Инцидент с запретом хиджабов в школах Ставрополья вполне достоин называться столкновением цивилизаций. Только речь идет не об исламе и христианстве, а об опознавателях «свой — чужой». Учитывая объективную неизбежность миграции в край, компромисс на эту тему, скорее всего, еще будет найден.
На Ставрополье хиджаб запретили так, будто до российского юга докатилось эхо французских побед над исламом. О французских мотивах в практике ставропольского судопроизводства местные наблюдатели говорят, конечно, больше в шутку, хотя есть и те, кто всерьез. Дескать, мы запрещаем хиджабы во имя свободы детского самовыражения, которому эти хиджабы могут быть чужды. Справедливости ради надо признать: большинство сторонников светского единства не пользуются столь вычурными построениями. Политкорректности никто не требует, потому судебный запрет школьного хиджаба — это, понятно, отпор чужим и торжество права тех, кто живет здесь веками.
На юридические, формальные и очевидные несообразности никто не обращает внимания, таков жанр этого суда, что в Ставрополе, что в Париже. Крестики давно перестали быть нательными, но на них не посягают. А если кто скажет, что крестики не одежда, то я вспомню своего однокурсника, который в советское время ходил в институт в кипе. И никакое начальство, даже комсомольское, ничего не могло с этим поделать. Насколько известно, с тех пор запретом носить кипу юриспруденция не обогатилась. Суд между тем исходил из того, что религиозной одежде в школе не место.
Родителям-мусульманам предложили в качестве компромисса заменить хиджаб косынкой, полагая, видимо, что хиджаб — начало той эволюции, которая ведет к поясу шахида, а вовсе не то, что в переводе означает просто «покрывало», вариант — «платок». Но, как выясняется, лучше косынка.
И это вполне достойно называться столкновением цивилизаций, пусть и местного значения. Просто надо правильно понимать, что в данном случае считать цивилизацией. Это не имеет никакого отношения к исламу или христианству. Это лишь опознаватель «свой — чужой». Так наши эмигранты в какой-нибудь уютной европейской стране, в церковь не заходившие даже погреться, негодуют: к мусульманам хозяева почему-то намного более гостеприимны, чем к нам, единоверцам…
Причины, по которым жители Дагестана переходят административную границу и становятся жителями Ставрополья, тоже никакого отношения ни к религии, ни к политике не имеют. Причины совершенно объективны: пастбища. Их не хватает в Дагестане, а переселение с гор на равнину продолжается вместе с трудовой миграцией. Не то чтобы коренные жители приграничных ставропольских станиц проигрывали соседям в экономическом чабанском состязании — хотя и не без этого. Станичникам, кроме прочего, есть куда уходить — так же как по всей России, в которой селяне повсеместно и обреченно становятся горожанами.
Но, как обычно, объективность становится полем для возделывания мифов на национальные мотивы по обе стороны образовавшейся линии фронта. Уже на второй странице эти мифы пропитываются духом святого писания, которое и у христиан, и у мусульман, как известно, одно.
А на дворе, как все знают, исламский терроризм, «Аллах акбар», лезгинка, Курбан-байрам, бешеная рождаемость. В школах все больше девочек в платках…
Представим себе, что соседство не отягощено комплексами. Нет взаимного раздражения и недоверия. Никого бы в этой дистиллированной ситуации не вывели из себя гортанные крики с минарета. Как-нибудь по-соседски бы договорились. И потоки жертвенной крови ни у кого бы не вызывали злобы, потому что их бы направили так, чтобы они не оскорбляли взгляд тех, у кого в этот день никакого праздника. И уж точно не сотрясали бы страну и мир полемики о фасоне школьного платка. Но мир состоит из своих и чужих, и каждая сторона подозревает другую изначально.
Коренные жители видят в каждом проявлении жизнедеятельности гостей вызов. И, возможно, не без оснований, потому что пришельцы, чувствуя враждебность, превращают свою колонию в осажденную крепость, которая по всем законам осадного искусства обязана ощетиниваться.
И бессмысленно выяснять, кто первый начал. То, что все происходит не из-за способа молиться, а из-за пастбищ, делает конфликт универсальным как по происхождению, так и по сценарию развития. Платок, который больше похож на хиджаб, чем на косынку, становится символом агрессии, борьба с хиджабом становится борьбой против чужой идеи, чужого бога и вообще желания пришельцев жить по своим законам, которое, как убеждены коренные, обязательно перерастет в желание этим законам подчинить и их самих. И в школе, в которой всегда ходили по-русски, теперь приходят девочки в платках, а раньше так не было, значит, что-то меняется, и меняется к худшему, потому что меняют чужие.
При этом Ставрополье пик своего воинственного почвенничества пережило уже в конце нулевых. Довольно драматично, однажды осознав, что еще один лихой жест с какой-нибудь стороны — и полыхнет, причем все будут против всех.
Ставрополье остановилось в шаге от того,
Читать далее...