Рецепт счастья.
Создается мечта, чистая, светлая, эдакий смысл жизни и прочее. Полностью осмысляется, прочувствовается, щупается желанием и воображением, взвешивается как следует.
И потом, имея эту мечту и все с ней взятое - начинаешь удаляться от нее, делать вещи явно не могущие к ней привести, к мечте этой. все отвергается, все делается хрен пойми как, а когда хренова - вспоминаешь эту мечту и чувствуешь счастье.
Есть варианты с прочувсвтвованием мечты на опыте, достижение и потом уже отторжение ее из жизни своей.

Я забыл с чем рифмуется "жди"
Но у времени много слов
Я увидел как впереди
Точит косу старуха-любовь
Снова краски меняет страх
На плетень моих белых стен
С темной ночи и до утра
Черной женщины падает тень

...Никто не придет

Я накапливал звуки и сны
Называл это "белый джаз"
Все ушло с ее легкой руки
В черных клавиш собачий вальс
Я писал о тебе белый стих
И вмещал весь словарный запас
В танец дикий твоих чернил
То что делало слабыми нас

Варвар пытается вырастить около себя цветок. Вот прям под окном своего дома.
Все говорит о том, что цветок будет прекрасен, будет велик и грандиозен, как бы.
И вот варвар его сажает, поливает, туда-сюда, читает ему Петрарку, Байрона и даже пару глав Бокаччо.
Цветок не роза, не тянется к нему, как к маленькому принцу, но варвар чем-то чует, что хочется цветку чего-то еще.
Ладно, читать кое-как варвар выучился, но что еще от него можно потребовать?
Он выстругивает что-то похожее на лютню, он бегает за дикими лошадьми, обдирает их хвосты и делает что-то похожее на струны, он учится, он наигрывает цветку и лед зеппелин, и дорс, и дип перпл, даже зе ху наигрывает, сам так притоптывает еще.
Цветок даже отворачивается почему-то.
Ну ладно.
Проходит время, скоро уже и показать бы цветочку всю его мощную красоту, всю его монументальную первозданность. Да не хочет что-то. Варвар грустит, ждет.
И как у них, варваров, заведено - проходят мимо старые его друзья-враги, бывает у них со временем желание побродить.
И, естессно, не просто так, а за подраться и прочее.
Ну и вот идет какой-нибудь там викинг мимо варвара, ну и давай на него зубы скалить. Варвар, конечно, тут же ему дубиной по шлему.
Минут через пять, викинг как бы повержен, падает, истекает кровью. Обильно так.
И цветок, ого, тут же очухивается, тянется к этой крови, пахнущей медом и рыбой, жадно опускает в нее свои листья, и пульсирует в такт угасающей жизни викинга.

Тянется, растягивается, бежит и течет змеиной струей,
сквозь облачные пески и воздушные щели мировоззрений.
Щекочет легким огоньком, осыпается лавиной листвы,
наполняет воздух легким взмахом сухой ткани.
И всегда помнит,
рядом, очень близко.
За стеной, где падает пепел и несется напуганная пылинка,
За стеной, где очерчивается последний шаг, фиксируется, в неосознанном желании оставить и уйти, но приковывая себя к мгновению..
За окном, когда такая белая и невообразимо легкая, когда такая бурая и феерически жадная сила играет с настроениями, бросает в стороны и заставляет менять и меняться.
На руках и около стен, на стенах и около рук, под пальцами, вместе с карманами, в ожидании, в рассерженной сутолоке, везде, везде, везде, везде.
Время - тот самый "Преследователь" Кортасара, но больше ничего.

- Нет, она не может быть Анной Карениной, такая смешная моська не может быть ни у одной женщины, - сказал Томаш. - Это скорее Каренин. Вот именно, Каренин. Точно таким я его и представлял. - Но если мы станем звать ее Каренин, не повлияет ли это на ее сексуальность? - Вполне возможно, - сказал Томаш, - что сука, которую хозяйка постоянно называет именем кобеля, будет иметь лесбийские наклонности. Томашевы слова удивительным образом сбылись. Хотя обычно сука тянется больше к хозяину, чем к хозяйке, Каренин испытывал противоположные чувства. Он решил быть влюбленным в Терезу, и Томаш был ему за это премного благодарен. Гладил его по голове и приговаривал: "Ты молодец, Каренин. Именно этого я и хотел от тебя. Если меня одного ей мало, ты должен мне помочь". Но даже с помощью Каренина ему не удалось сделать ее счастливой.

Ну так вот.
Ангел уходит, варвар как бы возвращается в свой привычный быт.
Проходят недели, то варвар со склонной ему натуралистичностью ломает лбом деревья, то ревет над томиком Бродского, а то и вовсе играет с секирой и учебником по философии, одновременно. Такой вот загадочный стал варвар.
Месяц метается, никак не поймет, какая натура таки его - варварская, ну или та, что менее такая суровая, но тоже убедительная. Запутался. И ни одного ангела на горизонте, кто подсказал бы, подсветил потемки его.
И совсем, ну вот совсем, не понимает, что ему идиоту делать..)

Одному недалекому варвару частенько приходилось выбираться из берлоги, дрова там порубить, скотину какую завалить, есть-то надо что-то и на что-то.
И вот в недалеких его странствиях часто происходила с ним такая штука.
Идет он по тракту или тропинке лесной, напевает свои варварские мотивы, ломает головой деревья, ковыряется в зубах копьем, все как обычно, ага. И вот идет, а на дороге ,или около нее, или на каком кустике рядом, опа - сидит далекая, прекрасная дева, ангел во своей прекрасной и удивительной плоти. Варвар естественно тут же садится своей лохматой задницей на дорогу или пень какой-нибудь, чешет свою косматую репу и пытается оформить в себе это чувство, неизведанное ранее, вроде и не голод, и не в сортир хочется, даже не боевое исступление. Очень странное в общем чувство его захватывает.
А это неземное создание вдруг да обращает свои неземные глаза на это земное недоразумение, ковыряющееся в носу от избытка эмоций. Смотрит на него, а варвар под этим взглядом преображается, какой-то приятный, цивилизованный облик принимает, куда-то деваются все манеры жителя леса, пропадает суровый нрав.. варвару хочется быть с ангелом, ангел, сам превратив его, влюбляется в новое воплощение варвара.
Но варвар на то и варвар, никуда ему не деться от своей дикости. Не умеет он обращаться с хрупким и нежным ангельским цветком. И со временем так и получается. Цветок начинает вянуть, космы дикаря снова торчат во все стороны, ангел спрашивает - куда же ты делся, мой принц.. а варвар и сам не знает, как мог он вернуться к этому обличию, как мог он променять счастье на удовольствие.
Ангел, конечно, не очень долго думая сваливает от дикаря.
И поделом идиоту варвару, не стоит ему прикасаться к таким чудесным явлениям.

Сигарета каждый раз была как горький символ, символ освобождения, приветствие холодным

сизым объятиям одиночества.

Шаги облегчали, походка сбрасывала накипевшее, но дым не отпускал, сдавливал сердце, разливал пороги отчаянья по всем фронтам мыслей.

Ловушки, волчьи ямы из сожалений и окурков, как пепельницы глаз той единственной, кто наконец заткнет его пафосный поток мыслей. Как ее руки, холод снова и снова пробирался под пальто, холод опять пробовал на вкус остатки запаха его любимой клетки.

Он хотел бы поклясться, что в гробу видал самообман, что брошюры ритуальных киосков так далеки, что так высоко дерево, на которое он лишь начал восходить.. ну вы поняли, да.

Метро, лужи, маяк киоска и объятия другой клетки, другой смерти и других, других..

Луна моя Роза, сигарета моя Лилия, а Алисон где-то между карандашом и душой.

облокотился на свой подоконник, закурил, посмотрел на обои, штукатурку в естественной паутине лет.
нижний карниз обжигал даже через кеды, солнце явно что-то хотело донести своим напористым, усердным взглядом.
что связывает с этим миром, что помогает вернуться именно сюда для таких кратких, не дающих отдыха, перерывов. да, наверное именно вон та лампа - маяк для мотылька, подобного ему.
картина ошметков дня, равномерно распластанная по полу и, местами, по стенам, те самые дорогие когда-то побрякушки, оставить которые где-то еще ну никак не получалось.
пластинка с затертыми краями и бумажкой, давно уже не имеющей возможности объяснить, что доносила эта кость игольчатой души половины прошлого столетия.. и черт с ней, он знал все до первой ноты, каждый скрип звукоснимателя давно проторил схожие дорожки на его груди.
ну ладно, хватит.
окурок куда-то в глубь комнаты, искры рикошетят в коридор, черт с ним.
носки потрепанных красных кед отталкиваются, дом принимает в свой горячий вакуум, обволакивает, вытесняет все то, что могло быть иначе.
да, жизнь - интересная штука.

Демоническая женщина отличается от женщины обыкновенной прежде всего манерой одеваться. Она носит черный бархатный подрясник, цепочку на лбу,браслет на ноге, кольцо с дыркой «для цианистого калия, который ей непременно пришлют в следующий вторник», стилет за воротником, четки налокте и портрет Оскара Уайльда на левой подвязке. Носит она также и обыкновенные предметы дамского туалета, только не натом месте, где им быть полагается. Так, например, пояс демоническая женщина позволит себе надеть только на голову, серьгу на лоб или на шею, кольцо набольшой палец, часы на ногу. За столом демоническая женщина ничего не ест. Она вообще никогда ничего не ест.
- К чему?
Общественное положение демоническая женщина может занимать самое разнообразное, но большею частью она - актриса. Иногда просто разведенная жена. Но всегда у нее есть какая-то тайна, какой-то не то надрыв, не торазрыв, о которой нельзя говорить, которого никто не знает и не должензнать.
- К чему?
У нее подняты брови трагическими запятыми и полуопущены глаза. Кавалеру, провожающему ее с бала и ведущему томную беседу об эстетической эротике с точки зрения эротического эстета, она вдруг говорит,вздрагивая всеми перьями на шляпе:
- Едем в церковь, дорогой мой, едем в церковь, скорее, скорее, скорее.Я хочу молиться и рыдать, пока еще не взошла заря. Церковь ночью заперта. Любезный кавалер предлагает рыдать прямо на паперти, но «она» уже угасла. Она знает, что она проклята, что спасенья нет, и покорно склоняет голову, уткнув нос в меховой шарф.
- К чему?
Демоническая женщина всегда чувствует стремление к литературе. И часто втайне пишет новеллы и стихотворения в прозе. Она никому не читает их.
- К чему?
Но вскользь говорит, что известный критик Александр Алексеевич, овладев с опасностью для жизни ее рукописью, прочел и потом рыдал всю ночь и даже, кажется, молился - последнее, впрочем, не наверное. А два писателя пророчат ей огромную будущность, если она наконец согласится опубликовать свои произведения. Но ведь публика никогда не сможет понять их, и она не покажет их толпе.
- К чему?
А ночью, оставшись одна, она отпирает письменный стол, достает тщательно переписанные на машинке листы и долго оттирает резинкой начерченные слова: «Возвр.», «К возвр».
- Я видел в вашем окне свет часов в пять утра.
- Да, я работала.
- Вы губите себя! Дорогая! Берегите себя для нас!
- К чему?
За столом, уставленным вкусными штуками, она опускает глаза, влекомые неодолимой силой к заливному поросенку.
- Марья Николаевна, - говорит хозяйке ее соседка, простая, недемоническая женщина, с серьгами в ушах и браслетом на руке, а не накаком-либо ином месте, - Марья Николаевна, дайте мне, пожалуйста, вина. Демоническая закроет глаза рукою и заговорит истерически:
- Вина! Вина! Дайте мне вина, я хочу пить! Я буду нить! Я вчера пила! Я третьего дня пила и завтра... да, и завтра я буду пить! Я хочу, хочу, хочу вина! Собственно говоря, чего тут трагического, что дама три дня подряд понемножку выпивает? Но демоническая женщина сумеет так поставить дело, что у всех волосы на голове зашевелятся. - Пьет.
- Какая загадочная!
- И завтра, говорит, пить буду...
Начнет закусывать простая женщина, скажет:
- Марья Николаевна, будьте добры, кусочек селедки. Люблю лук. Демоническая широко раскроет глаза и, глядя в пространство, завопит:
- Селедка? Да, да, дайте мне селедки, я хочу есть селедку, я хочу, я хочу. Это лук? Да, да, дайте мне луку, дайте мне много всего, всего,селедки, луку, я хочу есть, я хочу пошлости, скорее... больше... больше,смотрите все... я ем селедку! В сущности, что случилось? Просто разыгрался аппетит и потянуло на солененькое! А какой эффект!
- Вы слышали? Вы слышали?
- Не надо оставлять ее одну сегодня ночью.
- А то, что она, наверное, застрелится этим самым цианистым кали, которое ей принесут во вторник...
Бывают неприятные и некрасивые минуты жизни, когда обыкновенная женщина, тупо уперев глаза в этажерку, мнет в руках носовой платок и говорит дрожащими губами:
- Мне, собственно говоря, ненадолго... всего только двадцать пять рублей. Я надеюсь, что на будущей неделе или в январе... я смогу... Демоническая ляжет грудью на стол, подопрет двумя руками подбородок и посмотрит вам прямо в душу загадочными, полузакрытыми глазами:
- Отчего я смотрю на вас? Я вам скажу. Слушайте меня, смотрите на меня... Я хочу - вы слышите? - я хочу, чтобы вы дали мне сейчас же, - вы слышите? - сейчас же двадцать пять рублей. Я этого хочу. Слышите? - хочу.Чтобы именно вы, именно мне, именно мне, именно двадцать пять рублей. Я хочу! Я тввварь!... Теперь идите... идите..., не оборачиваясь, уходит ескорей, скорей... Ха-ха-ха!
Истерический смех должен потрясать все ее существо, даже оба существа - ее и его.
- Скорей... скорей, не оборачиваясь... уходите навсегда, на всю жизнь,на Читать далее...

[показать]

меня разрывает желанье любить,
желание вновь пережить эти драмы,
меня вновь и снова бросает курить
какая-то вечная, старая дама.
щелчок - и вот снова метаю искру,
и лбом об истерзанный камень асфальта,
затяжка.. я снова иду в пустоту,
как будто не знаю такого гештальта.

Я умею любить облака,
Вижу краски рассветних улыбок.
Так давно, что почти никогда
Улыбался и сам, без ужимок..
Сигаретный дымок поднимая
Отвергая нелепую сладость
Я встаю, тот дымок забирая
И исчезну, не трогая радость.
Опостыли привычки, разнуздан мой нрав
Улетели все птицы, те, которым был рад
Снова глаз сквозь ухмылки
Ранен в душу потресканой рамой
И опять те ужимки
И по новой, на старые шрамы

Бет отбросила тряпку, закрыла лицо руками, подтянула колени и посмотрела на лист снова.
А листом-то он уже не был. С некогда белой бумаги смотрели глаза, смотрели стекла очков, тянулись руки,
от его краев бежали ноги, бабочки на шеях были развязаны, шляпы висели нелепым грузом на пустых головах, поверх невыразительных лиц без тени понимания. Ох, это слово.. что вообще дают слова..
глупость.
Мысли были далеко, слух витал в шуме города и ветра, так полюбившего высоту ее этажа.. пальцы нашарили тряпицу и терлись об нее, смазывая причастность к совершенной печали, отчаянью и страху. Вон тот мужчинка в половинках очков, с корявой бородкой, кажется подавал еще знаки..
слева повеяло рыбой. Хм.

Дождем по сердцу,
Скомканой замазкой..
Нелепой рифмой по губам
И старой, неказистой лаской.
Затертым пальцем вдоль эскиза
Перевернуть, потом порвать
И как обычно, от каприза,
Куда-то в полночь убежать
Улыбкой серой, миной старой
Как трещиной пройти вовне
Дешевой присказкой усталой
Топить луну в твоем вине.
Оторопела будто птица
Взмахнула клювом просто так
Потом, как будто, улетела
И плюнула на мой бардак.

Это цитата сообщения Jess_L Оригинальное сообщение

Эшер, Морис Корнелис (1898-1972)

Незнакомцам он иногда казался наивным и неловким. Он не был создан для пустой болтовни. Он был слишком самокритичен, и безжалостно видел насквозь других. Он отрицал фамильярность и с теми людьми, что не были близки ему, обращался вежливо, но на расстоянии.
Эшер расстался с архитектурой, чтобы быть графиком. Он пытался в своих гравюрах показать, что мы живем в прекрасном и упорядоченном мире, а не в бесформенном хаосе, как иногда кажется. Его работы – мост между наукой и искусством. При этом они всегда игривы. Он получал удовольствие, смешивая двух- и трехмерность, плоскость и пространство, смеясь над гравитацией. Вы уверены, что пол не может быть одновременно потолком? Вы уверены, что окажетесь на верхнем этаже, поднимаясь по лестнице?
Первые в ряду его работ – иллюстрации к законам симметрии. Изучая дворцы в Альгамбре, Эшер заинтересовался тем, как мавры заполняли плоскости подобными фигурами, переходившими друг в друга без пробелов. Так же подобные узоры встретились ему в работах японских художников. Но работы самого Эшера отличают две особенности – он всегда использует узнаваемые изображения, взятые из живой природы, и цветовые контрасты. Он выработал 3 принципа регулярного заполнения плоскости: переноса, осей и скользящего отражения.
[698x215]
Читать далее...

Сон Бодлера перевернулся.
Тысячи маленьких человечков несли свои маленькие гробики, набитые ритуальными гриммуарами, жертвенными перьями и блестящими, антрацитовыми приборами, шли через силу, их разрывали стоны предвкушения, будущий транс приводил их в ужас, но более старшие сектанты были неумолимы.
И вот, все эти человечки собрались на своих местах поклонения темным культам, древним, как бороды мертвых нынче греков. Ритуально опущенные глаза, но любопытство неопытных умов довлеет, кто-то нет-нет, да поднимет осторожный взгляд.. и тут же прячет внутри своей темной душенки, поглубже, подальше..
юную деву, выбранную первой жертвой, поднимают над толпой, проносят вокруг... и шествие продолжается в стены мрачного храма.. наступает апогей страха и отчаянья - раздается гротескный, невыносимый грохот гонгов... и праздник смены периода из древних, умерших календарей объявляется открытым. Все людишки садятся за свои маленькие алтари и...
- Дети, это ваш первый урок!..

в жизни таки есть магия. захватывающая, бросающая по сторонам, но неизбежно тянущая к своему центру, к той точке, где сливаются наши сердца, где отчаянье остается за гранью, уходит, не в силах повлиять на нас.. и найти эту точку - действительно счастье, а отталкиваться, отдаляться от нее - действительно боль.
Вот с одной стороны - люди вместе, люди настолько близко, что ничего нет между ними.. но мы так привыкли быть обманутыми, привыкли, что кто-то попытается вытереть о нас ноги рано или поздно, что настороженность между бесконечно любящими все равно получаются мелкие, неприятные размолвки.. нелепость...