***
Сошедший из старых легенд,
Душа же осталась Там.
И здесь он - просто поэт
Хоть раньше был дьявол сам.

***
Розовым золотом
Светится синее небо,
Тёплым от холода звуком
Играется Вера,
И фонари словно вехи
На слёзном пути
Замерли...
...вот вдохновенный
Новый любовник Лилит.

***
Под пальцами её молитвы
Вдруг обращаются в громаду космоса,
А трубы - это вечно вестник битвы,
Она затеяла, но не с неё всё спросится...

***
Сама в себе
А всё иное - тень,
Она, вместилище роскошных звуков,
Сейчас доживёт этот серый день,
А после будут сумерки -
Цветов умолкших мука.

***
Ты думаешь, что познал тайну?
Нет. Тайна познала тебя,
Ты ей открылся всем вдохом,
Она стала частью тебя,
И ты не покинешь мираж, -
Теперь миражу ты страж.

***
Как пошло - вино и розы
И эти длинные волосы,
И звук с трагичной претензией,
И мир бездушно-болезненный.

***
Быть может красочно-пресно,
А может не помним детства,
Какое же надо уменье,
Увидеть в этом святое прощенье.

В доме было светло и шумно, бегали дети, смеялись женщины, подавался чай, пахло мятой и шоколадом, в царственном кресле, обитом плюшем цвета индиго, сидел мужчина во фраке и бабочке, чёрный плащ был небрежно наброшен на подлокотник. Он смеялся и шутил.
Луна оделась в белый саван и гордой поступью взошла на свой пьедестал. Под цокот копыт карета увезла человека из дому. И вот он уже в театре, и вот он уже на сцене, и вот на бледном лице играет загадочная полуулыбка, а глаза таинственно блестят. Взмах плаща, барабанная дробь, и призрачный голос флейты перекрывается рёвом клокочущего водопада, поток накрывает зрителей и... растворяется, взмывая вверх разноцветными бабочками.
Щелчок пальцев. Не долетая до сводов, бабочки расцветают хрустальными люстрами, звучит мазурка, зрители в старинных платьях танцуют на приёме у короля.
Щелчок пальцев. Пространство дробится ударами сердец и сворачивается в воронку, которая затягивает зал во тьму.
Щелчок пальцев. Каждый зритель остаётся один на один с загадочной полуулыбкой мастера.
Щелчок пальцев. Из темноты появляется Грех и рассказывает человеку о его преступлениях и о грядущем наказании. Крики, плач, ругань.
Щелчок. И всё стихает, в пруду среди цветков ванили плавают изящные лебеди, тёплый ветерок поглаживает траву, по голубому небу лениво ползут невесомые облака...
Мужчина во фраке и бабочке, прогуливаясь, возвращался домой. На мосту к нему подбегают дети и просят сделать снег. Человек вздыхает. Щелчок. На город спускается мягкий белый снежок, а в глазах мужчины проскакивает искра боли.
В доме светло и шумно, бегают дети, смеются женщины, подаётся чай, пахнет мятой и шоколадом, в царственном кресле, обитом плюшем цвета индиго, сидит мужчина во фраке и бабочке, чёрный плащ небрежно наброшен на подлокотник. Он смеётся и шутит, смотрит в окно и замолкает. Щелчок пальцев. Наваждение исчезает. В доме пусто и тихо. В тёмных углах едва слышно шепчутся тени, а деревянные львы на подлокотниках тихонько вздыхают. Человек смотрит пустыми, блёклыми глазами на светящийся свод свечи. Устало откидывается на спинку, руки на подлокотниках начинают бледнеть, снег за окном исчезает на глазах, тени в углах умолкают, львиные морды застыли в изначальных гримасах, да и сам мужчина бледнел, угасал, пока совсем не исчез, оставив после себя лишь странную полуулыбку. Но только для того, чтобы завтра создать очередной совершенный обман - себя.

мои любимые, её - тоже

Скрипка
[700x505]
Орган
[700x528]

Тот град возведён на границе двумирья,
Ни света, ни тени там нет,
Там переплетение масок и нитей,
Лжи правдивый завет,

Там тень Исполнителя - сапфира крылатого,
Там Пряха на Старых часах
И спорит она с гордецом-мусульманеном,
Глася: "Обратимся мы в прах!"

В том городе помнят слова Моисея,
Там Бог ступал по земле,
И Дьявол играл там на флейте небесной,
Держа её в левой руке,

Иллюзии пляска дурманит хмельная
Закружит, обманет, убьёт,
И душу повяжут скрипичные струны,
Прервав свободный полёт,

Игральные кости сломают пространство,
Давая людям прозреть,
И вновь улыбнутся
Две крёстные града - Фортуна лихая и Смерть.

Кошмарный бред тянул липкие лапы к горлу. Вырваться, вырваться, только бы вырваться! На циферблате 3:00. В рваных ранах облаков затаился зверь, изредка поглядывая на мир своим слепым болезненно-жёлтым глазом. Сон сменяет сон, бред сменяет бред, в голове всё звучала тихий хохот пьяной луны. На пороге между реальностью и реальностью стояла тень, призрачными губами что-то шепча, она дрожала, но продолжала стоять между мной и мной.

-Ты плачешь?
-Это не я, это дождь.
-Что-то случилось?
-Нет. С чего ты взял?
-Ты постоянно смотришь в небо.
-В лужах тоже небо.
-Эйфория - опасное состояние.

Пафоса мне не занимать, может, однажды я расскажу о той встрече по-другому.

Забавный дуэт звучал в старинном зале. Полностью несовместимые по своей природе, они звучали вопреки судьбе. Голос одного, чистый и пронзительный, словно небо ранней весной, пел, и плакал, и смеялся, и молил, и призывал на бунт. Его голос пронзал пространство, словно стрела сердце. Мучительно прекрасный, до боли знакомый, невероятно далёкий. С надменным осознанием собственного совершенства он позволял вам запутаться в нитях своей мелодии и кружил в бешеном вальсе, пока вы не сойдёте с ума. Но тут его перебивал иной голос: низкий, эфемерный, он стелился по земле, выдувая многовековую пыль из своей гортани, и взмывал ввысь, словно расправляя невидимые крылья и заполняя собою пространство. Чистый дробящий инфразвук подкашивал сами основы мироздания и возносил на небеса. Так, вечно споря, но вечно вместе они рушили старый мир, чтобы потом создать новый. Они ткали из мелодии сумрак, словно пряхи полотно, балансируя на грани света и тьмы в тот момент, когда пространство раздвигается, падая в глубину, а тишина становится осязаемой, в тот момент, когда время снимает маски,обнажая истинную суть вещей, в тот момент, когда Смерть проливает слёзы о тех, кто попался ей в лапы, а смертельные враги, преступая все законы, вспоминают, что они лучшие друзья, в тот момент, когда стираются все грани и различия, в тот момент...когда в старом зале сливаются в унисон два голоса, вечно спорящих о правде.

Помнишь? Хреново, конечно, но суть ясна. Лес тысячи дверей.

Первообразов ткань
и сплетение нитей,
а в судьбе человеческой
голая рвань
косо-криво заштопана
белой нитью обличий,
кровью пряхи окрашена
в предрассветную рань.
кто засунет пусть руки -
в нитях тотчас запутан,
к ним прикован, привинчен,
таких много, ты глянь!
а песок пересыпан,
меч сверкающей стали
разрубает сплетенья,
эту вечности дань.
разметаются нити
одуванчиком белым,
в руки пряхе даются,
и вплетаются в ткань.

Наталия.

Детский слог с претензией на взрослость.

Девочка шла босиком по улицам города. В правой руке она держала шлёпанцы, а в левой - мороженное. Огромный город шумел и задыхался. По центральным магистралям, словно по венам кровь, шёл поток машин, а биение сердец горожан сливалось в пульс чудовища-мегаполиса. Жар от асфальта искажал картинку, и она плясала, словно пламя в печи. Раскалённое добела солнце нещадно выжигало всё живое, и даже высотки-исполины не смели отбросить тень.
Задумчиво жуя мороженное, девочка шла и смотрела в небо. Его то и дело закрывали тёмные силуэты людей. Они не видели неба, они вообще забыли, что оно существует. Люди бежали по делам, люди спешили укрыться от палящих лучей белого гиганта, люди перебрасывались парой слов друг с другом и снова бежали, словно лошади на скачках, люди забыли про небо. А, между тем, мир покрывала спокойная и величественная гладь небесного озера, пронзительно-синяя и холодная.
А девочка всё шла по городу. Мороженное было уже давно съедено, а девочка всё шла и смотрела то на город, то на небо. Улицы покрывала пелена шума бездушного, бесполезного, ненужного.
"А что, если убрать голоса?" - подумала девочка и плотно заткнула себе уши. Город умолк. Глухонемой город. Все куда-то спешат и что-то ищут.
"Интересно, что они потеряли?" - девочка задумчиво вздохнула.
Город задыхался, но где-то на его окраине уже грохотали первые разряды и робко дул, словно боясь, города-чудовища, свежий ветерок.
Вскоре туча накрыла своим чернильно-чёрным брюхом мегаполис. Людей на улицах почти не осталось, и только девочка бежала под дождём в светлом ореоле брызг. Куда она бежала? Это было известно лишь дождю. Чему она в тот момент улыбалась? Об этом знал лишь ветер.
Тут из-за поворота вылетела машина. Видимо она куда-то очень спешила, и ей было явно не до маленькой девочки. Тело перелетело через машину и с глухим стуком упало на мокрый асфальт. Глаза девочки были широко открыты, в них отражалось небо. К ней подбежали люди, началась суета, все смотрели на небо, отражающееся в глазах ребёнка, но никто не посмел поднять головы, а дождь тем временем перестал, и новое, молодое солнце, прорвав занавес из чёрных туч, осветило город, прогоняя дождливую пелену за горизонт. Теперь небо было нежно-лилового цвета с голубыми переливами. Такое далёкое и такое родное. А за его занавесом - космос. Последняя капля дождя упала и скатилась по щеке.
"Я поняла, люди потеряли небо", - прошептала девочка и вздохнула, и этот вздох разнёсся вздохом облегчения по всему городу. В этот момент родилось что-то новое, возможно это была тихая улыбка, заигравшая на личике девочки. По щеке вслед за каплей скатилась слеза. Она встала и пошла.
Вскоре уже не было видно маленького тёмного силуэта. А люди через час забыли о происшествии, и гигантское чудовище снова ожило, но с тех пор по улицам города гулял ветер, тихо напевавший о маленькой девочке, смотрящей в небо.
[700x650]

Стены в мастерской были сплошь увешаны часами: большими и маленькими, с курантами и кукушками, со знаками зодиака и сменой дня и ночи. Каждые часы были шедевром, частичкой души мастера. Какой же величины должна быть душа человека, чтобы воплотиться в стольких творениях? И часы непрерывно тикали, мерно и бесстрастно отсчитывая вечность. А в центре коморки сидел Часовых дел мастер. Винтики, колёсики, серебряные стрелки и цифры, вышитые золотой нитью. Он не следил за временем.
Через улицу, в доме напротив, в такой же мастерской сидел другой мастер. Стены его были заставленны стеллажами, а на стеллажах - куклы. Они улыбались, смеялись, плакали, грустили, хмурились... Они жили. Сотни стеклянных глаз смотрели на мир, смотрели на Кукольника. Паутина нитей валялась на полу, а на подоконнике стояла старая шкатулка, раз за разом играя тихую странную мелодию.
Каждый из мастеров сидел так, словно опирался на другого спиной.
Люди во внешнем мире уже давно пользовались новыми электронными часами, уже давно играли в Барби, и никто, кроме редкого человека в старом городке не знал про двух мастеров, так до сих пор и делавших механические заводные часы, самые точные в мире, и фарфоровых кукол, самых живых, слишком живых. Так они и работали по две стороны улицы: самые точные часы отсчитывали жизнь самых живых кукол, но если бы не было кукол, зачем бы нужны были часы? А мастера ничего не хотели менять и никогда не старели, просто они знали то, что не знали другие. И, хотя они никогда не разговаривали, не было в мире людей ближе. А тайна эта быле стара, как вечность, и проста, как мир. Зачем меняться, зачем стареть, если всё вернётся туда, откуда всё началось: история совьётся в кольцо и поглотит свой хвост, и тогда люди увидят свои спины.

Часовых дел мастер.

Я знаю про старого мастера
Он жил на окраине города
Где рядом лишь храм и кладбище
Где рядом ходили вороны.

Он думал, надеюсь, что верно
Что людям он нужен очень
И был в городе первым
Из часовщиков рабочим.

На ратуше он часы
Из года в год, и в любую погоду
Поутру заводил
На радость всему народу.

Безумно был мастер стар,
Но некому было больше
И сердцу биться он приказал
Надеясь, наивно, что служит миру

Он был уж почти слепой
До ратуши путь знал на ощупь,
Но даже такой больной
Часы заводил он и днём и ночью.

А город, не знаю, зачем, почему
Был выселен, люди ушли,
Никто не сказал об этом ему
Наверно, забыли они.

Однажды тот город проехал один
Добрейшей души богослов
И поражён, признаюсь вам, он был
Прекраснейшим звоном часов.

Желая добра, навестил старика
И будто бы вскользь заметил,
Что город уж пуст. Часовщик тогда
Сделал вид, что ему не поверил,

Но только приезжий покинул его
Как вышел старик на дорогу
Вороны уж ждали. Чего?
Он сам это понял. Со звоном

Последним часов, вышине
Он задал вопрос лишь один простой,
А потом, улыбнувшись самому себе,
Он сердце своё попросил: "Стой".


Странник.

Я странник. Для них для всех

Это слово не весит ни грамма
Я странник. И жизнь моя
Как картина без рамы

Я устаю. Но я никогда
Никому не должен
Я устаю. И не сможет так жить вельможа.

Я сказатель, и знаю чудные легенды
Я сказатель. И эти легенды бессмертны.

Я нищий. Возможно, босой я,
Одежда измята
Я нищий. Возможно. Но в чём-то я точно богатый.

Я добр. А всё потому, что не должен
Я добр. Избрал так. А ты так не можешь.

Я странник..что ж, будем знакомы.
Я странник. Я - мера всему,

Я - весы без наклона.

Наталия Н. Часовых дел мастер, не обижайся, а главное, не комментируй.

Нравственность и милосердие - то немногое, благодаря чему все люди до сих пор не стали убийцами. А может причина в страхе? Но чего мы боимся, ответственности? Перед кем отвечать, если все остальные так же безнравственны? Перед собой? Получается, что нас сдерживает совесть, то есть нравственность. Но понятие морали появилось с человеком, следовательно, мы его создали, как, в прочем, и мы написали Библию, чья истина сомнительна на прочность. В таком случае саму мораль мы перекраиваем, как нам удобно, и она не может выступать по-настоящему сдерживающим фактором. Человек отличается паническим страхом перед непознанным, но вряд ли наша тёмная сторона так уж и неизведанна. Значит мы сами себя сдерживаем, но зачем? Получается, что все проблемы и решения заложены в нас.

Запись сделана 27 декабря 2004 года.
А.С. положили в больницу. Не знаю, что случилось. Какая-то ерунда с давлением. Плохо. Завтра едем к ней.

Запись сделана 28 декабря 2004 года.
Съездили в больницу. А.С. уже лучше, есть надежда, что выпишут к Новому году.
Больница: отвратительный запах, стоны в одних коридорах и гробовая тишина в других, жёлтый свет, тупик.

Запись сделана 29 декабря 2004 года.
Плохо. Её не выписали. Жаль, поедем к ней завтра.

Запись сделана 1 января 2005 года.
Не удалось. Поедем завтра.

Запись сделана 2 января 2005 года.
А.С. хорошо себя чувствует, через неделю выпишут.

Запись сделана 3 января 2005 года.
Дочитала "Гарри Поттера". Бред! Ничего интересного.

Запись сделана 4 января 2005 года.
Ничего интересного.

Запись сделана 28 февраля 2005 года.
05.01.05: Обрыв. Мертва. Упала, разрыв селезёнки, не спасли... Оставалось в проклятой больнице всего три дня. Не успела. Случайность. Обрыв.
11.01.05: Похороны. Ледяной ветер. Почему я не плачу? Внутри пустота. Плач, истерики, обмороки... гвоздики. Ненавижу гвоздики. Незнакомое лицо близкого человека. Страх. Я её не узнала. Смерть надела на неё свою маску, одарив последним поцелуем. Почему я не плачу?
20.01.05: Не верю.

Запись сделана 5 марта 2007 года.
Не помню. Я ничего не помню. Числа, даты. Я ничего не помню. Я даже не знаю, где находиться её могила. Страх, пустота, но не слёзы.

Запись сделана 5 января 2009 г...

Грань. Где та исчезающая, словно в зыбучих песках, линия, после которой человек перестаёт быть человеком и становится монстром? Как не сделать тот шаг, который станет последним? Как не сорваться в ту пропасть, к чьему несуществующему дну нам суждено лететь вечно под хохот собственного безумия? Что будет за этой гранью? Ничего? То же самое или новый мир? Что толкает нас вечно переступать, словно в бреду или осознанно, эту границу? Зачем? Почему человек становится чудовищем? Или он просто сбрасывает маску, обнажая свою истинную сущность? Что ценнее: цель или средства? Стоит ли поступаться своей мечтой, ради человека, ради сохранения жизней людей, ради средств? Где та грань,после которой мечта превращается в навязчивый кошмар? Где та грань, после которой кукловод станет марионеткой? Что это за грань? Мы, или наши страхи? Стоит ли идти по трупам? Стоит ли ломать души? Где эта грань? Кто ответит?..
Лишь мы сами. Каждый для себя. Не став чудовищем, не увидишь линию. Не будучи греховным, не распознаешь грех. Всё замыкается в кольцо. Познание - грех. Мы изначально греховны. Познание познания - тоже грех. А что есть грех? Для каждого он свой. Стоит ли жертвовать познанием ради чистоты? Или нам всё равно? Никто не ответит, ибо наши души слепы, или я ошибаюсь?
"Ибо всё вернётся на круги своя..."
Разговор со своей тенью.

Шарик рвался из рук. Ввысь. Она просто радовалась жизни. Утреннее солнце освещало дорожку парка, скамейку и тёмный силуэт сидевшего на ней человека, к длинным его пальцам была протянута паутина ниточек, на которых висели куклы. Девочка остановилась. Человек её не замечал.
- Кто ты?
- Кукловод - ответил тихий призрачный голос.
- А это что?
- Марионетки.
- Ты с ними играешь?
- Да, - чуть помедлив, кивнул он.
Одно движение руки, и тигр, доселе болтавшийся мертвецом на верёвочках, ожил.
- Ой! Я боюсь!
- Не бойся.
- Но он страшный!
- Настоящее чудовище лишь то, которое об этом молчит.
- Ты можешь всё?
- Лишь пока у меня есть куклы.
Кукловод достал ножницы и плавным движением освободил свои руки от ещё нескольких окровавленных пут. Игрушка с глухим стуком упала на землю, и трещина исказила фарфоровое лицо. Где-то упала, разбившись на тысячи осколков, ещё одна жизнь.
"Чудовище, чьё лицо скрыто под маской Арлекина", - девочка смотрела, как по щеке марионетки скатилась слеза. Где-то в конце аллеи ещё виднелся нечёткий силуэт того, чьи руки спутаны паутиной нитей.

Хотеть быть чем-то другим, а не самим собой, - значит хотеть стать ничем. (Ключевский)