Резвятся как малые дети, оседлавшие коня турбулентности,
донельзя вылюбив никак, ничто и нигде,
дней сумеречных псы.

выхолощенный безупречно-молодцеватый иконоборец однажды.
высказался нелестно о трендовых богах.
так впервые в жизни он ощутил собственную уёбищность поскольку.
это тот самый случай когда лучше даже не начинать.

RIP,

с уважением,
Безбрежная Газета,
Модная Поебень и
Большой Зрячий

там явно заныкано что-то интересное.
[700x525]

стремглав пару глав поругав,
из инея изыди!
хоругви волхвам раздав,
на помощь к Немезиде!
и весь такой могучий,
отрыгнув полночи,
не вздумай прикрываться
нехваткой полномочий!

Офь затаилась в кустах, стараясь дышать как можно тише и реже. Когда было необходимо, она умела сливаться с пейзажем и замирать. Становиться лёгкой и холодной, почти прозрачной - чтобы ни одно создание из окрестностей Вара не обнаружило её. Так было и сейчас, но что-то с самого начала пошло не так.
Он приближался. Убогий как оправдание висельника и молчаливый как глухая безлунная ночь. Ослик плёлся прямо к её убежищу - она чувствовала его кожей. Размеренным аритмичным шагом он становился всё ближе, всё больше и острее - пока наконец не навис над ней в немом молчании.
Офь затряслась в беззвучном плаче - от страха и близости, от жалости к себе. И тогда он негромко запел. Колыбельную, которую в далёком проклятом детстве пела ему столетняя Ризунда. Пока он рос, ей было сто лет и она всегда была рядом - берегла расплывающиеся границы сознания и охраняла его сон. Но однажды он вырос и она исчезла. Просто растворилась в пространстве.

Он пел:

твои порванные глаза я залижу и замажу землёй
так тоже болит, но зато зараза выходит
и они потихонечку заживают
боль уйдёт вместе с памятью давних вспышек
с мерным стуком падающих на сухую землю тел
с вечной жаждой боли и неумолкающими голосами ветра
ведь ты потянула и вытянула
только немножко сдулась и угасла
самую малость сдала позиции
самую малость сдулась и угасла
да ещё эти порванные глаза...
но ничего, ничего - завтра будет новый день
серый ворон разбудит тебя - новой и свободной.

Когда колыбельная стихла, Офь уже спала. Без сомнений и страхов; без дрожи и снов; так глубоко, что никакие ночные гости не смогли бы прорваться к ней в эту ночь.

"Но я тоже что-то чуяла - ветер перемен, дух откровения. Далёкий запах пожара и озона. Скрежет застоявшихся механизмов, запустивших адскую машину мистической взаимосвязи."

однажды серьёзный Степан
угодил в курьёзные грабли.
с тех пор Степан вечно пьян,
а грабли покрыты хуями.

Офь, безглазая праматерь всех барсуков, развешивала чакры на просушку после долгого полоскания в бескрайнем Варе. Раз в год она оголялась донельзя, снимая с себя всё и вынимая самое главное. Время не было известно - знание часа накатывало мучительными мигренями накануне ночью. Наутро Офь бросала все общения, обещания и начинания - и шла к Вару. К реке, чьё имя знали немногие, а те, кто знал, не смели произносить вслух. Казалось, ты предашь самоё себя, если откроешь имя бескрайней реки отцов и дедов. Чьи тела составляли тело реки, Чьи души - соль реки. Чьи имена, сливаясь, сплетаясь воедино, образовывали Вар. Единый и неповторимый. Неумолимый. Скорбь времён и голос пепла.
Пока чакры сохли, Офь пряталась в кустах, опасаясь любого знака или звука - от своей этой временной уязвимости она становилась боязливой и сентиментальной. Слёзы душили её, а дыхание превращалось в безудержный хриплый стон-плач. Никто не должен был видеть её такой, никто не должен был знать или даже догадываться.
Ей предстояла самая сложная и страшная ночь в году - ночь абсолютной беззащитности. Она терзала когтями сухую твёрдую землю, чтобы зарыться поглубже, когда почувствовала приближение ослика...

стелется-стелется степь да степь каменистая, местами трещинами, местами сама с собой прощается,
промежь нот бьют морозы по самому больному, нагретому, выуживают тайны тепла тела - и в ночи растворяются.
бредёт недоослик - вершками не задался с рождения - по пустынному и бездонному; кажется порой, что по облакам ступает.
клонится головой к земле день ото дня всё ниже, почти по земле стелется и неустанно мёрзнет. окукливается - но всё равно мёрзнет. стынет напропалую.

за кулисами шум-гам, что-то лиловое и грохот бокалов; портьеры колышутся, спектакли безудержных арлекинов играют.
взрываются чувства и хлопают фейерверки, кренятся достоинством многомудрые мужи и кухарки.
бредёт недоослик - вершками не задался с рождения - по пустынному и бездонному; порой кажется, что в песок с каждым шагом всё глубже ногами;
будто земля ночами особо прозрачная, а небо густое и чёрствое. того и гляди, шагнешь ещё шаг-другой - и провалишься. а небо плитою могильной накроет.

Маленький ослик ковылял по заснеженной прерии, перемежая шаг и нешаг левой задней ноги, внезапно сделавшей его заложником обстоятельств.
Раз-два-три-четыре, раз-два-три, раз-два-три-четыре, три-два-раз.. Он еле слышно насапывал ритм, пытаясь довести асинхронную ходьбу до автоматизма. Возвести в автоматизм. На всякий случай. Поскольку ещё недавно ничто не предвещало; нога просто вдруг пожелала и заболела. Но он тут же свыкся. Логика простая: полегчает - хорошо, нет - так нет. Главное - не сбиваться.

Из кактусовой рощицы лениво выползла игуана. Чихнула и крякнула. Поёжилась. Потянулась.

- Добрый день, почтенная!.. Раз-два-три...
- Вникай - да не заигрывайся.
- Я стараюсь. Правда, иногда сбою.. Сбоет.. Сбивается что-то.
- Рисуй линии, а потом квадраты.
- Исключительно в этом направлении и двигаюсь, три-два-раз...
- Врунишка зайчик серенький под ёлочкой.. Что это я!? - и шмыгнула обратно в кактусы.

Огни большого города становились всё ближе. Закат накрывал мощно и безапелляционно. Чёрная вода несла навстречу обломки кухонной мебели, острый запах человечины и чьи-то линялые джинсы.

Ослик вздохнул в такт и провалился в дыру.

- Опять сбился! - расстроился ослик и окуклился.

алкоголь стал внезапно дорог и люто абстинентен. говорят, примочки оттягивают.
ловлю лягушек, прикладываю.

багрянуло справа -
туда и двинулся коряво.
несмело и неспешно
искал где покромешней.

а волки нагнетали
рулады изрыгали
ветвями тормошили
крушили фонари.

а филины срывали
с покойников печали
и вешали сушиться
до первых нот зари.

я двигался меж сосен
по трассе бесполосной
а ночь как ива гнулась -
вся в трещинах из улиц;
а звуки извиваясь
в снежинки превращались
и таяли в ладонях
все те кто не вернулись.

Марфушка общалась через тонкие стенки чёрного ящика с котом Шредингером. Ну как общалась, вот так:

- Вылезай, милый, вылезай, хулиган лохматый - мыши совсем распоясались, покуда ты там гнилую половинчатую философию разводишь!

И ещё вот так:

- Где же это видано, чтобы коты посреди белого дня безоглядно в аскезу впадали! Окстись, Лохмуша!

Кот, понятное дело, поддерживал реноме и отмалчивался - ни намёка, ни полсловечка на тему, как же быть с мышами. Увещеванием ли, танцами или иным каким колдовством их приструнять следует. Может тройное бу в полночь прошептать, а может ликёру в блюдечко нацедить и гвоздик на закуску предложить.

День катился под откос. Столь же неумолимо наливалась багряным котовья сущность внутри и вовне.
Марфушка глубоко вздохнула и ушлёпала выбивать ковёр строго на южную сторону. Роза ветров-то нынче северная.

было ли так изначально
или так стало потом
после того как всё сдвинулось
и понеслось кувырком

после того как дыхание
сбилось с наезженных рельс
вздрогнуло взвыло взбрыкнуло
и подняло с доньев взвесь

после того как мгновения
слили в мазутный бидон
чтобы зависнув в безвременье
начальное стало потом.

"Я получил хорошее образование. Я изрядный музыкант - ещё немного, и мог бы играть на скрипке в каком-нибуд захудалом оркестре, однако как раз этого немного мне и недостаёт. То же относится к моей игре на флейте и на валторне. Выучился играть в вист и в этой премудрости преуспел настолько, что с лёгкостью могу проигрывать до ста фунтов в год. Знакомство моё с французским языком оказалось достаточным, чтобы мотать деньги в Париже почти с той же лёгкостью, что и в Лондоне. Как видите, я человек всесторонне развитый."

нашёл эффективную замену перебиранию гречки - сортировка грибов.
к примеру, очень в кайф обрабатывать лисички, прямо-таки неземное удовольствие.

Прекрасно понимаю, что наличие косточки болгарского перца в третьей тарелке кряду во время ужина не случайность - но, видят боги, намёка не догоняю.
и - да! - это явно одна и та же косточка, потому что во время приготовления салата я её единственную отложил на краешек доски, с которого она потом благополучно исчезла. и предстала в трёх ипостасях.

когда набиваемый текст в экране становится удобнее рассматривать в очках -
(и это происходит, как и все неожиданное, вдруг) -
иначе постоянно щуришься и силишься -
приходит конечно-острое понимание того, что подвиги -
они не там и не те, что вбивают иль вдалбливают -
они попросту втираемы в кожу.

до сих пор не могу понять, как Володя-ГУВХ со своими -537 ходил и видел кнопочки в телефоне, а при встрече узнавал на улице.

чтобы не сойти с ума - Артем силился...
Артем силился промежь танцев,
промежду словонежных сланцев..

Артем не хотел вдыхать
ту элементарную сложность бытия,
которая через ебенумать
входит в тебя
через посредние вены тщедушия и всеприятия.

я!.. -
схуяливзяласьэтабуква!?.
Ан нет! -
Отнюдь!
И Вопреки!