I will stay in your youth
So in love with you
One that I never knew
Нope it will be a few
When we`re growing new
Твои ближние будут всегда ядовитыми мухами; то, что есть в тебе великого, — должно делать их еще более ядовитыми и еще более похожими на мух.
Беги, мой друг, в свое уединение, туда, где веет суровый, свежий воздух! Не твое назначение быть махалкой от мух. Так говорил Заратустра. (с) Ф. Ницше
в глубине души я не слышу тех резких и тяжелых слов, что касаются моих ушей. мой мозг слишком рассеян и слишком занят тем, что в этот момент я любуюсь тобой и запоминаю каждую мелочь
каждый поток своего сознания
каждый фиксирует
мироздание
рушится-строится
и мне кажется
я в истребителе
что пикирует
вряд ли когда-то
узнаем истину
только к экранам
взгляды прикованы
ежесекундно
все изменяется
но выживаем
снова и снова мы
и каждый сидит на своем
на сексе или на игле
и каждый стоит на своем
как глухонемые во мгле
торопится каждый успеть
отметить непрожитый день
и посмотреть на просвет
свою помутневшую тень
и каждый стремится отнять
и сделать сравнение с...
не смысл жизни понять,
а в дом купить колбасы
и этот выбор не прост
и всех их можно понять
не стоит и ставить вопрос
"на зеркало неча пенять"
***
пока дым из труб идет вверх
я глотаю заменители счастья
мне нужно просто чье-то участие
хотя требую многое сверх
и из всех эликсиров меню
сочетание сахара-спирта
выбираю, ведь я так люблю
настоящее делать из вирта
***
все так пытаются свалить из ноября
все так боятся проживать его насквозь
сбегают люди на моря и в теплые края
и никого не трогает рябины гроздь
ты морщишь нос - кругом клошары и бомжи
кто знает может быть они и понимают что такое жизнь?
им нечего крошить и некуда спешить
и может в этом что-то есть,
когда плевать, что дальше: умирать - не жить..
***
на сердце шрам и не один
но создают они узор
он так причудлив и красив
что зарасти им дать - позор
своих любимых имена
купаю в маковой тоске
и, сделав вид, что не одна
держу еще на волоске
а их портреты мне дают
такой живительный укол
стою я, сердце уронив,
на ледяной стеклянный пол
воспоминанья есть у нас
и только их и не отнять
я буду помнить и хранить
не вижу смысла забывать
Молодые люди вообще не должны заниматься решением всех этих бытовых проблем, а также выяснять отношения. Это удел людей на пенсии, если им не случилось до нее обрести достаточно мудрости. Еще полные жизни и идей создания тратят свои физические и душевные силы на поиски стабильной высокооплачиваемой работы, устройство жилья и оплату долгов тем, кто их породил. Закатывают себя в ковер из собственных планов и чужих ожиданий и отправляются в один гребаный карьер несбывшихся надежд. И думают, что они свою жизнь строят.
не то чтоб меня лично это сильно касается, но оно давит со всех сторон и мелькает в глазах еще дорогих друзей и знакомых. мне больно на это смотреть
Помню был один знакомый. мне было 15 ему около 20. говорил про сексуальную невостребованность. я удивлялась как это так. когда все кругом так и липнут наоборот. не знаешь как отбиваться от них. и что все разочаровывают быстро, как только ты их заполучишь.
Стоило change your taste in man и не только man и вот оно пожалуйста. Никогда не жаждала какого-то особого внимания, даже оно мне противно, когда слишком близко и явно проявлено. Но определенно какой-то энергии от людей хочется. И какие уж амбиции господа. Просто тупо для целостности психики видимо публика нужна иногда. И чем больше и чем при этом дальше она тем лучше.
Интересуются люди кругом друг другом и мной: как дела? что делаешь? что нового? не попал ли под дождь? как спал? что ел? где был?
Это у них как максимум - забота, как минимум - элементарная вежливость или общий интерес.
Для меня это - большей частью пустая времени. Хотя конечно всех понимать стараюсь и ценить отношение, хорошее с их точки зрения. Но по сути то в сухом остатке ноль.
Хочешь я сделаю это и это, хочешь сделаем то-то, я принес тебе то, что ты хочешь или что тебе сейчас нужно, давай я помогу там, где реально не помешает. Часто ли задаются такие вопросы? Часто ли после них следуют верные действия?
Раньше это относилось к благородным мужским качествам. Сейчас пожалуй мало в ком осталось вообще. Если есть, сдобрено доброй порцией другого дерьма, в котором все эти плюсы растворяются.
замечала сразу у нескольких людей в моем окружении, дальнем и ближнем манеру сперва кинуться ко мне на шею с какой-либо эмоцией, получить какой-никакой ответ и тут же либо исчезнуть, либо переключиться на что-то другое. наверное и мне тогда не нужно включаться полностью и стоит воспринимать их "фоном", хотя иногда так и выходит само собой
Но вот зазвучал голос саксофона. И мне стыдно. Родилось маленькое победоносное страдание, страдание образец. Четыре ноты саксофона. Они повторяются снова и снова и будто говорят: «Делайте как мы, страдайте СОРАЗМЕРНО ». Ну да! Само собой, я хотел бы страдать именно так, страдать
ОНА не существует. Даже зло берет: вздумай я сейчас вскочить, сорвать пластинку с патефона, разбить ее, до НЕЕ мне не добраться. Она всегда за пределами — за пределами чего то: голоса ли, скрипичной ли ноты. Сквозь толщи и толщи существования выявляется она, тонкая и твердая, но когда хочешь ее ухватить, наталкиваешься на сплошные существования, спотыкаешься о существования, лишенные смысла. Она где то по ту сторону. Я даже не слышу ее — я слышу звуки, вибрацию воздуха, которая дает ей выявиться. Она не существует — в ней нет ничего лишнего, лишнее — все остальное по отношению к ней. Она ЕСТЬ.
Я тоже хотел БЫТЬ. Собственно, ничего другого я не хотел — вот она, разгадка моей жизни; в недрах всех моих начинаний, которые кажутся хаотичными, я обнаруживаю одну неизменную цель: изгнать из себя существование, избавить каждую секунду от жировых наслоений, выжать ее, высушить, самому очиститься, отвердеть, чтобы издать наконец четкий и точный звук ноты саксофона. Можно даже облечь это в притчу: жил на свете бедняга, который по ошибке попал не в тот мир, в какой стремился. Он существовал, как другие люди, в мире городских парков, бистро, торговых городов, а себя хотел уверить, будто живет где то по ту сторону живописных полотен с дожами Тинторетто и с отважными флорентийцами Гоццоли, по ту сторону книжных страниц с Фабрицио дель Донго и Жюльеном Сорелем, по ту сторону патефонных пластинок с протяжной и сухой жалобой джаза. Долго он жил так, дурак дураком, и вдруг у него открылись глаза, и он увидел, какая вышла ошибка, — и случилось это, когда он как раз сидел в бистро перед кружкой теплого пива. Он поник на своем стуле, он подумал: какой же я дурак. И в этот самый миг по ту сторону существования, в том, другом мире, который видишь издалека, но к которому не дано приблизиться, заплясала, запела короткая мелодия: «Будьте такими, как я, страдайте
Многие люди испытывают потребность или желание общаться с другими об искусстве, философии, науке и т.п. вещах. Для меня часто достаточно просто соприкосновения с самими предметом обсуждений, чтобы почувствовать свое неодиночество.
И. БродскийГладиаторы Простимся. До встреч в могиле. Близится наше время. Ну, что ж? Мы не победили. Мы умрем на арене. Тем лучше. Не облысеем от женщин, от перепоя. ...А небо над Колизеем такое же голубое, как над родиной нашей, которую зря покинул ради истин, а также ради богатства римлян. Впрочем, нам не обидно. Разве это обида? Просто такая, видно, выпала нам планида... Близится наше время. Люди уже расселись. Мы умрем на арене. Людям хочется зрелищ.
Все, что происходит значительного, по природе своей противоречиво. Когда появилась та, для кого я пишу эти строки, я вообразил, что где-то вне, как говорится, в жизни, лежит решение всех проблем. Познакомившись с ней, я подумал, что ухватил жизнь за хвост, что получил нечто, за что можно уцепиться. Отнюдь -- у меня совсем не стало жизни. Я искал, к чему бы прибиться, и не находил ничего. Но в самом поиске, в попытках охватить, прилепиться, покончить с неустроенностью, я нашел то, чего не искал -- самого себя. Я понял, что никогда не испытывал ни малейшего интереса к жизни, а только к тому, чем я занимаюсь сейчас, к чему-то, параллельному жизни, одновременно и принадлежащему ей, и находящемуся вне ее. Что есть истина -- мало интересовало меня, да и реальное меня не заботило, меня занимало только воображаемое, то, что я ежедневно душил в себе для того, чтобы жить. Умереть сегодня или завтра -- не имеет никакого значения для меня и никогда не имело, но то, что даже сегодня, после многолетних попыток, я не могу высказать то, что думаю и чувствую -- мучит и терзает меня. Теперь мне понятно, что с самого детства я, ничему не радуясь, гнался по пятам самовыражения, и ничего, кроме этой способности, этой силы, не желал. Все остальное -- ложь, все, что я когда-либо совершил или сказал не согласуясь с моими устремлениями. А это составляет довольно-таки большую часть моей жизни. Моя суть -- сплошное противоречие. Так обо мне говорили. Меня считали то серьезным и рассудительным, то легкомысленным и безрассудным, то искренним и открытым, то небрежным и беспечным. Я совмещал все это в одном, а сверх того был еще кем-то, неожиданным для всех и прежде всего для самого себя. Мальчиком шести-семи лет я любил сидеть у рабочего стола дедушки и читать ему, пока тот шил. Я живо помню его в те моменты, когда он, налегая руками на горячий утюг, стоял и разглаживал шов на пиджаке, а сам тем временем мечтательно глядел в окно. Помню выражение его лица, когда он стоял и мечтал, помню лучше, чем содержание прочитанных книг, лучше, чем наши с ним беседы, лучше, чем игры, в которые я играл на улице. Меня всегда очень интересовало, о чем же он мечтает, что позволяет ему вознестись над телесной оболочкой. Сам я до сих пор не научился мечтать наяву. Мой рассудок всегда прозрачен, живет минутой и все в таком духе. Его дневные грезы очаровывали меня. Я знал, что его мечты никак не связаны с работой, с нами, знал, что он одинок и что одиночество означало для него свободу. А я никогда не был одинок, и меньше всего в те минуты, когда был предоставлен самому себе. Казалось, меня всегда кто-то сопровождает: я был словно крошка от большой головки сыра, какой я себе представлял мир, и я никогда не прекращал думать об этом. Я никогда не существовал отдельно, никогда не мыслил себя целой головкой сыра, вот так-то. Следовательно, даже если у меня и был повод погоревать, пожаловаться, поплакать, я сохранял иллюзию принадлежности к общему, вселенскому горю. Если я плакал -- значит, и весь мир заливался слезами -- так я себе это представлял. Я очень редко плакал. По большей части я весело смеялся, приятно проводил время, а проводил я время приятно потому, что, как сказал раньше, я действительно ни хрена ни во что не въезжал. Если мне худо -- значит, и повсюду худо, я был убежден в этом. А всех хуже тому, кто слишком беспокоится. И это обстоятельство еще в раннем детстве сильно впечатляло меня.
i watched you from a distance
increasing space at your request
dim light and narrow view
i watched tthis take control of you
it hurts me to see you
your eyes spoke words
you didnt care
you trusted what betrayed you
its gone and no one
really cares at all
said you've only got one time baby
this time is only
worth what you make of it
the fractions in you i love
are vacant
you need this?
you got it
say all the right things
hesitance consequences
cover it up
make sure
you cover it up
nobody knows you
nothing risked
nothing gained
he who pleads his case
i can hardly see you
through the cracks of the wall
you wouldnt know a good thing
if it pinned you to the ceiling
you've got a simple problem
its your problem
its my problem
what you want is now
(c)