Висковатов "Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество" ГЛАВА 3 и 4
10-05-2007 23:25
ГЛАВА III
Платя дань обычаю времени, бабушка старалась сделать для внука французский язык родным. Тетради носят на себе следы этих французских упражнений. Даже переписка Лермонтова-юноши с близкими людьми велась на французском языке. Но поразительно верное чутье, которым всегда отличался поэт наш, рано подсказало ему, что не иноземная а русская речь должна служить гению. С Лермонтовым не повторялось того, что видим мы в Пушкине, - он не на французском пишет свои первые опыты.
Первая выписка поэтических произведений на русском языке, которую мы находим в тетради Лермонтова, это «Бахчисарайский фонтан» А.С. Пушкина, переписанный им целиком, и «Шильонский узник» Жуковского. Самостоятельные же поэтические опыты, по собственному признанию поэта, были им сделаны в пансионе.
Приступая к рассмотрению этих опытов, нельзя не поговорить о важности биографического материала, представляемого юношескими тетрадями поэта. Они нагляднее всякой биографии рисуют поэта и постепенное развитие его таланта. Из них видно, как рано полюбил Лермонтов поэзию и как постоянно оставался верен ей. Дома, в пансионе, летом в деревне – везде вносил он в эти тетради свои мысли, чувства и свои – сначала детские, потом юношеские – стихотворения.
В тетрадях этих литературная работа часто прерывается ученическими упражнениями на немецком, французском и английском языках, а в школьных тетрадях среди ученических занятий встречаем мы стихотворные наброски. От переписки стихов Лермонтов перешел к их переделке. Понятно, что любимцем его стал Пушкин, слава которого тогда уже гремела.
Впрочем, как на первую попытку подражать Пушкину можно смотреть на поэму «Черкесы», писанную, как кажется в 1828 году. Писал эту поэму Михаил Юрьевич, когда ему не было еще 14 лет, - писал ее в городе Чембары, отстоящем всего в 12 верстах от села Тарханы, за дубом, с которым связывалось какое-то дорогое для него воспоминание. Рукою поэта на самом заглавном листе переписанной им начисто поэмы помечено: «В Чембаре, за дубом». Мальчика охватили образы и звуки пушкинского «Кавказского пленника».
Наконец, воображение его остановилось на Испании. Ни одна страна не могла представить данных, более удобных для составления драм. Тут, казалось, и не требовалось особого изучения нравов и жизни. Молодой фантазии услужливо представлялись – гордый своими предками, закоренелый в сословных предрассудках кастилец, инквизитор, иезуит, наемный убийца, преследуемый жид… В эту страну перенес и другой великий поэт XIX века, Генрих Гейне, свою молодую фантазию, и одною из первых его драматических попыток была драма из этой воображаемой романтической испанской жизни «Альманзор», с дикой страстью, с убийством и кровью.
Существовало предание о том, что фамилия Лермонтовых происходила от испанского владетельного герцога Лермы, который, во время борьбы с маврами, должен был бежать из Испании в Шотландию. Это предание было известно Михаилу Юрьевичу и долго ласкало его воображение. Долгое время Михаил Юрьевич и подписывался под письмами и стихотворениями: «Лерма». Недаром и в сильно влиявшем на него Шиллере он встречался с именем графа Лермы в драме «Дон-Карлос». В 1830 или 31 году Лермонтов в доме Лопухиных, на углу Поварской и Молчановки, начертил на стене углем голову (поясной портрет), вероятно воображаемого предка. Он был изображен в средневековом испанском костюме, с испанской бородкой, широким кружевным воротником и с цепью ордена Золотого Руна вокруг шеи. В глазах и, пожалуй во всей верхней части лица не трудно заметить фамильное сходство с самим нашим поэтом. Голова эта, нарисованная al fresco (в технике фрески), была затерта при правлении штукатурки, и приятель поэта Алексей Александрович Лопухин был этим очень опечален, потому что с рисунком связывалось много воспоминаний о дружеских беседах и мечтаниях. Тогда Лермонтов нарисовал такую же голову на холсте и выслал ее Лопухину из Петербурга. Испания стала страной поэтической фантазии юного поэта.
Даже действие любимого, много лет занимавшего поэта, произведения «Демон» в наброске 1830 года происходит в Испании.
ГЛАВА IV
Вторая написанная Лермонтовым трагедия «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти» - 1830 г.) представляет собою особенный автобиографический интерес. В ней описан эпизод из времен его юношеских страданий, положивших печать на впечатлительную душу поэта.
Событием, вызвавшим этот страстный порыв, был, кажется, окончательный разрыв между отцом Михаила Юрьевича и бабушкой его. С самого того времени, когда, спустя девять дней по смерти жены, Юрий Петрович уехал из бывших под его управлением Тархан, а потом потребовал сына к себе, бабушка постоянно боялась за потерю внука. Ей представлялось, что вот-вот нагрянет отец и отнимет или увезет Михаила Юрьевича.
Содержание драмы поясняет нам, и поясняет подробно отношения между Лермонтовым и Арсеньевой. Оно не только подтверждает догадки биографа, но и дополняет указания современников. Мы вполне понимаем, что было причиною, побудившею Юрия ПетровичаЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
ГЛАВА III
Платя дань обычаю времени, бабушка старалась сделать для внука французский язык родным. Тетради носят на себе следы этих французских упражнений. Даже переписка Лермонтова-юноши с близкими людьми велась на французском языке. Но поразительно верное чутье, которым всегда отличался поэт наш, рано подсказало ему, что не иноземная а русская речь должна служить гению. С Лермонтовым не повторялось того, что видим мы в Пушкине, - он не на французском пишет свои первые опыты.
Первая выписка поэтических произведений на русском языке, которую мы находим в тетради Лермонтова, это «Бахчисарайский фонтан» А.С. Пушкина, переписанный им целиком, и «Шильонский узник» Жуковского. Самостоятельные же поэтические опыты, по собственному признанию поэта, были им сделаны в пансионе.
Приступая к рассмотрению этих опытов, нельзя не поговорить о важности биографического материала, представляемого юношескими тетрадями поэта. Они нагляднее всякой биографии рисуют поэта и постепенное развитие его таланта. Из них видно, как рано полюбил Лермонтов поэзию и как постоянно оставался верен ей. Дома, в пансионе, летом в деревне – везде вносил он в эти тетради свои мысли, чувства и свои – сначала детские, потом юношеские – стихотворения.
В тетрадях этих литературная работа часто прерывается ученическими упражнениями на немецком, французском и английском языках, а в школьных тетрадях среди ученических занятий встречаем мы стихотворные наброски. От переписки стихов Лермонтов перешел к их переделке. Понятно, что любимцем его стал Пушкин, слава которого тогда уже гремела.
Впрочем, как на первую попытку подражать Пушкину можно смотреть на поэму «Черкесы», писанную, как кажется в 1828 году. Писал эту поэму Михаил Юрьевич, когда ему не было еще 14 лет, - писал ее в городе Чембары, отстоящем всего в 12 верстах от села Тарханы, за дубом, с которым связывалось какое-то дорогое для него воспоминание. Рукою поэта на самом заглавном листе переписанной им начисто поэмы помечено: «В Чембаре, за дубом». Мальчика охватили образы и звуки пушкинского «Кавказского пленника».
Наконец, воображение его остановилось на Испании. Ни одна страна не могла представить данных, более удобных для составления драм. Тут, казалось, и не требовалось особого изучения нравов и жизни. Молодой фантазии услужливо представлялись – гордый своими предками, закоренелый в сословных предрассудках кастилец, инквизитор, иезуит, наемный убийца, преследуемый жид… В эту страну перенес и другой великий поэт XIX века, Генрих Гейне, свою молодую фантазию, и одною из первых его драматических попыток была драма из этой воображаемой романтической испанской жизни «Альманзор», с дикой страстью, с убийством и кровью.
Существовало предание о том, что фамилия Лермонтовых происходила от испанского владетельного герцога Лермы, который, во время борьбы с маврами, должен был бежать из Испании в Шотландию. Это предание было известно Михаилу Юрьевичу и долго ласкало его воображение. Долгое время Михаил Юрьевич и подписывался под письмами и стихотворениями: «Лерма». Недаром и в сильно влиявшем на него Шиллере он встречался с именем графа Лермы в драме «Дон-Карлос». В 1830 или 31 году Лермонтов в доме Лопухиных, на углу Поварской и Молчановки, начертил на стене углем голову (поясной портрет), вероятно воображаемого предка. Он был изображен в средневековом испанском костюме, с испанской бородкой, широким кружевным воротником и с цепью ордена Золотого Руна вокруг шеи. В глазах и, пожалуй во всей верхней части лица не трудно заметить фамильное сходство с самим нашим поэтом. Голова эта, нарисованная al fresco (в технике фрески), была затерта при правлении штукатурки, и приятель поэта Алексей Александрович Лопухин был этим очень опечален, потому что с рисунком связывалось много воспоминаний о дружеских беседах и мечтаниях. Тогда Лермонтов нарисовал такую же голову на холсте и выслал ее Лопухину из Петербурга. Испания стала страной поэтической фантазии юного поэта.
Даже действие любимого, много лет занимавшего поэта, произведения «Демон» в наброске 1830 года происходит в Испании.
ГЛАВА IV
Вторая написанная Лермонтовым трагедия «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти» - 1830 г.) представляет собою особенный автобиографический интерес. В ней описан эпизод из времен его юношеских страданий, положивших печать на впечатлительную душу поэта.
Событием, вызвавшим этот страстный порыв, был, кажется, окончательный разрыв между отцом Михаила Юрьевича и бабушкой его. С самого того времени, когда, спустя девять дней по смерти жены, Юрий Петрович уехал из бывших под его управлением Тархан, а потом потребовал сына к себе, бабушка постоянно боялась за потерю внука. Ей представлялось, что вот-вот нагрянет отец и отнимет или увезет Михаила Юрьевича.
Содержание драмы поясняет нам, и поясняет подробно отношения между Лермонтовым и Арсеньевой. Оно не только подтверждает догадки биографа, но и дополняет указания современников. Мы вполне понимаем, что было причиною, побудившею Юрия Петровича
Из воспоминаний Екатерины Александровны Сушковой (продолжение)
10-05-2007 23:21
[194x245]
Живо я помню этот, вместе и роковой и счастливый, вечер 1834 года; мы одевались на бал к госпоже К. Я была в белом платье, вышитом пунцовыми звездочками, и с пун¬цовыми гвоздиками в волосах. Я была очень равнодушна к моему туалету.
«Лопухин не увидит меня, — думала я, - а для прочих я уже не существую».
В швейцарской снимали шубы и прямо входили в танце¬вальную залу по прекрасной лестнице, убранной цветами, увешанной зеркалами; зеркала были так размещены в зале и на лестнице, что отражали в одно время всех приехавших и приезжающих; в одну минуту можно было разглядеть всех знакомых. По близорукости своей и по равнодушию я шла, опустив голову, как вдруг Лиза вскричала: «Ах, Мишель Лермонтов здесь!» — Как я рада, — отвечала я, — он нам скажет, когда приедет Лопухин.
Пока мы говорили, Мишель уже подбежал ко мне, вос¬хищенный, обрадованный этой встречей, и сказал мне:
— Я знал, что вы будете здесь, караулил вас у дверей, чтоб первому ангажировать вас.
Я обещала ему две кадрили и мазурку, обрадовалась ему, как умному человеку, а еще более как другу Лопухина. Ло¬пухин был моей первенствующей мыслью. Я не видала Лер¬монтова с 1830-го года; он почти не переменился в эти четыре года, возмужал немного, но не вырос и не похоро¬шел и почти все такой же был неловкий и неуклюжий, но глаза его смотрели с большею уверенностью: нельзя было не смутиться, когда он устремлял их с какой-то непод¬вижностью.
— Меня только на днях произвели в офицеры, — ска¬зал он, — я поспешил похвастаться перед вами моим гусарским мундиром и моими эполетами; они дают мне пра¬во танцевать с вами мазурку; видите, как я злопамятен, я не забыл косого конногвардейца, оттого в юнкерском мундире я избегал случая встречать вас; помню, как жестоко вы обращались со мной, когда я носил студенческую кур¬точку.
- А ваша злопамятность и теперь доказывает, что вы
сущий ребенок; но вы ошиблись, теперь и без ваших эпо¬лет я бы пошла танцевать с вами.
Тут мы стали болтать о Сашеньке, о Средникове, о Тро¬ицкой Лавре — много смеялись, но я не могла решиться заговорить первая о Лопухине.
Раздалась мазурка; едва мы уселись, как Лермонтов ска¬зал мне, смотря прямо мне в глаза:
— Знаете ли, на днях сюда приедет Лопухин.
Для избежания утвердительного ответа я спросила:
— Так вы скоро его ждете?
Я чувствовала, как краснела от этого имени, от своего непонятного притворства, а главное, от испытующих взо¬ров Мишеля.
— Как хорошо, как звучно называться Madame de Lopoukhine, — продолжал Мишель, — не правда ли? Согла¬сились бы вы принять его имя?
— Я соглашусь в том, что есть много имен лучше это¬го, — отвечала я отрывисто, раздосадованная на Лопухина, которого я упрекала в измене: от меня требовал молчания, а сам, без моего согласия, поверял нашу тайну своим дру¬зьям, а может быть, и хвастается влиянием своим на меня.
Не помню теперь слово в слово разговор мой с Лермон¬товым, но помню только, что я убедилась в том, что ему все было известно и что он в беспрерывной переписке с Лопухиным; он распространялся о доброте его сердца, о ничтожности его ума, а более всего напирал, с колкостью, о его богатстве.
Лиза и я, мы сказали Лермонтову, что у нас 6-го будут танцевать, и он нам решительно объявил, что приедет к нам.
— Возможно ли, — вскричали мы в один голос, — вы не знаете ни дядей, ни теток?
— Что за дело? Я приеду к вам.
— Да мы не можем принять вас, мы не принимаем ни¬кого.
— Приеду пораньше, велю доложить вам, вы меня и представите.
Мы были и испуганы и удивлены его удальством, но зная его коротко, ожидали от него такого необдуманного поступка.
Мы начали ему представлять строгость теток и сколько он нам навлечет неприятных хлопот.
— Во что бы то ни стало, — повторил он, — я не¬пременно буду у вас послезавтра.
Возвратясь домой, мы много рассуждали с сестрой о Лермонтове, о Лопухине и очень беспокоились, как сой¬дет нам с рук безрассудное посещение Лермонтова.
Наконец наступил страшный день 6 декабря.
С утра у нас была толпа поздравителей...
Не позже семи часов лакей пришел доложить сестре и мне, что какой-то маленький офицер просит нас обеих выйти к нему в лакейскую.
— Что за вздор, — вскричали мы в один голос, — как это может быть?
— Право, сударыни, какой-то маленький гусар спра¬шивает, здесь ли живут Екатерина Александровна и Ели¬завета Александровна Сушковы.
— Поди, спроси его имя.
Лакей возвратился и объявил, что Михаил Юрьевич Лермонтов приехал к девицам Сушковым.
— А, теперь я понимаю, — сказала я, — он у меня спра¬шивал адрес брата Дмитрия и, вероятно, отыскивает его.
Брат Дмитрий пригодился нам и мог доставить истин¬ное удовольствие, представив в наш дом умного танцора, острого рассказчика и, сверх всего, моего милого поэта. Мы с сестрой уверили его, что бывший его товарищ по Университетскому пансиону к нему приехал и дали ему мысль представить его Марье Васильевне. Он так иЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
[194x245]Живо я помню этот, вместе и роковой и счастливый, вечер 1834 года; мы одевались на бал к госпоже К. Я была в белом платье, вышитом пунцовыми звездочками, и с пун¬цовыми гвоздиками в волосах. Я была очень равнодушна к моему туалету.
«Лопухин не увидит меня, — думала я, - а для прочих я уже не существую».
В швейцарской снимали шубы и прямо входили в танце¬вальную залу по прекрасной лестнице, убранной цветами, увешанной зеркалами; зеркала были так размещены в зале и на лестнице, что отражали в одно время всех приехавших и приезжающих; в одну минуту можно было разглядеть всех знакомых. По близорукости своей и по равнодушию я шла, опустив голову, как вдруг Лиза вскричала: «Ах, Мишель Лермонтов здесь!» — Как я рада, — отвечала я, — он нам скажет, когда приедет Лопухин.
Пока мы говорили, Мишель уже подбежал ко мне, вос¬хищенный, обрадованный этой встречей, и сказал мне:
— Я знал, что вы будете здесь, караулил вас у дверей, чтоб первому ангажировать вас.
Я обещала ему две кадрили и мазурку, обрадовалась ему, как умному человеку, а еще более как другу Лопухина. Ло¬пухин был моей первенствующей мыслью. Я не видала Лер¬монтова с 1830-го года; он почти не переменился в эти четыре года, возмужал немного, но не вырос и не похоро¬шел и почти все такой же был неловкий и неуклюжий, но глаза его смотрели с большею уверенностью: нельзя было не смутиться, когда он устремлял их с какой-то непод¬вижностью.
— Меня только на днях произвели в офицеры, — ска¬зал он, — я поспешил похвастаться перед вами моим гусарским мундиром и моими эполетами; они дают мне пра¬во танцевать с вами мазурку; видите, как я злопамятен, я не забыл косого конногвардейца, оттого в юнкерском мундире я избегал случая встречать вас; помню, как жестоко вы обращались со мной, когда я носил студенческую кур¬точку.
- А ваша злопамятность и теперь доказывает, что вы
сущий ребенок; но вы ошиблись, теперь и без ваших эпо¬лет я бы пошла танцевать с вами.
Тут мы стали болтать о Сашеньке, о Средникове, о Тро¬ицкой Лавре — много смеялись, но я не могла решиться заговорить первая о Лопухине.
Раздалась мазурка; едва мы уселись, как Лермонтов ска¬зал мне, смотря прямо мне в глаза:
— Знаете ли, на днях сюда приедет Лопухин.
Для избежания утвердительного ответа я спросила:
— Так вы скоро его ждете?
Я чувствовала, как краснела от этого имени, от своего непонятного притворства, а главное, от испытующих взо¬ров Мишеля.
— Как хорошо, как звучно называться Madame de Lopoukhine, — продолжал Мишель, — не правда ли? Согла¬сились бы вы принять его имя?
— Я соглашусь в том, что есть много имен лучше это¬го, — отвечала я отрывисто, раздосадованная на Лопухина, которого я упрекала в измене: от меня требовал молчания, а сам, без моего согласия, поверял нашу тайну своим дру¬зьям, а может быть, и хвастается влиянием своим на меня.
Не помню теперь слово в слово разговор мой с Лермон¬товым, но помню только, что я убедилась в том, что ему все было известно и что он в беспрерывной переписке с Лопухиным; он распространялся о доброте его сердца, о ничтожности его ума, а более всего напирал, с колкостью, о его богатстве.
Лиза и я, мы сказали Лермонтову, что у нас 6-го будут танцевать, и он нам решительно объявил, что приедет к нам.
— Возможно ли, — вскричали мы в один голос, — вы не знаете ни дядей, ни теток?
— Что за дело? Я приеду к вам.
— Да мы не можем принять вас, мы не принимаем ни¬кого.
— Приеду пораньше, велю доложить вам, вы меня и представите.
Мы были и испуганы и удивлены его удальством, но зная его коротко, ожидали от него такого необдуманного поступка.
Мы начали ему представлять строгость теток и сколько он нам навлечет неприятных хлопот.
— Во что бы то ни стало, — повторил он, — я не¬пременно буду у вас послезавтра.
Возвратясь домой, мы много рассуждали с сестрой о Лермонтове, о Лопухине и очень беспокоились, как сой¬дет нам с рук безрассудное посещение Лермонтова.
Наконец наступил страшный день 6 декабря.
С утра у нас была толпа поздравителей...
Не позже семи часов лакей пришел доложить сестре и мне, что какой-то маленький офицер просит нас обеих выйти к нему в лакейскую.
— Что за вздор, — вскричали мы в один голос, — как это может быть?
— Право, сударыни, какой-то маленький гусар спра¬шивает, здесь ли живут Екатерина Александровна и Ели¬завета Александровна Сушковы.
— Поди, спроси его имя.
Лакей возвратился и объявил, что Михаил Юрьевич Лермонтов приехал к девицам Сушковым.
— А, теперь я понимаю, — сказала я, — он у меня спра¬шивал адрес брата Дмитрия и, вероятно, отыскивает его.
Брат Дмитрий пригодился нам и мог доставить истин¬ное удовольствие, представив в наш дом умного танцора, острого рассказчика и, сверх всего, моего милого поэта. Мы с сестрой уверили его, что бывший его товарищ по Университетскому пансиону к нему приехал и дали ему мысль представить его Марье Васильевне. Он так и
Из воспоминаний Екатерины Александровны Сушковой
04-04-2007 19:23
[196x253]
В Москве я свела знакомство, а вскоре и дружбу с Сашенькой Верещагиной (А.М. Верещагина – кузина Лермонтова). Мы жили рядом на Молчановке и почти с первой встречи сделались неразлучны…
У Сашеньки встречала я в это время ее двоюродного брата, неуклюжего, косолапого мальчика лет шестнадцати или семнадцати, с красными, но умными, выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбкой. Он учился в Университетском пансионе, но ученые занятия не мешали ему быть почти каждый вечер нашим кавалером на гулянье и на вечерах; все его называли просто Мишель, и я так же, как и все, не заботясь нимало о его фамилии. Я прозвала его своим чиновником по особым поручениям и отдавала ему на сбережение мою шляпу, мой зонтик, мои перчатки, но перчатки он часто затеривал, и я грозилась отрешить его от вверенной ему должности.
День ото дня Москва пустела, все разъезжались по деревням, и мы, следуя за общим полетом, тоже собирались в подмосковную, куда я стремилась с нетерпением, - так прискучили мне однообразные веселости Белокаменной. Сашенька уехала уже в деревню, которая находилась в полтора верстах от нашего Большакова, а тетка ее Столыпина жила от нас в трех верстах в прекрасном своем Средникове; у нее гостила Елизавета Алексеевна с внуком своим Лермонтовым.
В это памятное для меня лето я ознакомилась с чудными окрестностями Москвы, побывала в Сергиевской лавре, в Новом Иерусалиме, в Звенигородском монастыре.
По воскресеньям мы уезжали к обедне в Средниково и оставались на целый день у Столыпиной. Вчуже отрадно было видеть, как старушка Арсеньева боготворила внука своего Лермонтова; бедная, она пережила всех своих, и один Мишель остался ей утешением и подпорою на старость; она жила им одним и для исполнения его прихотей; не нахвалится, бывало, им, не налюбуется на него…
Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном.
На следующий день, до восхождения солнца, мы встали и бодро отправились пешком на богомолье; путевых приключений не было, все мы были веселы, много болтали, еще более смеялись, а чему? Бог знает! Бабушка ехала впереди шагом; верст за пять до ночлега или до обеденной станции отправляли передового приготовлять заранее обед, чай или постели, смотря по времени. Чудная эта прогулка останется навсегда золотым для меня воспоминанием.
На четвертый день мы пришли в Лавру изнуренные и голодные. В трактире мы переменили запыленные платья, умылись и поспешили в монастырь отслужить молебен. На паперти встретили мы слепого нищего. Он дряхлой дрожащей рукой поднес нам свою деревянную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услыша звон монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: «Пошли вам Бог счастие, добрые господа; а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков. Бог с ними!»
Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвратились домой, чтоб пообедать и отдохнуть. Все мы суетились около стола в нетерпеливом ожидании обеда, один Лермонтов не принимал участия в наших хлопотах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку серой бумаги, и он как будто не замечал нас, не слышал, как мы шумели, усаживаясь за обед и принимаясь за ботвинью. Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся стул против меня и передал мне нововышедшие из-под его карандаша стихи:
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья,
Бессильный, бледный и худой,
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою
Так чувства лучшие мои
Навек обмануты тобою!
- Благодарю вас, Monsieur Michel, за ваше посвящение и поздравляю вас, с какой скоростью из самых ничтожных слов вы извлекаете милые экспромты, но не рассердитесь за совет: обдумывайте ваши стихи, и со временем те, которых вы воспоете, будут гордиться вами.
После возвращения нашего в деревню из Москвы прогулки, катанья, посещения в Средниково снова возобновились, все пошло по-старому, но нельзя было не сознаться, что Мишель оживлял все эти удовольствия и что без него не жилось так весело, как при нем.
Он писал Сашеньки длинные письма, обращался часто ко мне с вопросами и суждениями и забавлял нас анекдотами о двух братьях Фе и для отличия называл одного Fenez-long, другого Fe-ne-court; бедный Фенелон был чем-то в Университетском пансионе и служил целью эпиграмм, сарказмов и карикатур Мишеля.
В одном из своих писем он переслал мне следующие стихи, достойные даже и теперь его имени:
По небу полуночиЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
[196x253]В Москве я свела знакомство, а вскоре и дружбу с Сашенькой Верещагиной (А.М. Верещагина – кузина Лермонтова). Мы жили рядом на Молчановке и почти с первой встречи сделались неразлучны…
У Сашеньки встречала я в это время ее двоюродного брата, неуклюжего, косолапого мальчика лет шестнадцати или семнадцати, с красными, но умными, выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбкой. Он учился в Университетском пансионе, но ученые занятия не мешали ему быть почти каждый вечер нашим кавалером на гулянье и на вечерах; все его называли просто Мишель, и я так же, как и все, не заботясь нимало о его фамилии. Я прозвала его своим чиновником по особым поручениям и отдавала ему на сбережение мою шляпу, мой зонтик, мои перчатки, но перчатки он часто затеривал, и я грозилась отрешить его от вверенной ему должности.
День ото дня Москва пустела, все разъезжались по деревням, и мы, следуя за общим полетом, тоже собирались в подмосковную, куда я стремилась с нетерпением, - так прискучили мне однообразные веселости Белокаменной. Сашенька уехала уже в деревню, которая находилась в полтора верстах от нашего Большакова, а тетка ее Столыпина жила от нас в трех верстах в прекрасном своем Средникове; у нее гостила Елизавета Алексеевна с внуком своим Лермонтовым.
В это памятное для меня лето я ознакомилась с чудными окрестностями Москвы, побывала в Сергиевской лавре, в Новом Иерусалиме, в Звенигородском монастыре.
По воскресеньям мы уезжали к обедне в Средниково и оставались на целый день у Столыпиной. Вчуже отрадно было видеть, как старушка Арсеньева боготворила внука своего Лермонтова; бедная, она пережила всех своих, и один Мишель остался ей утешением и подпорою на старость; она жила им одним и для исполнения его прихотей; не нахвалится, бывало, им, не налюбуется на него…
Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном.
На следующий день, до восхождения солнца, мы встали и бодро отправились пешком на богомолье; путевых приключений не было, все мы были веселы, много болтали, еще более смеялись, а чему? Бог знает! Бабушка ехала впереди шагом; верст за пять до ночлега или до обеденной станции отправляли передового приготовлять заранее обед, чай или постели, смотря по времени. Чудная эта прогулка останется навсегда золотым для меня воспоминанием.
На четвертый день мы пришли в Лавру изнуренные и голодные. В трактире мы переменили запыленные платья, умылись и поспешили в монастырь отслужить молебен. На паперти встретили мы слепого нищего. Он дряхлой дрожащей рукой поднес нам свою деревянную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услыша звон монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: «Пошли вам Бог счастие, добрые господа; а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков. Бог с ними!»
Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвратились домой, чтоб пообедать и отдохнуть. Все мы суетились около стола в нетерпеливом ожидании обеда, один Лермонтов не принимал участия в наших хлопотах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку серой бумаги, и он как будто не замечал нас, не слышал, как мы шумели, усаживаясь за обед и принимаясь за ботвинью. Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся стул против меня и передал мне нововышедшие из-под его карандаша стихи:
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья,
Бессильный, бледный и худой,
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою
Так чувства лучшие мои
Навек обмануты тобою!
- Благодарю вас, Monsieur Michel, за ваше посвящение и поздравляю вас, с какой скоростью из самых ничтожных слов вы извлекаете милые экспромты, но не рассердитесь за совет: обдумывайте ваши стихи, и со временем те, которых вы воспоете, будут гордиться вами.
После возвращения нашего в деревню из Москвы прогулки, катанья, посещения в Средниково снова возобновились, все пошло по-старому, но нельзя было не сознаться, что Мишель оживлял все эти удовольствия и что без него не жилось так весело, как при нем.
Он писал Сашеньки длинные письма, обращался часто ко мне с вопросами и суждениями и забавлял нас анекдотами о двух братьях Фе и для отличия называл одного Fenez-long, другого Fe-ne-court; бедный Фенелон был чем-то в Университетском пансионе и служил целью эпиграмм, сарказмов и карикатур Мишеля.
В одном из своих писем он переслал мне следующие стихи, достойные даже и теперь его имени:
По небу полуночи
Екатерина Александровна Сушкова
04-04-2007 15:42
[194x245]
СУШКО́ВА (в замужестве Хвостова) Екатерина Александровна (1812—68), знакомая Лермонтова, мемуаристка. Знакомство состоялось весной 1830 в Москве у А. М. Верещагиной (кузина Лермонтова). Лето 1830 Сушкова проводила под Москвой в имении Большаково, часто посещая Середниково (СЕРЕДНИКО́ВО, подмосковная усадьба Столыпиных, расположенная на берегу реки Горетовки; (Октябрьская железная дорога, станция Фирсановка Московская область). Середниково принадлежало Е. А. Столыпиной (по первому мужу Воейковой), вдове Д. А. Столыпина (двоюродный брат Лермонтова), который приобрел Середниково в окт. 1825. В Середникове осталась его большая библиотека. Усадьба Середниково создавалась в 1775—1806 при прежнем владельце В. А. Всеволожском. Дом в классическом стиле, с колоннадой и бельведером, по некоторым сведениям, построен И. Е. Старовым. Около дома был разбит большой парк, вырыты пруды, через овраг перекинут белокаменный мост. Свое название усадьба получила от маленького селения, находившегося здесь в 17—18 вв. и принадлежавшего князьям Черкасским. Лермонтов проводил в Середникове летние каникулы 1829, 1830, 1831, возможно, приезжал сюда и летом 1832. Живописная природа, народные песни и сказки, рассказы о войне 1812, впечатления от крепостной действительности — все давало пищу для раздумий поэта. Летом в Середникове собиралось много молодежи. Верстах в 4 от Середниково в Федоровке жила А. М. Верещагина (кузина Лермонтова), в Большакове — Е. А. Сушкова. В Середниково приезжали Лопухины, сестры Бахметевы, кузины Столыпины. Устраивались пикники, прогулки верхом, поездки в окрестности. Природа гармонировала с романтическими наклонностями юного поэта, его воображение привлекали развалины старой бани, кладбище и Чертов мост. Здесь написано много лирических стихов, в т. ч. непосредственно связанных с Середниково (например, обращенные к Сушковой). К некоторым из них Лермонтов позднее сделал приписки, подчеркивающие их «середниковское» происхождение: «Сидя в Середникове у окна» («Ночь III»):
Ночь. III
Темно. Все спит. Лишь только жук ночной
Жужжа в долине пролетит порой;
Из-под травы блистает червячёк,
От наших дум, от наших бурь далек.
Высоких лип стал пасмурней навес,
Когда луна взошла среди небес...
Нет, в первый раз прелестна так она! -
Он здесь. Стоит. Как мрамор, у окна.
Тень от него чернеет по стене. -
Недвижный взор поднят, но не к луне;
Он полон всем, чем только яд страстей
Ужасен был и мил сердцам людей. -
Свеча горит, забыта на столе,
И блеск ее с лучом луны в стекле
Мешается, играет, как любви
Огонь живой с презрением, в крови! -
Кто ж он? кто ж он, сей нарушитель сна?
Чем эта грудь мятежная полна?
О если б вы умели угадать
В его очах, что хочет он скрывать! -
О если б мог единый бедный друг
Хотя смягчить души его недуг!
«Середниково. Вечер на бельведере» («Желание») и т. п. Летом 1830 Лермонтов работал здесь над трагедией «Испанцы»; на страницах тетради, заполненных в Середниково в 1831, набросаны замыслы сочинения о молодом монахе, томящемся в монастыре, и о Демоне; тогда же написан новый вариант этой поэмы (III и IV редакции). Возможно, Лермонтов работал здесь и над другими поэмами и романом «Вадим». Многие впечатления этого времени откликнулись и в более поздних произведениях.
В 1914 в парке Середниково установлен памятник-обелиск Лермонтова. Именем поэта названы теперь улица в поселке Фирсановка и школа в соседней деревне Лигачево, где тогда гостил Лермонтов). Красивая, умная и ироничная, Сушкова стала предметом юношеского увлечения Лермонтова. С ее именем связан цикл стихов 1830, посвященный преимущественно неразделенной любви:
К С.
Вблизи тебя до этих пор
Я не слыхал в груди огня.
Встречал ли твой прелестный взор -
Не билось сердце у меня.
И что ж? - разлуки первый звук
Меня заставил трепетать;
Нет, нет, он не предвестник мук;
Я не люблю - зачем скрывать! -
Однако же хоть день, хоть час
Еще желал бы здесь пробыть;
Чтоб блеском этих чудных глаз
Души тревоги усмирить. -
1830 г.
Новая встреча поэта с Сушковой произошла 4 декабря 1834 в Петербурге. В течение месяца Лермонтов постоянно бывал в доме Сушковой, уделял ей внимание на балах и, наконец, добился от нее признания в любви. Тем самым, по представлениям света, девушка была скомпрометирована. 5 января 1835 Лермонтов написал Сушковой анонимное письмо, которое привело к разрыву (Сушкова до конца жизни не подозревала, что автором письма был Лермонтов). Неблаговидность поступка Лермонтова имела, однако, и оборотную сторону: за прошедшие годы поэт разочаровался в женской любви и привязанности, а потому увидел в Сушковой лишь кокетку, стремящуюся найти жениха. Кульминация романа (посылка анонимного письма) совпала с получением Лермонтова горестного для него известия о помолвке В. А. Лопухиной с Н. Ф. Бахметевым.
История с Сушковой былаЧитать далее...
комментарии: 1
понравилось!
вверх^
к полной версии
[194x245]СУШКО́ВА (в замужестве Хвостова) Екатерина Александровна (1812—68), знакомая Лермонтова, мемуаристка. Знакомство состоялось весной 1830 в Москве у А. М. Верещагиной (кузина Лермонтова). Лето 1830 Сушкова проводила под Москвой в имении Большаково, часто посещая Середниково (СЕРЕДНИКО́ВО, подмосковная усадьба Столыпиных, расположенная на берегу реки Горетовки; (Октябрьская железная дорога, станция Фирсановка Московская область). Середниково принадлежало Е. А. Столыпиной (по первому мужу Воейковой), вдове Д. А. Столыпина (двоюродный брат Лермонтова), который приобрел Середниково в окт. 1825. В Середникове осталась его большая библиотека. Усадьба Середниково создавалась в 1775—1806 при прежнем владельце В. А. Всеволожском. Дом в классическом стиле, с колоннадой и бельведером, по некоторым сведениям, построен И. Е. Старовым. Около дома был разбит большой парк, вырыты пруды, через овраг перекинут белокаменный мост. Свое название усадьба получила от маленького селения, находившегося здесь в 17—18 вв. и принадлежавшего князьям Черкасским. Лермонтов проводил в Середникове летние каникулы 1829, 1830, 1831, возможно, приезжал сюда и летом 1832. Живописная природа, народные песни и сказки, рассказы о войне 1812, впечатления от крепостной действительности — все давало пищу для раздумий поэта. Летом в Середникове собиралось много молодежи. Верстах в 4 от Середниково в Федоровке жила А. М. Верещагина (кузина Лермонтова), в Большакове — Е. А. Сушкова. В Середниково приезжали Лопухины, сестры Бахметевы, кузины Столыпины. Устраивались пикники, прогулки верхом, поездки в окрестности. Природа гармонировала с романтическими наклонностями юного поэта, его воображение привлекали развалины старой бани, кладбище и Чертов мост. Здесь написано много лирических стихов, в т. ч. непосредственно связанных с Середниково (например, обращенные к Сушковой). К некоторым из них Лермонтов позднее сделал приписки, подчеркивающие их «середниковское» происхождение: «Сидя в Середникове у окна» («Ночь III»):
Ночь. III
Темно. Все спит. Лишь только жук ночной
Жужжа в долине пролетит порой;
Из-под травы блистает червячёк,
От наших дум, от наших бурь далек.
Высоких лип стал пасмурней навес,
Когда луна взошла среди небес...
Нет, в первый раз прелестна так она! -
Он здесь. Стоит. Как мрамор, у окна.
Тень от него чернеет по стене. -
Недвижный взор поднят, но не к луне;
Он полон всем, чем только яд страстей
Ужасен был и мил сердцам людей. -
Свеча горит, забыта на столе,
И блеск ее с лучом луны в стекле
Мешается, играет, как любви
Огонь живой с презрением, в крови! -
Кто ж он? кто ж он, сей нарушитель сна?
Чем эта грудь мятежная полна?
О если б вы умели угадать
В его очах, что хочет он скрывать! -
О если б мог единый бедный друг
Хотя смягчить души его недуг!
«Середниково. Вечер на бельведере» («Желание») и т. п. Летом 1830 Лермонтов работал здесь над трагедией «Испанцы»; на страницах тетради, заполненных в Середниково в 1831, набросаны замыслы сочинения о молодом монахе, томящемся в монастыре, и о Демоне; тогда же написан новый вариант этой поэмы (III и IV редакции). Возможно, Лермонтов работал здесь и над другими поэмами и романом «Вадим». Многие впечатления этого времени откликнулись и в более поздних произведениях.
В 1914 в парке Середниково установлен памятник-обелиск Лермонтова. Именем поэта названы теперь улица в поселке Фирсановка и школа в соседней деревне Лигачево, где тогда гостил Лермонтов). Красивая, умная и ироничная, Сушкова стала предметом юношеского увлечения Лермонтова. С ее именем связан цикл стихов 1830, посвященный преимущественно неразделенной любви:
К С.
Вблизи тебя до этих пор
Я не слыхал в груди огня.
Встречал ли твой прелестный взор -
Не билось сердце у меня.
И что ж? - разлуки первый звук
Меня заставил трепетать;
Нет, нет, он не предвестник мук;
Я не люблю - зачем скрывать! -
Однако же хоть день, хоть час
Еще желал бы здесь пробыть;
Чтоб блеском этих чудных глаз
Души тревоги усмирить. -
1830 г.
Новая встреча поэта с Сушковой произошла 4 декабря 1834 в Петербурге. В течение месяца Лермонтов постоянно бывал в доме Сушковой, уделял ей внимание на балах и, наконец, добился от нее признания в любви. Тем самым, по представлениям света, девушка была скомпрометирована. 5 января 1835 Лермонтов написал Сушковой анонимное письмо, которое привело к разрыву (Сушкова до конца жизни не подозревала, что автором письма был Лермонтов). Неблаговидность поступка Лермонтова имела, однако, и оборотную сторону: за прошедшие годы поэт разочаровался в женской любви и привязанности, а потому увидел в Сушковой лишь кокетку, стремящуюся найти жениха. Кульминация романа (посылка анонимного письма) совпала с получением Лермонтова горестного для него известия о помолвке В. А. Лопухиной с Н. Ф. Бахметевым.
История с Сушковой была
Висковатов "Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество" ГЛАВА 2
04-04-2007 14:39
Глава II
Когда Лермонтову пошел 14-й год, решено было продолжить его воспитание в Благородном университетском пансионе. В 1827 году бабушка повезла внука в Москву и наняла квартиру на Поварской. Теперь для Мишеля наступила новая жизнь: все пошло по-другому. Шумная рассеянная жизнь заменила прежнюю. В Тарханах и на Кавказе мальчик жил в простой, но поэтической обстановке, с людьми незатейливыми, искренно его любившими. Воспитатель его эльзасец Капе был офицер наполеоновской гвардии. Раненым попал он в плен к русским.
Лермонтов очень любил Капе, о коем сохранилась добрая память и между старожилами села Тарханы…И если бывший офицер наполеоновской гвардии не успел вселить в питомце своем особенной любви к французской литературе, то он научил его тепло относится к гению Наполеона, которого Лермонтов идеализировал и не раз воспевал. Может быть также, что военные рассказы Капе немало способствовали развитию в мальчике любви к боевой жизни и военным подвигам. Эта любовь к бранным похождениям вязалась в воображении мальчика с Кавказом, уже поразившим его во время пребывания там, и с рассказами о нем родни его. Одна из сестер бабушки поэта, Екатерина Алексеевна Столыпина, была замужем за Хостатовым, жившим в своем имении близ Хасаф-Юрта по дороге из Владикавказа.
С Хостатовою Лермонтов познакомился во время своих поездок на Кавказ… Мишель жадно прислушивался к волновавшим его фантазию рассказам о горцах, схватках удалых, набегах, бранной жизни. С другой стороны, говорил ему на подобную же тему Капе, да и вообще тогда все жило еще воспоминаниями о наполеоновских войнах.
Капе, однако, не долго после поселения в Москву оставался руководителем Мишеля, - он простудился и умер от чахотки. Мальчик не скоро утешился. Теперь был взят в дом весьма рекомендованный, давно проживавший в России, еще со времен Великой французской революции эмигрант Жандро, сменивший недолго пробывшего при Лермонтове ученого еврея Леви… Этот изящный, в свое время избалованный русскими дамами, француз, пробыл, кажется, около двух лет и, желая овладеть Мишей, стал мало-помалу открывать ему «науку жизни». Полагаю, что мы не ошибемся, если скажем, что Лермонтов в наставнике Саши в поэме «Сашка» описывает своего собственного гувернера Жандро, под видом парижского «Адониса», сына погибшего маркиза, пришедшего в Россию «поощрять науки».
Но вместе с тем этот же наставник внушал молодежи довольно легкомысленные принципы жизни, и это-то, кажется, выйдя наружу, побудило Арсеньеву ему отказать, а в дом был принят семейный гувернер, англичанин Виндсон (в действительности Жандро умер в доме Арсеньевой 8 августа 1829 г.)
Им очень дорожили, платили большое для того времени жалованье – 3000 р. – и поместили с семьею (жена его была русская) в особом флигеле. Однако же к нему Мишель не привязался, хотя от него приобрел знание английского языка и впервые в оригинале познакомился с Байроном и Шекспиром.
Между тем шло приготовление к экзамену для поступления в Благородный университетский пансион. Занятиями Мишеля руководил Алексей Зиновьевич Зиновьев, занимавший в пансионе должность надзирателя и учителя русского и латинского языков.
Пансион тогда помещался на Тверской (ныне дом Базилевского), он состоял из шести классов, в коих обучалось до 300 воспитанников. Лермонтов поступил в него в 1828 году (Лермонтов был зачислен в старшее отделение (четвертый класс) 1 сентября 1828 года. Здание пансиона располагалось на месте, где ныне находится Центральный телеграф), но расстаться со своим любимцем бабушка не захотела, и потому решили, чтобы Мишель был зачислен полупансионером, - следовательно, каждый вечер возвращался бы домой.
Пансион этот с самого своего основания наделял Россию людьми, послужившими ей и приобретшими право на внимание потомства, Так, там воспитывались: Фонвизин, В. А. Жуковский, Дашков, Ал. Ив. Тургенев, князь Одоевский, Грибоедов, Инзов (кишиневский покровитель Пушкина), братья Николай и Дмитрий Алексеевичи Милютины и многие другие.
Лермонтов принимал живое участие в литературных трудах товарищей и являлся в качестве сотрудника школьного рукописного журнала «Утренняя заря» (некоторые из первых стихотворений Лермонтова появились также в рукописных журналах «Арион», «Маяк», «Пчела», «Улей»). Здесь поместил Лермонтов поэму свою «Индианка», которая была им сожжена. Содержание ее мы не знаем.
Лермонтов показывал свои переводы из Шиллера, и Зиновьев полагает даже, что перевод баллады Шиллера «Перчатка» был его первым стихотворным опытом, что, однако, неверно (перевод баллады «Перчатка» датируется 1829 годом). Любимому своему учителю рисования, Александру Степановичу Солонецкому, Лермонтов передал тщательно переписанную тетрадку своих стихотворений.
Я полагаю, что относительно воспитания поэта можно сказать: любовь ко всем искусствам развивалась в нем, и все искусства были близки душе его. Он не только отлично рисовал, но хорошо играл на скрипке и на фортепьяно.
Об отношениях Лермонтова к пансионским товарищам мы знаем очень мало, но в однойЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Глава II
Когда Лермонтову пошел 14-й год, решено было продолжить его воспитание в Благородном университетском пансионе. В 1827 году бабушка повезла внука в Москву и наняла квартиру на Поварской. Теперь для Мишеля наступила новая жизнь: все пошло по-другому. Шумная рассеянная жизнь заменила прежнюю. В Тарханах и на Кавказе мальчик жил в простой, но поэтической обстановке, с людьми незатейливыми, искренно его любившими. Воспитатель его эльзасец Капе был офицер наполеоновской гвардии. Раненым попал он в плен к русским.
Лермонтов очень любил Капе, о коем сохранилась добрая память и между старожилами села Тарханы…И если бывший офицер наполеоновской гвардии не успел вселить в питомце своем особенной любви к французской литературе, то он научил его тепло относится к гению Наполеона, которого Лермонтов идеализировал и не раз воспевал. Может быть также, что военные рассказы Капе немало способствовали развитию в мальчике любви к боевой жизни и военным подвигам. Эта любовь к бранным похождениям вязалась в воображении мальчика с Кавказом, уже поразившим его во время пребывания там, и с рассказами о нем родни его. Одна из сестер бабушки поэта, Екатерина Алексеевна Столыпина, была замужем за Хостатовым, жившим в своем имении близ Хасаф-Юрта по дороге из Владикавказа.
С Хостатовою Лермонтов познакомился во время своих поездок на Кавказ… Мишель жадно прислушивался к волновавшим его фантазию рассказам о горцах, схватках удалых, набегах, бранной жизни. С другой стороны, говорил ему на подобную же тему Капе, да и вообще тогда все жило еще воспоминаниями о наполеоновских войнах.
Капе, однако, не долго после поселения в Москву оставался руководителем Мишеля, - он простудился и умер от чахотки. Мальчик не скоро утешился. Теперь был взят в дом весьма рекомендованный, давно проживавший в России, еще со времен Великой французской революции эмигрант Жандро, сменивший недолго пробывшего при Лермонтове ученого еврея Леви… Этот изящный, в свое время избалованный русскими дамами, француз, пробыл, кажется, около двух лет и, желая овладеть Мишей, стал мало-помалу открывать ему «науку жизни». Полагаю, что мы не ошибемся, если скажем, что Лермонтов в наставнике Саши в поэме «Сашка» описывает своего собственного гувернера Жандро, под видом парижского «Адониса», сына погибшего маркиза, пришедшего в Россию «поощрять науки».
Но вместе с тем этот же наставник внушал молодежи довольно легкомысленные принципы жизни, и это-то, кажется, выйдя наружу, побудило Арсеньеву ему отказать, а в дом был принят семейный гувернер, англичанин Виндсон (в действительности Жандро умер в доме Арсеньевой 8 августа 1829 г.)
Им очень дорожили, платили большое для того времени жалованье – 3000 р. – и поместили с семьею (жена его была русская) в особом флигеле. Однако же к нему Мишель не привязался, хотя от него приобрел знание английского языка и впервые в оригинале познакомился с Байроном и Шекспиром.
Между тем шло приготовление к экзамену для поступления в Благородный университетский пансион. Занятиями Мишеля руководил Алексей Зиновьевич Зиновьев, занимавший в пансионе должность надзирателя и учителя русского и латинского языков.
Пансион тогда помещался на Тверской (ныне дом Базилевского), он состоял из шести классов, в коих обучалось до 300 воспитанников. Лермонтов поступил в него в 1828 году (Лермонтов был зачислен в старшее отделение (четвертый класс) 1 сентября 1828 года. Здание пансиона располагалось на месте, где ныне находится Центральный телеграф), но расстаться со своим любимцем бабушка не захотела, и потому решили, чтобы Мишель был зачислен полупансионером, - следовательно, каждый вечер возвращался бы домой.
Пансион этот с самого своего основания наделял Россию людьми, послужившими ей и приобретшими право на внимание потомства, Так, там воспитывались: Фонвизин, В. А. Жуковский, Дашков, Ал. Ив. Тургенев, князь Одоевский, Грибоедов, Инзов (кишиневский покровитель Пушкина), братья Николай и Дмитрий Алексеевичи Милютины и многие другие.
Лермонтов принимал живое участие в литературных трудах товарищей и являлся в качестве сотрудника школьного рукописного журнала «Утренняя заря» (некоторые из первых стихотворений Лермонтова появились также в рукописных журналах «Арион», «Маяк», «Пчела», «Улей»). Здесь поместил Лермонтов поэму свою «Индианка», которая была им сожжена. Содержание ее мы не знаем.
Лермонтов показывал свои переводы из Шиллера, и Зиновьев полагает даже, что перевод баллады Шиллера «Перчатка» был его первым стихотворным опытом, что, однако, неверно (перевод баллады «Перчатка» датируется 1829 годом). Любимому своему учителю рисования, Александру Степановичу Солонецкому, Лермонтов передал тщательно переписанную тетрадку своих стихотворений.
Я полагаю, что относительно воспитания поэта можно сказать: любовь ко всем искусствам развивалась в нем, и все искусства были близки душе его. Он не только отлично рисовал, но хорошо играл на скрипке и на фортепьяно.
Об отношениях Лермонтова к пансионским товарищам мы знаем очень мало, но в одной
Первая из глав книги П.А. Висковатова "Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество"
26-03-2007 14:05
(сокращенный вариант)
Часть I
ДЕТСТВО И ПЕРВАЯ ЮНОСТЬ
ГЛАВА I
Горячо любила Михаила Юрьевича Лермонтова воспитавшая его бабка Елизавета Алексеевна Арсеньева, и память о ней тесно связана с именем поэта. Она лелеяла его с колыбели, выходила больным ребенком, позаботилась дать ему блестящее и серьезное для того времени образование, сосредоточила на нем всю свою любовь и заботы. В преклонных летах, частью именно из-за этой беззаветной преданности к внуку, пользовалась она всеобщим уважением и не раз успевала отвращать своим заступничеством серьезную опасность, грозившую поэту.
Когда его не стало, она выплакала свои старые очи. Ослабевшие от слез веки падали на них, и, чтобы глядеть на опостылый мир, старушке приходилось поддерживать их пальцами.
Прямой, решительный характер ее в более молодые годы носил на себе печать повелительности и, может быть, отчасти деспотизма… С годами, под бременем утрат и испытаний, эти черты сгладились… хотя строгий и повелительный вид бабушки молодого Михаила Юрьевича доставил ей имя Марфы Посадницы, среди молодежи, товарищей его по Юнкерской школе.
Елизавета Алексеевна, урожденная Столыпина, была дочь богатого помещика Алексея Емильяновича Столыпина…
Сам Алексей Емильянович был человек бывалый, упрочивший состояние свое винными откупами, учрежденными при Екатерине II.
Елизавета Алексеевна, бабка Лермонтова, сочеталась браком с гвардии поручиком Михаилом Васильевичем Арсеньевым, который был моложе ее лет на восемь.
Арсеньев был членом большой семьи, владевшей селом Васильевским в Тульской губернии, Ефремовского уезда. Женившись, Михаил Васильевич переехал с женой в имение Тарханы, Пензенской губернии, Чембарского уезда. От брака этого была всего одна дочь, Марья Михайловна.
Хотя старушка Арсеньева впоследствии охотно говорила о счастливом своем супружестве, но в действительности сравнительно молодой муж чувствовал себя, кажется, не вполне счастливым с властолюбивою женой. Он увлекся соседкой помещицей, княгиней или даже княжной, Ман<сыре>вой. Елизавета Алексеевна воспылала ревностью к своей счастливой сопернице и похитительнице ее прав. Между женой и мужем произошла бурная сцена. Елизавета Алексеевна решила, что нога соперницы ее не будет в Тарханах. Между тем, как раз к вечеру 1-го января охотники до театральных представлений Арсеньевы готовили вечер с маскарадами, танцами и театральным представлением новый пьесы – шекспировского «Гамлета» в переводе (С.И.) Висковатова. Гости начали съезжаться рано. Михаил Васильевич постоянно выбегал на крыльцо, прислушиваясь к знакомым бубенчикам экипажа возлюбленной им княжны. Полная негодования Елизавета Алексеевна следила за своим мужем, с которым она уже несколько дней не перекидывалась словом. Впоследствии оказалось, что она предусмотрительно послала навстречу княжне доверенных людей с какою-то энергическою угрозою. Княжна не доехала до Тархан и вернулась обратно. Небольшая записка ее известила о случившемся Михаила Васильевича.
Что было в записке? Что вообще происходило между Арсеньевым и женой?.. Дело кончилось трагически. Пьеса разыгрывалась господами, некоторые роли исполнялись актерами из крепостных. Сам Арсеньев вышел в роли могильщика в V действии. Исполнив ее, Михаил Васильевич ушел в гардеробную, где ему и была передана записка княжны. Пришедшие затем гости нашли его отравившимся. В руках он судорожно сжимал полученное извещение.
От брака с Арсеньевым у Елизаветы Алексеевны была всего одна дочь, Марья Михайловна. Во время трагической смерти отца ей было лет 15. Мать страстно любила дочь свою, и, кажется, эта беззаветная привязанность вызвала охлаждение к мужу. Однако со смертью его проснулись воспоминания первых счастливых лет супружества, и Елизавета Алексеевна старалась устроить жизнь свою в прежних рамках. Как при муже, она каждый год проводила несколько месяцев в Москве, куда ездили из пензенского имения на долгих (без смены лошадей), посещая и останавливаясь на пути у родных и знакомых помещиков. Возвращаясь однажды из Москвы, мать с дочерью заехали в Васильевское, к Арсеньевым, да загостились у них. С Арсеньевыми находились в большой дружбе семья Лермонтовых, жившая по соседству в имении своем Кроптовке. Она состояла из пяти сестер и брата Юрия Петровича, который был воспитан 1-м кадетском корпусе, в Петербурге, а потом служил в нем и вышел в отставку по болезни в 1811 году с чином капитана (сведений о Юрии Петровиче очень немного. Родился он в 1787 г. и воспитывался в 1-м кадетском корпусе, откуда в 1804 году октября 29-го, 17-ти лет от роду, был выпущен в Кексгольмский пехотный полк прапорщиком. Однако менее чем через 11 месяцев его переводят на службу в только что покинутый им кадетский корпус, что, конечно, может указывать на то, что молодой человек был у своего начальства на особенно хорошем счету. В 1810 году получает он чин поручика, 7-го ноября 1811 года увольняется в отставку, по болезни, с чином капитана и с мундиром. Во весь срок семилетней службы Лермонтов пользовался вниманиемЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
(сокращенный вариант)
Часть I
ДЕТСТВО И ПЕРВАЯ ЮНОСТЬ
ГЛАВА I
Горячо любила Михаила Юрьевича Лермонтова воспитавшая его бабка Елизавета Алексеевна Арсеньева, и память о ней тесно связана с именем поэта. Она лелеяла его с колыбели, выходила больным ребенком, позаботилась дать ему блестящее и серьезное для того времени образование, сосредоточила на нем всю свою любовь и заботы. В преклонных летах, частью именно из-за этой беззаветной преданности к внуку, пользовалась она всеобщим уважением и не раз успевала отвращать своим заступничеством серьезную опасность, грозившую поэту.
Когда его не стало, она выплакала свои старые очи. Ослабевшие от слез веки падали на них, и, чтобы глядеть на опостылый мир, старушке приходилось поддерживать их пальцами.
Прямой, решительный характер ее в более молодые годы носил на себе печать повелительности и, может быть, отчасти деспотизма… С годами, под бременем утрат и испытаний, эти черты сгладились… хотя строгий и повелительный вид бабушки молодого Михаила Юрьевича доставил ей имя Марфы Посадницы, среди молодежи, товарищей его по Юнкерской школе.
Елизавета Алексеевна, урожденная Столыпина, была дочь богатого помещика Алексея Емильяновича Столыпина…
Сам Алексей Емильянович был человек бывалый, упрочивший состояние свое винными откупами, учрежденными при Екатерине II.
Елизавета Алексеевна, бабка Лермонтова, сочеталась браком с гвардии поручиком Михаилом Васильевичем Арсеньевым, который был моложе ее лет на восемь.
Арсеньев был членом большой семьи, владевшей селом Васильевским в Тульской губернии, Ефремовского уезда. Женившись, Михаил Васильевич переехал с женой в имение Тарханы, Пензенской губернии, Чембарского уезда. От брака этого была всего одна дочь, Марья Михайловна.
Хотя старушка Арсеньева впоследствии охотно говорила о счастливом своем супружестве, но в действительности сравнительно молодой муж чувствовал себя, кажется, не вполне счастливым с властолюбивою женой. Он увлекся соседкой помещицей, княгиней или даже княжной, Ман<сыре>вой. Елизавета Алексеевна воспылала ревностью к своей счастливой сопернице и похитительнице ее прав. Между женой и мужем произошла бурная сцена. Елизавета Алексеевна решила, что нога соперницы ее не будет в Тарханах. Между тем, как раз к вечеру 1-го января охотники до театральных представлений Арсеньевы готовили вечер с маскарадами, танцами и театральным представлением новый пьесы – шекспировского «Гамлета» в переводе (С.И.) Висковатова. Гости начали съезжаться рано. Михаил Васильевич постоянно выбегал на крыльцо, прислушиваясь к знакомым бубенчикам экипажа возлюбленной им княжны. Полная негодования Елизавета Алексеевна следила за своим мужем, с которым она уже несколько дней не перекидывалась словом. Впоследствии оказалось, что она предусмотрительно послала навстречу княжне доверенных людей с какою-то энергическою угрозою. Княжна не доехала до Тархан и вернулась обратно. Небольшая записка ее известила о случившемся Михаила Васильевича.
Что было в записке? Что вообще происходило между Арсеньевым и женой?.. Дело кончилось трагически. Пьеса разыгрывалась господами, некоторые роли исполнялись актерами из крепостных. Сам Арсеньев вышел в роли могильщика в V действии. Исполнив ее, Михаил Васильевич ушел в гардеробную, где ему и была передана записка княжны. Пришедшие затем гости нашли его отравившимся. В руках он судорожно сжимал полученное извещение.
От брака с Арсеньевым у Елизаветы Алексеевны была всего одна дочь, Марья Михайловна. Во время трагической смерти отца ей было лет 15. Мать страстно любила дочь свою, и, кажется, эта беззаветная привязанность вызвала охлаждение к мужу. Однако со смертью его проснулись воспоминания первых счастливых лет супружества, и Елизавета Алексеевна старалась устроить жизнь свою в прежних рамках. Как при муже, она каждый год проводила несколько месяцев в Москве, куда ездили из пензенского имения на долгих (без смены лошадей), посещая и останавливаясь на пути у родных и знакомых помещиков. Возвращаясь однажды из Москвы, мать с дочерью заехали в Васильевское, к Арсеньевым, да загостились у них. С Арсеньевыми находились в большой дружбе семья Лермонтовых, жившая по соседству в имении своем Кроптовке. Она состояла из пяти сестер и брата Юрия Петровича, который был воспитан 1-м кадетском корпусе, в Петербурге, а потом служил в нем и вышел в отставку по болезни в 1811 году с чином капитана (сведений о Юрии Петровиче очень немного. Родился он в 1787 г. и воспитывался в 1-м кадетском корпусе, откуда в 1804 году октября 29-го, 17-ти лет от роду, был выпущен в Кексгольмский пехотный полк прапорщиком. Однако менее чем через 11 месяцев его переводят на службу в только что покинутый им кадетский корпус, что, конечно, может указывать на то, что молодой человек был у своего начальства на особенно хорошем счету. В 1810 году получает он чин поручика, 7-го ноября 1811 года увольняется в отставку, по болезни, с чином капитана и с мундиром. Во весь срок семилетней службы Лермонтов пользовался вниманием
В продолжение темы
26-03-2007 13:59
[289x500]
У подножия холмов Эйлдон, между ними и участком Тримонтиума, установлен камень Томасу Рифмачу – Камень Эйлдонского Дерева. Надпись, выбитая на камне, сообщает:
Этот камень отмечает место дерева Ейлдон, где, как гласит легенда, Томас Рифмач встретил королеву фей, и где его вдохновило на первые звуки шотландской музы.
Под занавесою тумана,
Под небом бурь, среди степей,
Стоит могила Оссиана
В горах Шотландии моей.
Летит к ней дух мой усыпленный,
Родимым ветром подышать
И от могилы сей забвенной
Вторично жизнь свою занять!...
"Гроб Оссиана"
М.Ю. Лермонтов 1830 г.
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
[289x500]У подножия холмов Эйлдон, между ними и участком Тримонтиума, установлен камень Томасу Рифмачу – Камень Эйлдонского Дерева. Надпись, выбитая на камне, сообщает:
Этот камень отмечает место дерева Ейлдон, где, как гласит легенда, Томас Рифмач встретил королеву фей, и где его вдохновило на первые звуки шотландской музы.
Под занавесою тумана,
Под небом бурь, среди степей,
Стоит могила Оссиана
В горах Шотландии моей.
Летит к ней дух мой усыпленный,
Родимым ветром подышать
И от могилы сей забвенной
Вторично жизнь свою занять!...
"Гроб Оссиана"
М.Ю. Лермонтов 1830 г.
ТОМАС РИФМАЧ
26-03-2007 13:48
{Герой этой баллады Томас Рифмач - Томас Лирмонт (или Лермонт) -
легендарный шотландский поэт. (Примеч. С. Маршака.)}
Над быстрой речкой верный Том
Прилег с дороги отдохнуть.
Глядит: красавица верхом
К воде по склону держит путь.
Зеленый шелк - ее наряд,
А сверху плащ красней огня,
И колокольчики звенят
На прядках гривы у коня.
Ее чудесной красотой,
Как солнцем, Том был ослеплен.
- Хвала Марии Пресвятой! -
Склоняясь ниц, воскликнул он.
- Твои хвалы мне не нужны,
Меня Марией не зовут.
Я - королева той страны,
Где эльфы вольные живут.
Побудь часок со мной вдвоем,
Да не робей, вставай с колен,
Но не целуй меня, мой Том,
Иль попадешь надолго в плен.
- Ну, будь что будет! - он сказал.
Я не боюсь твоих угроз! -
И верный Том поцеловал
Ее в уста краснее роз.
- Ты позабыл про мой запрет.
За это - к худу иль к добру,
Тебя, мой рыцарь, на семь лет
К себе на службу я беру!
На снежно-белого коня
Она взошла. За нею - Том.
И вот, уздечкою звеня,
Пустились в путь они вдвоем.
Они неслись во весь опор.
Казалось, конь летит стрелой.
Пред ними был пустой простор,
А за плечами - край жилой.
- На миг, мой Том, с коня сойди
И головой ко мне склонись.
Есть три дороги впереди.
Ты их запомнить поклянись.
Вот этот путь, что вверх идет,
Тернист и тесен, прям и крут.
К добру и правде он ведет,
По нем немногие идут.
Другая - торная - тропа
Полна соблазнов и услад.
По ней всегда идет толпа,
Но этот путь - дорога в ад.
Бежит, петляя, меж болот
Дорожка третья, как змея,
Она в ЭльФландию ведет,
Где скоро будем ты да я.
Что б ни увидел ты вокруг,
Молчать ты должен, как немой,
А проболтаешься, мой друг,
Так не воротишься домой!
Через потоки в темноте
Несется конь то вплавь, то вброд.
Ни звезд, ни солнца в высоте,
И только слышен рокот вод.
Несется конь в кромешной мгле,
Густая кровь коню по грудь.
Вся кровь, что льется на земле,
В тот мрачный край находит путь.
Но вот пред ними сад встает.
И фея, ветку наклонив,
Сказала: - Съешь румяный плод -
И будешь ты всегда правдив!
- Благодарю, - ответил Том, -
Мне ни к чему подарок ваш.
С таким правдивым языком
У нас не купишь - не продашь.
Не скажешь правды напрямик
Ни женщине, ни королю...
- Попридержи, мой Том, язык
И делай то, что я велю!
В зеленый шелк обут был Том,
В зеленый бархат был одет.
И про него в краю родном
Никто не знал семь долгих лет.
С.Я. Маршак
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
{Герой этой баллады Томас Рифмач - Томас Лирмонт (или Лермонт) -
легендарный шотландский поэт. (Примеч. С. Маршака.)}
Над быстрой речкой верный Том
Прилег с дороги отдохнуть.
Глядит: красавица верхом
К воде по склону держит путь.
Зеленый шелк - ее наряд,
А сверху плащ красней огня,
И колокольчики звенят
На прядках гривы у коня.
Ее чудесной красотой,
Как солнцем, Том был ослеплен.
- Хвала Марии Пресвятой! -
Склоняясь ниц, воскликнул он.
- Твои хвалы мне не нужны,
Меня Марией не зовут.
Я - королева той страны,
Где эльфы вольные живут.
Побудь часок со мной вдвоем,
Да не робей, вставай с колен,
Но не целуй меня, мой Том,
Иль попадешь надолго в плен.
- Ну, будь что будет! - он сказал.
Я не боюсь твоих угроз! -
И верный Том поцеловал
Ее в уста краснее роз.
- Ты позабыл про мой запрет.
За это - к худу иль к добру,
Тебя, мой рыцарь, на семь лет
К себе на службу я беру!
На снежно-белого коня
Она взошла. За нею - Том.
И вот, уздечкою звеня,
Пустились в путь они вдвоем.
Они неслись во весь опор.
Казалось, конь летит стрелой.
Пред ними был пустой простор,
А за плечами - край жилой.
- На миг, мой Том, с коня сойди
И головой ко мне склонись.
Есть три дороги впереди.
Ты их запомнить поклянись.
Вот этот путь, что вверх идет,
Тернист и тесен, прям и крут.
К добру и правде он ведет,
По нем немногие идут.
Другая - торная - тропа
Полна соблазнов и услад.
По ней всегда идет толпа,
Но этот путь - дорога в ад.
Бежит, петляя, меж болот
Дорожка третья, как змея,
Она в ЭльФландию ведет,
Где скоро будем ты да я.
Что б ни увидел ты вокруг,
Молчать ты должен, как немой,
А проболтаешься, мой друг,
Так не воротишься домой!
Через потоки в темноте
Несется конь то вплавь, то вброд.
Ни звезд, ни солнца в высоте,
И только слышен рокот вод.
Несется конь в кромешной мгле,
Густая кровь коню по грудь.
Вся кровь, что льется на земле,
В тот мрачный край находит путь.
Но вот пред ними сад встает.
И фея, ветку наклонив,
Сказала: - Съешь румяный плод -
И будешь ты всегда правдив!
- Благодарю, - ответил Том, -
Мне ни к чему подарок ваш.
С таким правдивым языком
У нас не купишь - не продашь.
Не скажешь правды напрямик
Ни женщине, ни королю...
- Попридержи, мой Том, язык
И делай то, что я велю!
В зеленый шелк обут был Том,
В зеленый бархат был одет.
И про него в краю родном
Никто не знал семь долгих лет.
С.Я. Маршак
Самуил Яковлевич Маршак
26-03-2007 13:47
[159x207]
Поэт, переводчик.
Родился 22 октября (3 ноября н.с.) в Воронеже в семье заводского техника, талантливого изобретателя, поддерживавшего в детях стремление к знаниям, интерес к миру, к людям. Раннее детство и школьные годы провел в городке Острогожске под Воронежем. В гимназии учитель словесности привил любовь к классической поэзии, поощрял первые литературные опыты будущего поэта. Одна из поэтических тетрадей Маршака попала в руки В.Стасова, известного русского критика и искусствоведа, который принял горячее участие в судьбе юноши. С помощью Стасова он переезжает в Петербург, учится в одной из лучших гимназий, целые дни проводит в публичной библиотеке, где работал Стасов.
В 1904 в доме Стасова Маршак познакомился с М.Горьким, который отнесся к нему с большим интересом и пригласил его на свою дачу на Черном море, где Маршак лечился, учился, много читал, встречался с разными людьми. Когда семья Горького вынуждена была покинуть Крым из-за репрессий царского правительства после революции 1905, Маршак вернулся в Петербург, куда к тому времени перебрался его отец, работавший на заводе за Невской заставой.
Началась трудовая молодость: хождение по урокам, сотрудничество в журналах и альманахах.
Через несколько лет для завершения образования Маршак уехал учиться в Англию, сначала в политехникуме, затем в Лондонском университете. Во время каникул много путешествует пешком по Англии, слушает английские народные песни. Уже тогда начал работать над переводами английских баллад, впоследствии прославившими его.
В 1914 вернулся на родину, работал в провинции, публиковал свои переводы в журналах "Северные записки" и "Русская мысль". В военные годы занимался помощью детям беженцев.
С начала 1920-х участвует в организации детских домов в Краснодаре, создает детский театр, в котором начинается его творчество детского писателя.
В 1923, вернувшись в Петроград, пишет свои первые оригинальные сказки в стихах - "Сказка о глупом мышонке", "Пожар", "Почта", переводит с английского детские народные песенки - "Дом, который построил Джек" и т.д. Возглавляет один из первых советских детских журналов - "Новый Робинзон", вокруг которого собираются талантливые детские писатели. Маршак был первым сотрудником М.Горького, создавшего Издательство детской литературы (Детгиз).
Стихи Маршака для детей, его песни, загадки, сказки и присказки, пьесы для детского театра со временем составили сборник "Сказки, песни, загадки", неоднократно переиздававшийся и переведенный на многие языки.
В 1930-е пишет сатирический памфлет "Мистер Твистер", стихотворение "Рассказ о неизвестном герое" и др. В годы Отечественной войны активно сотрудничает в газетах - его пародии, эпиграммы, политические памфлеты высмеивают и обличают врага. В послевоенные годы выходят книжки стихов - "Почта военная", "Быль-небылица", поэтическая энциклопедия "Веселое путешествие от А до Я". Много занимается переводами сонетов Шекспира и песен Р.Бёрнса, переводит стихотворения Дж.Китса, Р.Киплинга, У.Водсворта и др.
Среди драматургических сочинений Маршака особой популярностью пользуются пьесы-сказки "Двенадцать месяцев", "Умные вещи", "Кошкин дом".
В 1961 вышел сборник статей "Воспитание словом" - итог большого творческого опыта писателя.
В 1963 вышла "Избранная лирика" - последняя книга писателя. С.Маршак скончался 4 июля 1964 в Москве.
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
[159x207]Поэт, переводчик.
Родился 22 октября (3 ноября н.с.) в Воронеже в семье заводского техника, талантливого изобретателя, поддерживавшего в детях стремление к знаниям, интерес к миру, к людям. Раннее детство и школьные годы провел в городке Острогожске под Воронежем. В гимназии учитель словесности привил любовь к классической поэзии, поощрял первые литературные опыты будущего поэта. Одна из поэтических тетрадей Маршака попала в руки В.Стасова, известного русского критика и искусствоведа, который принял горячее участие в судьбе юноши. С помощью Стасова он переезжает в Петербург, учится в одной из лучших гимназий, целые дни проводит в публичной библиотеке, где работал Стасов.
В 1904 в доме Стасова Маршак познакомился с М.Горьким, который отнесся к нему с большим интересом и пригласил его на свою дачу на Черном море, где Маршак лечился, учился, много читал, встречался с разными людьми. Когда семья Горького вынуждена была покинуть Крым из-за репрессий царского правительства после революции 1905, Маршак вернулся в Петербург, куда к тому времени перебрался его отец, работавший на заводе за Невской заставой.
Началась трудовая молодость: хождение по урокам, сотрудничество в журналах и альманахах.
Через несколько лет для завершения образования Маршак уехал учиться в Англию, сначала в политехникуме, затем в Лондонском университете. Во время каникул много путешествует пешком по Англии, слушает английские народные песни. Уже тогда начал работать над переводами английских баллад, впоследствии прославившими его.
В 1914 вернулся на родину, работал в провинции, публиковал свои переводы в журналах "Северные записки" и "Русская мысль". В военные годы занимался помощью детям беженцев.
С начала 1920-х участвует в организации детских домов в Краснодаре, создает детский театр, в котором начинается его творчество детского писателя.
В 1923, вернувшись в Петроград, пишет свои первые оригинальные сказки в стихах - "Сказка о глупом мышонке", "Пожар", "Почта", переводит с английского детские народные песенки - "Дом, который построил Джек" и т.д. Возглавляет один из первых советских детских журналов - "Новый Робинзон", вокруг которого собираются талантливые детские писатели. Маршак был первым сотрудником М.Горького, создавшего Издательство детской литературы (Детгиз).
Стихи Маршака для детей, его песни, загадки, сказки и присказки, пьесы для детского театра со временем составили сборник "Сказки, песни, загадки", неоднократно переиздававшийся и переведенный на многие языки.
В 1930-е пишет сатирический памфлет "Мистер Твистер", стихотворение "Рассказ о неизвестном герое" и др. В годы Отечественной войны активно сотрудничает в газетах - его пародии, эпиграммы, политические памфлеты высмеивают и обличают врага. В послевоенные годы выходят книжки стихов - "Почта военная", "Быль-небылица", поэтическая энциклопедия "Веселое путешествие от А до Я". Много занимается переводами сонетов Шекспира и песен Р.Бёрнса, переводит стихотворения Дж.Китса, Р.Киплинга, У.Водсворта и др.
Среди драматургических сочинений Маршака особой популярностью пользуются пьесы-сказки "Двенадцать месяцев", "Умные вещи", "Кошкин дом".
В 1961 вышел сборник статей "Воспитание словом" - итог большого творческого опыта писателя.
В 1963 вышла "Избранная лирика" - последняя книга писателя. С.Маршак скончался 4 июля 1964 в Москве.
Вальтер Скотт
19-03-2007 21:47
[308x400]
СКОТТ, ВАЛЬТЕР (Scott, Walter) (1771–1832), английский поэт, прозаик, историк. По происхождению шотландец. Родился 15 августа 1771 в Эдинбурге. Его родителями были юрист У.Скотт и дочь профессора медицины Эдинбургского университета Энн Резерфорд.
В раннем детстве Скотт жил в Сандиноу, на ферме деда, восстанавливая силы после «зубной лихорадки» (теперь полагают, что это был полиомиелит). Там он услышал рассказы и баллады о шотландских разбойниках, хозяйничавших тут в прежние времена. Бóльшую часть своих обширных знаний Скотт получил не в школе и университете, а с помощью самообразования. Все, что его интересовало, навсегда запечатлевалось в его феноменальной памяти. Ему не требовалось изучать специальную литературу перед тем, как сочинить роман или поэму. Колоссальный объем знаний позволял ему писать на любую избранную тему.
По желанию отца Скотт избрал карьеру юриста, с 1786 помогал отцу в делах, а в 1792 стал барристером. В 1797 Скотт женился на француженке Маргарите Шарлотте Шарпентье, дочери берейтора из Лиона. Чтобы получить средства на содержание семьи, он в 1799 занял должность шерифа в Селкиркшире, а в 1866 стал одним из главных секретарей Верховного суда Шотландии. Скотт до конца дней исполнял эти обязанности, никогда не пренебрегая профессиональным долгом в пользу сочинительства. Хотя со временем литературный труд стал основным источником его благосостояния, сам он считал его увлечением.
Первыми публикациями Скотта стали переводы из Г.А.Бюргера (1796) и И.В.Гёте (1799). Во многих его сочинениях прослеживается влияние готической школы с ее «романами ужасов», но, к счастью, в 1790-е годы Скотт увлекся шотландскими балладами. В 1802 он опубликовал избранные баллады под названием Песни шотландской границы (Minstrelsy of Scottish Border). Эта книга принесла ему известность. В 1805 Скотт впервые напечатал поэму собственного сочинения – Песнь последнего менестреля (The Lay of the Last Minstrel), отвечавшую вкусам того времени и быстро завоевавшую симпатии публики. Уже в первой большой поэме Скотта вполне выявились его сильные стороны: дар рассказчика, счастливый союз реальности и вымысла и способность увлечь читателя региональным материалом. За Песнью последовали поэмы Мармион (Marmion, 1808), Дева озера (The Lady of the Lake, 1810), Видение дона Родерика (The Vision of Don Roderick, 1811), Рокби (Rokeby, 1813) и последняя большая поэма Скотта Властитель островов (The Lord of the Isles, 1815).
В те же годы Скотт издал более семидесяти томов других авторов, в т.ч. Д.Драйдена (18 томов, 1808) и Дж.Свифта (19 томов, 1814). В 1804 он отказался от своего дома в Лассуэйде, где поселился сразу же после женитьбы, и нанял Ашистил на берегу р.Туид. Он прожил в этом доме до 1812, когда купил Аббатсфорд. В 1809 Скотт стал одним из основателей «Куотерли ривью» («The Quarterly Review»).
С выходом в свет первого романа Скотта Уэверли (Waverley, июль 1814) в его жизни настал новый этап. Все романы печатались без его подписи, даже после 1827, когда Скотт объявил о своем авторстве. Отчасти успех Уэверли определялся теми же качествами, что отличали Песнь последнего менестреля, – новизной стиля и живостью описаний шотландских обычаев. Однако более свободная форма романа позволила Скотту до конца раскрыть свой талант рассказчика, полнее обрисовать характеры героев, используя диалог и особенно шотландский диалект.
Скотт удачно выбрал тему первого романа. Якобитский мятеж 1745 и ужасы гражданской войны еще были живы в людской памяти. Роман, ярко описывающий события тех лет, должен был привлечь внимание многих читателей. В дальнейшем Скотт не изменял своим художественным принципам, хотя порой его техника менялась. Он был убежден, что человеческая природа всегда и всюду одинакова, и только в зависимости от обстоятельств она проявляется в различных формах. Поэтому он живописал нравы, и его романы отличаются друг от друга лишь временем и местом действия. Их никак нельзя назвать историческими, хотя в них иногда и появляются реальные исторические личности. Исторические события играют в сочинениях Скотта второстепенную роль.
В романе Уэверли описывалось время, в которое жил дед Скотта, во второй книге, Гай Мэннеринг (Guy Mannering, 1815), – время его отца, а в третьей, Антикварий (The Antiquary, 1816), – дни его собственной юности. В романах Черный карлик (The Black Dwarf) и Пуритане (Old Mortality) он, соответственно, обратился к событиям 17 и 18 вв. Описанные в этих романах события развертывались на протяжении восьми веков во времени и от Шетландских островов на севере (Пират – The Pirate, 1821) до Индии на востоке (Дочь врача – The Surgeon's Daughter, 1827) – в пространстве. До 1819 Скотт ограничивался шотландскими темами, хотя нередко главными действующими лицами его романов были англичане. Первый цикл романов, который завершали Роб Рой (Rob Roy, 1817),Читать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
[308x400]СКОТТ, ВАЛЬТЕР (Scott, Walter) (1771–1832), английский поэт, прозаик, историк. По происхождению шотландец. Родился 15 августа 1771 в Эдинбурге. Его родителями были юрист У.Скотт и дочь профессора медицины Эдинбургского университета Энн Резерфорд.
В раннем детстве Скотт жил в Сандиноу, на ферме деда, восстанавливая силы после «зубной лихорадки» (теперь полагают, что это был полиомиелит). Там он услышал рассказы и баллады о шотландских разбойниках, хозяйничавших тут в прежние времена. Бóльшую часть своих обширных знаний Скотт получил не в школе и университете, а с помощью самообразования. Все, что его интересовало, навсегда запечатлевалось в его феноменальной памяти. Ему не требовалось изучать специальную литературу перед тем, как сочинить роман или поэму. Колоссальный объем знаний позволял ему писать на любую избранную тему.
По желанию отца Скотт избрал карьеру юриста, с 1786 помогал отцу в делах, а в 1792 стал барристером. В 1797 Скотт женился на француженке Маргарите Шарлотте Шарпентье, дочери берейтора из Лиона. Чтобы получить средства на содержание семьи, он в 1799 занял должность шерифа в Селкиркшире, а в 1866 стал одним из главных секретарей Верховного суда Шотландии. Скотт до конца дней исполнял эти обязанности, никогда не пренебрегая профессиональным долгом в пользу сочинительства. Хотя со временем литературный труд стал основным источником его благосостояния, сам он считал его увлечением.
Первыми публикациями Скотта стали переводы из Г.А.Бюргера (1796) и И.В.Гёте (1799). Во многих его сочинениях прослеживается влияние готической школы с ее «романами ужасов», но, к счастью, в 1790-е годы Скотт увлекся шотландскими балладами. В 1802 он опубликовал избранные баллады под названием Песни шотландской границы (Minstrelsy of Scottish Border). Эта книга принесла ему известность. В 1805 Скотт впервые напечатал поэму собственного сочинения – Песнь последнего менестреля (The Lay of the Last Minstrel), отвечавшую вкусам того времени и быстро завоевавшую симпатии публики. Уже в первой большой поэме Скотта вполне выявились его сильные стороны: дар рассказчика, счастливый союз реальности и вымысла и способность увлечь читателя региональным материалом. За Песнью последовали поэмы Мармион (Marmion, 1808), Дева озера (The Lady of the Lake, 1810), Видение дона Родерика (The Vision of Don Roderick, 1811), Рокби (Rokeby, 1813) и последняя большая поэма Скотта Властитель островов (The Lord of the Isles, 1815).
В те же годы Скотт издал более семидесяти томов других авторов, в т.ч. Д.Драйдена (18 томов, 1808) и Дж.Свифта (19 томов, 1814). В 1804 он отказался от своего дома в Лассуэйде, где поселился сразу же после женитьбы, и нанял Ашистил на берегу р.Туид. Он прожил в этом доме до 1812, когда купил Аббатсфорд. В 1809 Скотт стал одним из основателей «Куотерли ривью» («The Quarterly Review»).
С выходом в свет первого романа Скотта Уэверли (Waverley, июль 1814) в его жизни настал новый этап. Все романы печатались без его подписи, даже после 1827, когда Скотт объявил о своем авторстве. Отчасти успех Уэверли определялся теми же качествами, что отличали Песнь последнего менестреля, – новизной стиля и живостью описаний шотландских обычаев. Однако более свободная форма романа позволила Скотту до конца раскрыть свой талант рассказчика, полнее обрисовать характеры героев, используя диалог и особенно шотландский диалект.
Скотт удачно выбрал тему первого романа. Якобитский мятеж 1745 и ужасы гражданской войны еще были живы в людской памяти. Роман, ярко описывающий события тех лет, должен был привлечь внимание многих читателей. В дальнейшем Скотт не изменял своим художественным принципам, хотя порой его техника менялась. Он был убежден, что человеческая природа всегда и всюду одинакова, и только в зависимости от обстоятельств она проявляется в различных формах. Поэтому он живописал нравы, и его романы отличаются друг от друга лишь временем и местом действия. Их никак нельзя назвать историческими, хотя в них иногда и появляются реальные исторические личности. Исторические события играют в сочинениях Скотта второстепенную роль.
В романе Уэверли описывалось время, в которое жил дед Скотта, во второй книге, Гай Мэннеринг (Guy Mannering, 1815), – время его отца, а в третьей, Антикварий (The Antiquary, 1816), – дни его собственной юности. В романах Черный карлик (The Black Dwarf) и Пуритане (Old Mortality) он, соответственно, обратился к событиям 17 и 18 вв. Описанные в этих романах события развертывались на протяжении восьми веков во времени и от Шетландских островов на севере (Пират – The Pirate, 1821) до Индии на востоке (Дочь врача – The Surgeon's Daughter, 1827) – в пространстве. До 1819 Скотт ограничивался шотландскими темами, хотя нередко главными действующими лицами его романов были англичане. Первый цикл романов, который завершали Роб Рой (Rob Roy, 1817),
Экспозиция...
18-03-2007 23:15
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Томас Рифмач
13-03-2007 20:43
Было уже говорено о том, как печалило Мишу Лермонтова то недружелюбное отношение к отцу его, которое выказывалось ему богатым родством бабушки. Род Лермонтовых был захудалым родом. Столыпиных род шел в гору, - счастье ему улыбнулось. Круг знакомых и родных бабушки причислял себя к знати.
Лермонтов отлично чувствовал всю тяжесть отношения «света» к захудалым родам и высказал это в знаменитом своем стихотворении «На смерть Пушкина»»:
«…А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов»
Вот почему мальчик так много мечтал о прошлом величии своего рода. Сначала, как мы видели, он производил его от испанского «дюка Лерма», потом узнал и кое-что о происхождении своем от шотландской фамилии Лермонтов.
По шотландским преданиям, фамилия Лермонтов восходит к XI веку. В это время Лермонты или уже находились в Шотландии, или, вернее, пришли туда из Англии вместе с королем Малькольмом. Малькольм, как гласят древние хроники, бежал в Англию, когда отец его, Дункан, был умерщвлен Макбетом. Там он собрал вокруг себя бежавших из Шотландии танов и, получив помощь от английского короля Эдварда, двинулся против узурпатора. Победив Макбета, павшего в сражении от руки Макдуффа, Малькольм в 1061 г. Короновался в Скане, а затем созвал парламент в Форфере. Около Форферы находился холм, именуемый «Сапожным холмом» (Boot-hill). По преданию, холм этот составился вследствие обычая, по которому вассалы, в знак подданства, приносили своему ленному владельцу сапог земли из своих поместий. Здесь-то Малькольм возвратил своим приверженцам земли, отнятые от них Макбетом, а пришельцев из Франции, Англии и других стран, присоединившихся к нему, одарил владениями. Он возводил их в графское, баронское или рыцарское достоинство, и многие стали затем именоваться по имени полученных поместий. Таким образом тогда появилось много новых шотландских фамилий. Между одаренными приверженцами Малькольма упоминается Лермонт. Лермонт получил поместье Рэрси (Rairsie) и ныне находящиеся в графстве Файф в Шотландии, но уже не в руках фамилии Лермонтов. Шекспир в известной своей трагедии воспользовался, почти дословно, рассказом хроники, и предок нашего поэта легко бы мог попасть в число называемых драматургом шотландских фамилий, назови Шекспир еще двух-трех танов.
Другой известный английский писатель, Вальтер Скотт, написал балладу в трех частях «Певец Фома» («Thomas the Rhymer» - 1804 г.), в коем изображается один из предков Михаила Юрьевича, шотландский бард Лермонт. Этот Фома Лермонт жил в замке своем, развалины коего и теперь еще живописно расположены на берегах Твида, в нескольких милях от слияния его с Лидером. Развалины эти носят еще название башни Лермонта (Lermonth Tower). Недалеко от этого поэтического места провел Вальтер Скотт детство свое и здесь построил себе замок, знаменитый Аббатсфорт. В окрестностях еще жили предания о старом барде, гласившее, что Фома Эрсильдаун, по фамилии Лермонт, в юности был унесен в страну фей, где приобрел дар видения и песен, столь прославивших его в последствии. После семилетнего пребывания у фей Фома возвратился на родину и там изумлял своих соотечественников даром прорицания и песен. За ним осталось название певца и пророка. Фома предсказал шотландскому королю Александру III смерть накануне события, стоившего ему жизни. Верхом на лошади король чересчур близко подъехал к пропасти и сброшен был испуганным конем на острые скалы.
В поэтической форме Фома изложил предсказания будущих исторических событий Шотландии. Пророчества его ценились высоко, и еще в 1615 году были изданы в Эдинбурге. Большой известностью пользовался он и как поэт. Ему приписывается роман «Тристан и Изольда» (предполагается, что Томас Лермонт был автором одной из самых ранних версий романа, хотя первая из известных рукописей «Тристана» датируется 1450 годом), и народное предание утверждает, что по прошествии известного времени царица фей потребовала возврата к себе высокочтимого барда, и, дав прощальное пиршество, покинул он свой замок – Эрсильдаун. Это прощание, между прочим, и описывает Вальтер Скотт:
«Роскошный пир идет в Эрсильдауне. В старинном зале Лермонта сидят и рыцари, и дамы в пышных платьях.
Музыки звуки, песни раздаются, и нет в вине и эле недостатка.
Вот смолк веселый пир: Фома поднялся и лиру, что у фей на состязанье у эльфов выиграл, настроил молча.
Умолкло все – движенье, разговоры; от зависти бледнеют менестрели; железные на меч склонились лорды и слушают:
И льется песня барда, пророка вещего: в грядущие века не отыскать певца, который смог бы ту песню повторить.
Ее обрывки несутся вдаль, вдаль по реке времен, как корабля обломки, выплывая средь моря бурного.
Поет Фома товарищей, сподвижников Артура, о Мерлине, но более всего о благородном Тристане и нежной его Изольде.
В поцелуе страстном слилась она с его последним вздохом и умерла. С его душою к небу ее душа, обнявшись, улетела…
Кому так спеть, как песнь была им спета?
УмолкЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Было уже говорено о том, как печалило Мишу Лермонтова то недружелюбное отношение к отцу его, которое выказывалось ему богатым родством бабушки. Род Лермонтовых был захудалым родом. Столыпиных род шел в гору, - счастье ему улыбнулось. Круг знакомых и родных бабушки причислял себя к знати.
Лермонтов отлично чувствовал всю тяжесть отношения «света» к захудалым родам и высказал это в знаменитом своем стихотворении «На смерть Пушкина»»:
«…А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов»
Вот почему мальчик так много мечтал о прошлом величии своего рода. Сначала, как мы видели, он производил его от испанского «дюка Лерма», потом узнал и кое-что о происхождении своем от шотландской фамилии Лермонтов.
По шотландским преданиям, фамилия Лермонтов восходит к XI веку. В это время Лермонты или уже находились в Шотландии, или, вернее, пришли туда из Англии вместе с королем Малькольмом. Малькольм, как гласят древние хроники, бежал в Англию, когда отец его, Дункан, был умерщвлен Макбетом. Там он собрал вокруг себя бежавших из Шотландии танов и, получив помощь от английского короля Эдварда, двинулся против узурпатора. Победив Макбета, павшего в сражении от руки Макдуффа, Малькольм в 1061 г. Короновался в Скане, а затем созвал парламент в Форфере. Около Форферы находился холм, именуемый «Сапожным холмом» (Boot-hill). По преданию, холм этот составился вследствие обычая, по которому вассалы, в знак подданства, приносили своему ленному владельцу сапог земли из своих поместий. Здесь-то Малькольм возвратил своим приверженцам земли, отнятые от них Макбетом, а пришельцев из Франции, Англии и других стран, присоединившихся к нему, одарил владениями. Он возводил их в графское, баронское или рыцарское достоинство, и многие стали затем именоваться по имени полученных поместий. Таким образом тогда появилось много новых шотландских фамилий. Между одаренными приверженцами Малькольма упоминается Лермонт. Лермонт получил поместье Рэрси (Rairsie) и ныне находящиеся в графстве Файф в Шотландии, но уже не в руках фамилии Лермонтов. Шекспир в известной своей трагедии воспользовался, почти дословно, рассказом хроники, и предок нашего поэта легко бы мог попасть в число называемых драматургом шотландских фамилий, назови Шекспир еще двух-трех танов.
Другой известный английский писатель, Вальтер Скотт, написал балладу в трех частях «Певец Фома» («Thomas the Rhymer» - 1804 г.), в коем изображается один из предков Михаила Юрьевича, шотландский бард Лермонт. Этот Фома Лермонт жил в замке своем, развалины коего и теперь еще живописно расположены на берегах Твида, в нескольких милях от слияния его с Лидером. Развалины эти носят еще название башни Лермонта (Lermonth Tower). Недалеко от этого поэтического места провел Вальтер Скотт детство свое и здесь построил себе замок, знаменитый Аббатсфорт. В окрестностях еще жили предания о старом барде, гласившее, что Фома Эрсильдаун, по фамилии Лермонт, в юности был унесен в страну фей, где приобрел дар видения и песен, столь прославивших его в последствии. После семилетнего пребывания у фей Фома возвратился на родину и там изумлял своих соотечественников даром прорицания и песен. За ним осталось название певца и пророка. Фома предсказал шотландскому королю Александру III смерть накануне события, стоившего ему жизни. Верхом на лошади король чересчур близко подъехал к пропасти и сброшен был испуганным конем на острые скалы.
В поэтической форме Фома изложил предсказания будущих исторических событий Шотландии. Пророчества его ценились высоко, и еще в 1615 году были изданы в Эдинбурге. Большой известностью пользовался он и как поэт. Ему приписывается роман «Тристан и Изольда» (предполагается, что Томас Лермонт был автором одной из самых ранних версий романа, хотя первая из известных рукописей «Тристана» датируется 1450 годом), и народное предание утверждает, что по прошествии известного времени царица фей потребовала возврата к себе высокочтимого барда, и, дав прощальное пиршество, покинул он свой замок – Эрсильдаун. Это прощание, между прочим, и описывает Вальтер Скотт:
«Роскошный пир идет в Эрсильдауне. В старинном зале Лермонта сидят и рыцари, и дамы в пышных платьях.
Музыки звуки, песни раздаются, и нет в вине и эле недостатка.
Вот смолк веселый пир: Фома поднялся и лиру, что у фей на состязанье у эльфов выиграл, настроил молча.
Умолкло все – движенье, разговоры; от зависти бледнеют менестрели; железные на меч склонились лорды и слушают:
И льется песня барда, пророка вещего: в грядущие века не отыскать певца, который смог бы ту песню повторить.
Ее обрывки несутся вдаль, вдаль по реке времен, как корабля обломки, выплывая средь моря бурного.
Поет Фома товарищей, сподвижников Артура, о Мерлине, но более всего о благородном Тристане и нежной его Изольде.
В поцелуе страстном слилась она с его последним вздохом и умерла. С его душою к небу ее душа, обнявшись, улетела…
Кому так спеть, как песнь была им спета?
Умолк
О первом биографе Лермонтова П.А. Висковатове
13-03-2007 20:19
Биография Лермонтова, написанная П.А. Висковатовым (Висковатым), была издана впервые сравнительно небольшим тиражом к пятидесятилетию со дня смерти поэта в 1891 г. в качестве тома VI (последнего Полного собрания сочинений Лермонтова, вышедшего в Москве в издании В.Ф. Рихтера). Эта книга является ценнейшим первоисточником сведений о поэте. Стоит отметить, что выход первой биографии Лермонтова лишь в 1891 г. – пятьдесят лет после смерти поэта – имел свои немаловажные причины. Напомним, что «Материалы для биографии Пушкина» (послужившие для Висковатова образцом при создании его труда) появились в 1855 г., а «Записки о жизни Гоголя» П.А. Кулиша – в 1856 г. Что касается биографических материалов о Лермонтове, то до начала 70-х гг. они проникали в печать довольно скупо. На это имелись две причины. Одна из них – личная неприязнь Николая I к Лермонтову и опасения цензуры, что рассказ о гибели Лермонтова на дуэли вызовет у читателя ассоциации с историей дуэли и смерти Пушкина. Поэтому долгое время можно было упоминать и писать о Лермонтове-поэте, но биографические сведения о нем цензура старалась по возможности в печать не пропускать. Этот негласный запрет продолжал по инерции, по-видимому, действовать после смерти Николая I, в первые годы царствования Александра II. Другая – не менее важная – причина поздней публикации биографических материалов о поэте в том, что до 1875 г. был жив убийца Лермонтова Н.С. Мартынов, а после его смерти оставались в живых многие другие участники жизненной драмы Лермонтова, в том числе враги его из влиятельных придворных сфер.
Павел Александрович Висковатов родился в 1842 г. Он принадлежал к культурной дворянской семье, многие представители которой оставили заметный след в истории русской науки и литературы XVIII и XIX веков. Отец биографа, генерал-майор Александр Васильевич (1804 – 1858), был видным военным историком и писателем. По окончании Ларинской гимназии в Петербурге П.А. Висковатов был отправлен отцом в Страсбург, где учился два года в Страсбургской академии (1858 – 1859). По возвращении на родину он в течение трех лет (18860 – 1862) посещал Петербургский университет, а затем, в связи с временным закрытием последнего из-за студенческих волнений, снова отправился за границу и продолжал образование в германии – в Берлине, Бонне и Лейпциге. В 1866 г. Висковатов получил в Лейпциге учёную степень доктора философии, защитив диссертацию на немецком языке об одном из деятелей гуманистического движения XVI века в Германии: «Якоб Вимфелинг, его жизнь и сочинения. Материалы к истории немецких гуманистов».
В начале 60-х гг. Висковатов женился на Е.И. Корсини, одной из первых слушательниц Петербургского университета, участнице тогдашнего студенческого движения, близкой знакомой подруги Достоевского А.П. Сусловой. Из письма Достоевского к жене 1867 г. Видно, что через Е.И. Корсини Висковатов познакомился в Петербурге или за границей с Достоевским. Достоевский отнес его в своем письме к «молодым прогрессистам» и охарактеризовал как «русского, который живет за границей постоянно», а в Россию ездит «каждый год недели на три получать доход и возвращается опять в Германию, где у него жена и дети».
Последние годы пребывания за границей (1867 – 1871) Висковатов числился чиновником особых поручений при генерал-фельдмаршале князе А.И. Барятинском, выполняя обязанности его личного секретаря.
Во время вспыхнувшей франко-прусской войны Висковатов с семьей возвращается в Россию. Большое влияние на него в это время имеет, по собственному признанию, знакомство в 1871 г. В Петербурге с поэтом А.Н. Майковым, Н.Н. Страховым и другими участниками редакционного кружка позднеславянофильского журнала «Заря».
В 1871 г. Висковатов читал в Петербурге публичные лекции о «Фаусте» Гёте. В 1896 г. Они были изданы отдельной книжкой, сохранившей во многом свое значение также сегодня.
Поэт А.Н. Майков рекомендовал Висковатова композитору А.Г. Рубинштейну, искавшему либреттиста оперы «Демон» на сюжет поэмы Лермонтова. Историю своего сотрудничества с Рубинштейном (закончившегося ссорой и разрывом между ними) Висковатов описал в мемуарной статье «Моё знакомство с А.Г. Рубинштейном» (1896). Здесь Висковатов стремится возложить вину за ссору всецело на Рубинштейна. Однако из писем Висковатова Майкову можно скорее сделать иной вывод: композитор, по-видимому, не был удовлетворён либретто, созданным Висковатовым.
После окончания летом 1871 г. Либретто «Демона» Висковатов начал для Рубинштейна работу над либретто оперы «Страшная месть» по Гоголю. Но замысел этот остался незавершённым из-за размолвки с композитором.
В 1869 – 1870 гг. Висковатов встречается в Дрездене с Достоевским, как видно из писем писателя, навещает его жену. Сохранились два письма Висковатова к Достоевскому, первое (1871) с восторженным отзывом о начальных главах «Бесов». Во время работы над «Бесами» Достоевский, по-видимому, читал или рассказывал Висковатову исключённую из «Бесов» главу «У Тихона» («Исповедь Ставрогина»), которую М.Н. КатковЧитать далее...
комментарии: 2
понравилось!
вверх^
к полной версии
Биография Лермонтова, написанная П.А. Висковатовым (Висковатым), была издана впервые сравнительно небольшим тиражом к пятидесятилетию со дня смерти поэта в 1891 г. в качестве тома VI (последнего Полного собрания сочинений Лермонтова, вышедшего в Москве в издании В.Ф. Рихтера). Эта книга является ценнейшим первоисточником сведений о поэте. Стоит отметить, что выход первой биографии Лермонтова лишь в 1891 г. – пятьдесят лет после смерти поэта – имел свои немаловажные причины. Напомним, что «Материалы для биографии Пушкина» (послужившие для Висковатова образцом при создании его труда) появились в 1855 г., а «Записки о жизни Гоголя» П.А. Кулиша – в 1856 г. Что касается биографических материалов о Лермонтове, то до начала 70-х гг. они проникали в печать довольно скупо. На это имелись две причины. Одна из них – личная неприязнь Николая I к Лермонтову и опасения цензуры, что рассказ о гибели Лермонтова на дуэли вызовет у читателя ассоциации с историей дуэли и смерти Пушкина. Поэтому долгое время можно было упоминать и писать о Лермонтове-поэте, но биографические сведения о нем цензура старалась по возможности в печать не пропускать. Этот негласный запрет продолжал по инерции, по-видимому, действовать после смерти Николая I, в первые годы царствования Александра II. Другая – не менее важная – причина поздней публикации биографических материалов о поэте в том, что до 1875 г. был жив убийца Лермонтова Н.С. Мартынов, а после его смерти оставались в живых многие другие участники жизненной драмы Лермонтова, в том числе враги его из влиятельных придворных сфер.
Павел Александрович Висковатов родился в 1842 г. Он принадлежал к культурной дворянской семье, многие представители которой оставили заметный след в истории русской науки и литературы XVIII и XIX веков. Отец биографа, генерал-майор Александр Васильевич (1804 – 1858), был видным военным историком и писателем. По окончании Ларинской гимназии в Петербурге П.А. Висковатов был отправлен отцом в Страсбург, где учился два года в Страсбургской академии (1858 – 1859). По возвращении на родину он в течение трех лет (18860 – 1862) посещал Петербургский университет, а затем, в связи с временным закрытием последнего из-за студенческих волнений, снова отправился за границу и продолжал образование в германии – в Берлине, Бонне и Лейпциге. В 1866 г. Висковатов получил в Лейпциге учёную степень доктора философии, защитив диссертацию на немецком языке об одном из деятелей гуманистического движения XVI века в Германии: «Якоб Вимфелинг, его жизнь и сочинения. Материалы к истории немецких гуманистов».
В начале 60-х гг. Висковатов женился на Е.И. Корсини, одной из первых слушательниц Петербургского университета, участнице тогдашнего студенческого движения, близкой знакомой подруги Достоевского А.П. Сусловой. Из письма Достоевского к жене 1867 г. Видно, что через Е.И. Корсини Висковатов познакомился в Петербурге или за границей с Достоевским. Достоевский отнес его в своем письме к «молодым прогрессистам» и охарактеризовал как «русского, который живет за границей постоянно», а в Россию ездит «каждый год недели на три получать доход и возвращается опять в Германию, где у него жена и дети».
Последние годы пребывания за границей (1867 – 1871) Висковатов числился чиновником особых поручений при генерал-фельдмаршале князе А.И. Барятинском, выполняя обязанности его личного секретаря.
Во время вспыхнувшей франко-прусской войны Висковатов с семьей возвращается в Россию. Большое влияние на него в это время имеет, по собственному признанию, знакомство в 1871 г. В Петербурге с поэтом А.Н. Майковым, Н.Н. Страховым и другими участниками редакционного кружка позднеславянофильского журнала «Заря».
В 1871 г. Висковатов читал в Петербурге публичные лекции о «Фаусте» Гёте. В 1896 г. Они были изданы отдельной книжкой, сохранившей во многом свое значение также сегодня.
Поэт А.Н. Майков рекомендовал Висковатова композитору А.Г. Рубинштейну, искавшему либреттиста оперы «Демон» на сюжет поэмы Лермонтова. Историю своего сотрудничества с Рубинштейном (закончившегося ссорой и разрывом между ними) Висковатов описал в мемуарной статье «Моё знакомство с А.Г. Рубинштейном» (1896). Здесь Висковатов стремится возложить вину за ссору всецело на Рубинштейна. Однако из писем Висковатова Майкову можно скорее сделать иной вывод: композитор, по-видимому, не был удовлетворён либретто, созданным Висковатовым.
После окончания летом 1871 г. Либретто «Демона» Висковатов начал для Рубинштейна работу над либретто оперы «Страшная месть» по Гоголю. Но замысел этот остался незавершённым из-за размолвки с композитором.
В 1869 – 1870 гг. Висковатов встречается в Дрездене с Достоевским, как видно из писем писателя, навещает его жену. Сохранились два письма Висковатова к Достоевскому, первое (1871) с восторженным отзывом о начальных главах «Бесов». Во время работы над «Бесами» Достоевский, по-видимому, читал или рассказывал Висковатову исключённую из «Бесов» главу «У Тихона» («Исповедь Ставрогина»), которую М.Н. Катков