Это цитата сообщения
Delael Оригинальное сообщение22 сентября, год 2008. Коан)
Совершенное создание
"Я для тебя останусь - светом"
Его звали Альфред, ему было около шестидесяти, и он был художник. Он писал вдохновенно, с упоением, его кисть была словно продолжением его руки… Нет, его сердца, его души! Он был гениальным художником, и он писал бури.
Альфред жил один, в каменной башне, а вокруг простиралась ледяная пустыня, холодная, угрюмая и – седая, как волосы старого художника. А над бесконечными просторами беспрестанно гулял дикий северный ветер. Он поднимал снег и кружил его в вихрях, бросал на стены и окна башни, ревел в трубах, врывался с холодной пылью в помещения, когда изредка Альфред открывал дверь, чтобы покинуть свой уединенный дом.
На верхнем этаже, там, где художник устроил свою мастерскую, были огромные окна. И солнечными днями, когда лучи бледного негреющего светила мерцали сквозь призрачную дымку снега, художник писал свои шедевры. Его глаза страстно сияли, кисть летала над холстом, и, сплетаясь из безупречных мазков, на свет рождалась новая Картина. С потрясающей живостью и выразительностью передавала она стремительный танец снега в объятиях грозного аквилона, или око луны, что холодно горит в ночном небе, проглядывая через рваные грозовые тучи, или ослепительный миг, когда вспышка молнии отражается в каждой снежинке…
А потом, ослабевший, усталый, но торжествующий, он спускался из мастерской в жилые комнаты, проходя многочисленные галереи, где висели другие его картины. Каждую из них он мог назвать каким-то именем, соотнести с каким-то временем своей жизни – каждая из них была уникальна, индивидуальна, неповторима и совершенна. Не нашел бы и самый пытливый наблюдатель в них ни одной повторяющейся формы, фигуры, образа, как не могло быть за всю историю мира двух одинаковых мгновений и двух одинаковых бурь.
Эти бури, и этот мир, эти вечные вальсы ветра и снега, были для Альфреда горем и радостью, ночью и днем, холодным полом тюремной камеры и уютным креслом перед камином. Они были всей его жизнью. Днем с любовью и мастерством он запечатлевал их в масле, а ночью и непогожими днями, если не смотрел в окно на неустанно движущийся снежным мир, задумчиво бродил, сжимая в руках кружку горячего глинтвейна, часами по галереям, то любуясь своими творениями, то боясь поднять на них взгляд. А иногда он садился в кресло, подвигался ближе к камину, и долго, не отводя взгляда, смотрел в огонь, размышляя о чем-то. Тогда его глаза делались тусклыми и печальными, уголки губ опускались и замирали, и неподвижное, сухое лицо, обрамленное растрепанными, серо-седыми волосами, казалось странной, гротескной песчаной скульптурой.
Может быть, он вспоминал о тех временах, когда в мире не было снега и ветра, когда он не был художником, а был простым пареньком, юным, наивным и светловолосым. Тогда он любил гулять после захода солнца, смотреть на звезды, вдыхать неповторимый аромат ночных цветов, слушать далекий шум леса и задумчивые трели соловьев. Иногда он бродил так до утра, и встречал рассвет в поле, восторженно наблюдая, как поднимается над горизонтом алый шар солнца, подсвечивая легкий утренний туман. Альфред больше всего любил именно эти мгновения.
И она тоже любила.
Они смотрели на рассвет вместе. У нее было другое имя, то, которое дал ей этот мир, но Альфред звал ее по-особенному - Кассиопея. В ней, в ее красоте, в ее голосе было что-то небесное, космическое. Они гуляли бессчетными, но такими до ужаса короткими ночами, и, глядя в ее огромные лучезарные глаза, отражающие сияющее звездами ночное небо, Альфред был по-настоящему счастлив.
Он тогда решил стать художником, чтобы запечатлеть в красках ангела, с которым свела его жизнь. Он быстро учился, и быстро стал искусным художником. Но божественна красота его возлюбленной, как и высота неба, как и глубина космоса – была непередаваема. Дни напролет он писал ее, с поразительной точностью, по памяти, – и каждый раз сжигал холсты, снова и снова. Каждый раз в его картинах недоставало чего-то неуловимого. Может быть, оттого, что безупречная прелесть Кассиопеи была не в ее внешней красоте, а чем-то совершенно ином.
Они смотрели на рассвет вместе, держась за руки, и на закат – каждый по-своему. Альфред – устало, через широкие окна своей мастерской, в которых, преломляясь, вспыхивали кровавые лучи заходящего солнца, а Кассиопея – бездонным задумчивым взглядом, стоя на балконе замка, на головокружительной высоте над грозными серыми утесами, зелеными благоухающими садами и алеющими водами залива.
Они смотрели на рассвет вместе. Она прикоснулась к его руке; ее пальцы были холодными. Она сказала тихо: «Ты знаешь, мы не будем вместе. Ты знаешь, почему». Он кивнул, не стараясь скрыть слезы. Все замерло, все рухнуло. Он кивнул еще раз. Может быть, это было смирение, а может быть – что-то большее. Так бывает.
А потом пришла зима. Тень печали и голода повисла над миром – покрылись инеем скалы, погибли поля и сады,
Читать далее...