Во второй город мы входили вооруженными. С нашими навыками, этих боеприпасов хватило бы разве что на то, чтобы после многочисленных попыток прикончить друг друга, но после того сурвайвл-хоррора, что мы пережили, один жалкий пистолет казался главным аргументом в нашу пользу.
Если то, куда мы попали, было городом, то эта его часть – наверняка окраиной. С одной стороны – развороченные рельсы, с другой – четырехэтажная постройка, которая явно не была закончена до взрыва, а после и вовсе пребывала в печальном состоянии. Дальше – настоящая помойка, мелко нашинкованные машины и разрытая земля, которая тянулась несколько километров, и только за ней – ряд уцелевших домов. Добираться до них, когда вчерашние воспоминания еще так свежи, не очень-то хотелось. Чем застрять в этой апокалиптической местности на ночь, лучше провести ее в этой сомнительной кирпичной крепости.
Пройдя в «коридор», мы совещались, как безопаснее расположиться – внизу или наверху. Из непонятных соображений решив, что на первом этаже менее безопасно, мы двинулись к лестнице, которая поднималась из соседней залы. Мы вошли в это помещение.
Я бы предпочел видеть то, что увидел, только в кошмарных снах. Хотя после такого зрелища я был обеспечен кошмарами на всю жизнь.
Хуже всего то, что виденное нами раньше представляло собой результат одного эксперимента. Как-никак – но то была вина сотен людей, кучи мудаков, наделенных невероятными познаниями, и возомнивших себя вправе решать, снести ли им кусок планеты, или подождать еще пару дней. Глядя на трупы, я успокаивал себя тем, что, возможно, они умерли в одно мгновение.
Но войдя в этот зал, я одновременно ощутил вселенское отвращение и познал вселенскую мудрость.
К стене были приколочены в виде буквы Х две доски, а к доскам был приколочен человек. Его туловище свисало вперед, а пол под местом казни представлял собой месиво из пыли, щебня и блевоты.
Хуже всего – этот человек был жив.
А то, о чем я подумал в тот момент, было примерно следующим: смерть сама по себе не вызывает отвращения. Отвращение вызывает долгая, мучительная и очень неестественная смерть. Распятый страшно стонал – что-то среднее между истеричной молитвой и жалобным плачем, и это, а не внешняя сторона зрелища, заставила меня в ужасе выскочить из залы. Трой не задержался там ни на секунду дольше меня.
Три обезьянки – «ничего не вижу, не слышу, не скажу» - это не просто символ. Это ролевая модель для человека, который считает, что наше познание мира ограничено органами чувств. То же и с пословицей «с глаз долой – из сердца вон». Я понял, насколько мне стало легче, когда отошел на порядочное расстояние от страшной комнаты. Трой предложил подняться этажом выше, и несмотря на наше полное неведение относительно того, кто это сделал и не захотят ли они использовать нас в качестве живого материала, я согласился. Наверху было пусто. «И тихо», - с облегчением заметил мой напарник.
Болезненных стонов здесь и впрямь слышно не было. Но друг мой оставался таким же бледным. Мы не сказали и слова об увиденном, но он достал пистолет и показал дулом в пол.
-Пойдешь прикончишь его? – помнится, я забеспокоился. Одно дело – испытывать жалость, другое – пойти и размозжить объекту жалости голову. Я бы этого делать не стал, но вдруг волна рыданий достигла нашего этажа. Трой поежился. Он размышлял.
-Я бы не смог, - сказал я. – Как ему в глаза посмотреть? Он же в сознании.
Трой покачал головой:
-Сомневаюсь. Это агония. Но сколько продлится – неизвестно.
-Откуда ты знаешь? – возмутился я. – Не такие уж страшные раны. Трой, мать твою, мы сбежали! А можем вернуться и снять его оттуда.
-Иди, - безразлично бросил он. – Если попросишь, я даже поищу для тебя плоскогубцы. Посмотрим, как ты будешь доставать гвозди у него из рук. Хотя, можно ведь и проще…
-Заткнись. – Я не стал бы этого делать даже под угрозой стать следующей жертвой. Я боялся крови, боялся его рыданий, боялся на него посмотреть.
-К тому же, если ты не заметил, Роб... – Трой посмотрел так холодно и злобно, что мне стало не по себе, - это она.
Она! Я был готов поклясться, что распятый был мужчиной! Лохмотья, тело, которое представляло собой кости, обтянутые хрупким пергаментом, волосы, спутанные и закрывающие лицо… я лихорадочно соображал, а Трой протянул мне пистолет. Голос? – думал я. Но плач всегда бесполый.
-Здесь речь не о жалости, Роб. – покачал головой он. – А о том, как нам жить потом, зная, что мы могли покончить с ее страданиями, но не сделали этого.
Но я не смог бы убить человека.
Трой никуда не пошел. Он улегся в нише в стене, дрожа от холода, а я, наплевав на то, что нас могут увидеть те, кому о нас не следует знать, поджег кучу мусора в углу, и заснул, когда сгорела последняя деревяшка, так и не согревшись. Человек на крестовине, похоже, умер.
Когда я проснулся, утро еще не наступило, и Троя не было.
Моему страху не было предела. Если его забрали, то почему меня оставили, и когда придут за мной? Если он ушел, то куда, зная к тому же, что у меня нет оружия, чтобы
Читать далее...