправда! - топнула ногой Цири. - Геральт вовсе так не говорит. Он... он вообще молчит. Я же видела. Он стоит там с ней и молчит...
- В том-то и состоит роль поэзии, Цири. Говорить о том, о чем другие молчат.
- Дурацкая она, твоя роль. Все ты выдумываешь!
- И в этом тоже состоит роль поэзии. Ой, я слышу у пруда возбужденные голоса. А ну выгляни быстренько, взгляни, что там деется.
- Геральт, - Цири снова заглянула в щель, - стоит, опустив голову. А Йеннифэр страшно кричит на него. Кричит и размахивает руками. Ой-ей... Что бы это значило?
- Детский вопрос. - Лютик снова глянул на плывущие по небу облака. - Теперь она просит у него прощения.

Только легенде и мифу не ведомы пределы возможного.

- Борх, - белоголовый отвернулся от коня, глянул в светлые глаза незнакомца, - не хочу, чтобы между нами вкралась какая-либо неясность. Я - ведьмак.
- Догадываюсь. А произнес ты это так, будто сообщил: я - прокаженный.
- Встречаются и такие, - медленно проговорил Геральт, - что предпочитают компанию прокаженных обществу ведьмака.
- Есть и такие, - засмеялся Три Галки, - которые предпочитают овец девушкам. Что ж, им можно только посочувствовать. И тем и другим.

- Ты хочешь стать человеком, - вдруг сказала она, мерзко усмехаясь. - Я угадала, верно? Вот чего ты хочешь, вот о чем мечтаешь! О высвобождении, о свободе, возможности быть тем, кем хочешь, а не тем, кем быть вынужден. Джинн исполнит это желание, Геральт. Выскажи его.

- Так я и думала. - Нэннеке улыбнулась. - Видишь ли, Геральт, наше яркое солнце все еще светит. Но уже не так, как раньше. Хочешь, почитай книжки. А ежели не хочешь тратить на это времени, то, может, тебя удовлетворит, если я скажу, что хрусталь, из которого сделаны окна в кровле, действует как фильтр. Он отсеивает убийственные лучи, которых в солнечном свете все больше. Поэтому здесь живут растения, которых в естественных условиях нигде в мире не встретить.
- Понял, - кивнул ведьмак. - А мы, Нэннеке? Как с нами? Ведь и на нас светит то же солнце. Не следует ли и нам попрятаться под такие стекла?
- В принципе следует, - вздохнула жрица. - Но...
- Что "но"?
- Но уже поздно.

- Стараюсь помаленьку, - посмотрел ему в глаза ведьмак. - Справляюсь. Потому что должен. Потому что другого выхода у меня нет. Потому что смог подавить в себе спесь и зазнайство, которые хоть и дают мне защиту от "инности", но защиту плачевную. Ибо я понял, что солнце светит иначе, что нечто изменяется, но не я являюсь осью этих изменений. Солнце светит иначе и будет светить, и без толку кидаться на него с мотыгой. Надо признавать факты, эльф, надо этому научиться.

- Мне жаль тебя, - неожиданно проговорила девушка, не спуская глаз с мигающего кружочка серебра. - Ты утверждаешь, что не существует Меньшего Зла. Так вот - ты останешься на площади, на брусчатке, залитой кровью, один-одинешенек, потому что не сумел сделать выбор. Не умел, но сделал. Ты никогда не будешь знать, никогда не будешь уверен. Никогда, слышишь... А платой тебе будет камень и злое слово. Мне жаль тебя, ведьмак.