Настроение сейчас - одиночество

 

Странно, наверное, что моё лучшее из воспоминаний связано со скайпом и веб-камерой...  Не пережить. Никогда не повторится заново. Ушло вглубь, растворилось во мне и в тебе, чтобы дать почву чему-то новому... Только нас не будет уже... Будем думать, что это пройденный период в жизни каждого из нас, но я скучаю бесконечно, я очень, очень хочу тебя увидеть. Продолжаю ждать того, что никогда не произойдёт. Иногда думаю, что угодно бы отдала, чтобы всё было так, как летом. Но понимаю, что окажись сейчас тет-а-тет, я бы просто разрыдалась и не смогла бы сказать ни слова.

Сегодня и отныне Кася в роли Гедонэ. Прекрасная дионисийка! Аполлон смотрит на меня и делает facepalm. А мне так идут смех, любовь и моё безмерное великодушие.

Баюшки-баю,
уклад да услад.
Улетали филины
в малиновый закат.
Улетали филины,
Остался один,
Остался один,
на сучочке сидит.
Нету, говорит,
у меня силушки,
Я ещё не Филин,
а Филюшка,
Дальше этой рощи
Никуда не летал,
Чернее этой ночи
Ничего не видал...
 

Уместно ли говорить о проигрыше, когда собственно борьбы и не было, но сегодня я пришла к выводу, что я - лузер. Я невезучая, и это факт как  из журнала для неопозитивистов. По жизни мне никогда не везло, ещё с детства, когда в школе я была изгоем, а сверстники выигрывали в конкурсах и олимпиадах. Я очень сильно комплексовала. Когда я училась в школе, я одевалась очень скромно. Родители считали, что школьница не должна дорого выглядеть, потому что внимание противоположного пола в этом возрасте не нужно, а также, чтобы не культивировать понты и агрессию. Может, они и правы. Детям нельзя давать много денег. У нас в школе был целый класс мажоров и после школы почти все стали отвратительными людьми, хоть и с золотыми медалями. Материальное положение моей семьи и их было на одном уровне, но одеты они были, естественно, куда лучше. Особенно мне не давала покоя одна девушка. У неё были тени Chanel, а у меня галимые Мary Kay. Она каждую неделю надевала новые туфли, каждая пара - как произведение искусства, а у меня были камелоты и несколько пар ужасного китайского барахла. Именно поэтому я сдвинута на туфлях и покупаю косметику преимущественно Chanel. Да, именно поэтому. Она в норковой шубе ходила, а я в пуховике. Теперь и я хожу в норковой. Могу наконец-то зайти в магазин, на витрины которого ещё пару лет назад только слюни пускала. 

Да только что изменилось-то с того времени. И едва ли мне легче от расправы со своими комплексами. Ну, немножко легче. Наверное, стоит рассказать про айфон. Я никогда не хотела его, мне было пофиг. Айфон был у моего психиатра. Она сидит в своём уютненьком кабинетике, такая вся спокойная, состоятельная и состоявшаяся, носит дорогие туфли, смотрит на меня через очки в дизайнерской оправе равнодушным профессиональным взглядом, и вертит в руках этот несчастный айфон. А я перед ней, растрёпанная, в пижаме, с тёмными кругами под опухшими глазами, обдолбанная таблетками - такая жалкая, что и представить трудно. В жизни не встречала такой антитезы, тем более, чтоб с собой. И я смотрю на айфон в её руке, и мне кажется, что он - символ спокойствия, а значит, и счастья. И во что бы то ни стало он мне понадобился. Лежит вот на столе, а я по-прежнему зарёванная и растрёпанная.

Вокруг меня на самом деле ничего нет: люди, дома, предметы - это всё можно просто убрать, это лишь наслоение на реальность, а не она сама. Есть бескрайнее пустое пространство, и я перемещаюсь в нём. Иногда в этой пустоте попадается что-то такое, что задерживает меня. Но такое случается редко и ненадолго. Я должна всегда двигаться вперёд. Я должна всегда уходить. Если мне не нравится, если мне тяжело, всегда хочется уйти. Иногда так хочется задержаться подольше, или остаться вовсе, пустить корни, но я не могу. Я ухожу со слезами на глазах, но отдать должное надо - терять мне легко.  Легче, чем многим, потому что я сильнее. Мне ничего не жаль, я могу расстаться с чем угодно, что угодно отдать. Потому что мне ничего и не принадлежало, чтобы я могла это потерять. То, что я люблю, не даётся в руки и ускользает от меня. То, что я по праву могу считать своим - лишь атрибуты. Любая собственность нагрузила бы меня, а я должна лететь. С утверждением, что свободен тот, кто всё потерял, я не согласна. Можете саму меня растащить на куски, чтоб ничего не осталось. Многие хотели бы иметь свободу, но я не в силах оценить её вкус. Я как-то сказала: "Здорово, когда нечего бояться и нечего терять". И вот. Мне нечего бояться и нечего терять. Но это вовсе не здорово, а как-то безразлично. Scio me nihil scire - фраза не выходит из головы последние несколько месяцев. Я действительно не знаю совершенно ничего.

А как иначе найдешь покой в наши мрачные дни? Знаете варианты: саентология, фитнес, ДПНИ? Садомазохистские клубы, Гоа, сопли в ЖЖ? Прокачанная девятина, поэзия, тротил в гараже? Чаще звонить своим родителям, реже ебать чужих детей? Нарды, филателия, Хичкок без перевода, шлифовка ногтей? Вопросов много, реальных ответов только три. Эйфоретики, стимуляторы и галлюциногены - нужное подчеркни. 
Стимуляторы, галлюциногены и эйфоретики доказывают, что рай умещается в пакетике. Эйфоретики, стимуляторы и галлюциногены - это Вера, Надежда, Любовь, пожеванные злой муреной. Галлюциногены, эйфоретики и стимуляторы - детей нахуй, стариков в пизду, остальных в изоляторы.

Происходящее напоминает мне сладостный, но тяжёлый беспробудный сон. Кажется, новогоднее чудо, которое я жду вот уже сколько лет, со мной происходит, да вот только какое-то трагическое и зловещее оно. Ибо никто не знает, что творится за пределами помутнённого болезненной изломанной страстью человеческого сознания. Красота в чистом, первозданном виде, нетронутая и ещё не раскрывшаяся, подобна зеркальной водной глади, за которой - тёмный глубокий омут с пугающими глубинами и неведомыми опасностями.

A soulmate is a person with whom one has a feeling of deep and natural affinity, love, intimacy, sexuality, spirituality, and compatibility. A related concept is that of the twin flame or twin soul – which is thought to be the ultimate soulmate, the one and only other half of one's soul, for which all souls are driven to find and join. 

 АПОЛЛОНИЧЕСКОЕ начало
— рациональное
— мера, золотая середина
— иллюзорно-оптимистическое
— состояние покоя
— индивидуальность

ДИОНИСИЧЕСКОЕ начало
— иррациональное
— безмерное буйство
— трагико-героическое
— нарушение покоя, беспокойство, неудовлетворенность
— уничтожение всякой индивидуальности через мистическое единство
 

Хорошо молчать совместно,
Лучше — вместе посмеяться,
Под шатром шелковым неба,
На зеленом мху под буком.
Сладко громко посмеяться,
Зубы белые поскалить.

Помолчим, коль дело ладно,
Если ж худо — посмеемся,
Поведем его все хуже
И опять смеяться будем
И, смеясь, сойдем в могилу.

Други, так ли? Жду признанья!
Так аминь! И до свиданья!

 

Моё тело - приливы и отливы сил, на которые влияет глупая насмешливая луна с человеческим лицом. Море волнуется раз... Я беспокойная. Чувствую себя запутавшейся в паутине звуков... Чужие голоса: человеческие, собачьи, резкие, диссонансные. Шёпот, крики, звон посуды, скрежет дверей, шум проезжающих машин. Интервалы и трезвучия на клавиатуре, музыка в наушниках, со сцены, в голове. Они слишком волнуют.

Горечь на губах... Горечь на словах... Горчинка - это то, что отличает меня от других маленьких наивных девочек. У других изюминка, а у меня горчинка. Я её приобрела когда-то, и всё, чего бы я ни касалась, содержит маленькую частичку горечи, эту звенящую трагическую нотку. Она есть и во взгляде, и в мимике, в жестах. И во всех моих словах. Это негатив разве? Нет... Для меня чужды понятия "негатив" и "позитив". Я смотрела в словаре, это лишь фотографические термины. Да что вы вообще знаете обо мне и моей любви к миру.

- Тебе нравится Мунк? Да, красивые картины. Только эта не нравится, я её уже раньше видела. Она депрессивная. Он что, тоже дебильный был? Он с ума сошёл? - Нет, это ван Гог сошёл. - А что все с ума-то сходят? Задолбали уже.

Der Tod ist gross.
Wir sind die Seinen
lachenden Munds.
Wenn wir uns mitten im Leben meinen,
wagt er zu weinen
mitten in uns.
 

Смерть велика. Мы все принадлежим ей с улыбкой на устах. Когда мы мним себя в середине жизни, она начинает рыдать, прямо внутри нас. (тебе)

Двойное мышление, тройное мышление, через-друг-друга - сквозь-друг-друга - поперек - друг-друга - ощущение всех чувств. 

И хочется разрушать. Просыпаюсь с деструктивным настроением. Хочется обрубать все концы. Это путы для меня, а не путеводные нити. Всё, что вызывает какие-либо сомнения, хочется стереть. 

Что я сотру последним?

Дурной славой пользуется центральный парк культуры и отдыха, на месте которого раньше было огромное кладбище. Сносили его в сумбуре, многие останки так и не выкопали, много старых могильных плит можно найти по всему парку... В дальнем углу парка есть большая старая церковь, её ныне реставрируют, тут же, напротив неё, - памятник красноармейцам, погибшим при борьбе с "колчаковщиной", в виде безобразных зелёных людей с красным флагом, здесь же, немного поодаль, в несколько рядов лежат сломанные надгробия. Мы отряхивали с них снег и читали эпитафии. Я прикасалась к этим камням, и так щемило в моей груди, будто она тотчас разорвалась бы от тоски, будто на неё возложили такой же камень. Какой огромный спектр чувств: восхищение, мрачный интерес, чувство, как моя душа замерла между прошлым и настоящим, глубокая неведомая горечь, смерть, смерть, смерть...  Парк находится на возвышенности, с него открывается вид на город. И мы стояли молча и смотрели на его изломанный профиль. Белое, серое, красное. Наш город тяжело болен. Он прекрасен, но он изломан. Как и я. Над ним дух тяжести, безмолвный, горький. И я поняла, что мы - его часть. И куда бы мы ни бежали, в нас живёт эта безудержная тоска, мы, как и этот бедный город, отмечены печатью декадентства. Где покой? Мы такие маленькие перед его лицом, стоим и смотрим, каждый в своём одиночестве, но так нуждающиеся друг в друге, хоть и нежелающие этого признать. Кто нас защитит от этой поглощающей тоски? Мы шли, я цитировала Бродского и смеялась невпопад, а мой друг молчал. Через дыру в заборе обстановка вдруг резко сменилась: много людей, украшенные к новому году витрины магазинов, музыка, кофе. Наверное, такая полнота жизни ощущается только после заброшенного кладбища. Я была так растеряна. Мир состоит из мелочей. Бывает часто, что слишком занята собой, и не замечаешь их, а это так интересно, ведь развлечение можно найти на дне кофейной чашки, в любой вывеске! И мы так молоды, прекрасны и полны жажды познания. Как прекрасен тот вздор, что мы несём, полный профессиональных терминов и прочих умных слов, но по сути такой наивный... Мы как слепые ищем истину, пытаемся докопаться до сути вещей. Но когда ещё можно быть такими, если не сейчас? Ж и з н ь ... Её невозможно вдохнуть полной грудью. Она необъятна, непосильна... У меня кружится голова от мыслей и впечатлений. И мне одновременно и так легко, и так грустно от осознания того, что мне не принадлежит ни толика этой красоты. Здесь нет абсолютно ничего моего. Даже мои книги и ноты на самом деле не мои. Наверное, если бы я даже накопила денег и купила себе контрабас, он не был бы полностью моим. Наверное, это такая судьба - ничем не обладать, а только созерцать, испытывая острую боль в сердце. Я не знаю. Слёзы меня душат.

Настроение сейчас - ни у кого

 

- Ты - сладостное, неведомое и любимое создание, - говорю я. - Если бы только я был в силах помочь тебе! Она наклоняется ко мне и кладет мне руки на плечи.
- Пойдем со мной! Помоги мне! Они зовут!
- Кто зовет?
- Разве ты не слышишь? Голоса! Они все время зовут!
- Никто тебя не зовет, Изабелла. Только твое сердце. Но куда оно тебя зовет? Я чувствую ее дыхание на своем лице.
- Люби меня, тогда они не будут звать, -- говорит она.
- Я люблю тебя. Она опускается на скамью рядом со мной. Ее глаза закрыты. Становится темнее, и стеклянный человек опять проходит мимо нас деревянным шагом. Сестра собирает стариков, которые сидят на скамьях, сгорбившись, неподвижно, и похожи на темные сгустки скорби.
- Пора, - бросает сестра в нашу сторону. Я киваю и остаюсь сидеть.
- Они зовут, - шепчет Изабелла. - И никогда их не найдешь. У кого столько слез?
- Ни у кого, - отвечаю я. - Ни у кого на свете, возлюбленная моя. Она не отвечает. Она дышит рядом со мной, как уставшее дитя. Тогда я беру ее на руки и несу по аллее к флигелю, где она живет. Когда я ставлю ее на землю, она спотыкается и держится за меня. Бормочет что-то, чего я не понимаю, и дает отвести себя в дом. Вход залит ярким, не затененным молочно-белым светом. Я усаживаю ее в холле в плетеное кресло. Она лежит в нем, закрыв глаза, словно снятая с незримого креста. Мимо проходят две сестры в черных одеждах. Они направляются в часовню. На миг мне чудится, будто им хочется взять с собой Изабеллу и похоронить ее. Затем входит сиделка в белом и ее уводит.