как в клетке, как в стекла, как в панцире или раковине,
как дырявая пещера, ощерив пасть на дырку в небе,
как промозглая улица сквозящая меж разобранных панелей и порванных аллей.
и кругом как холодные, как гладкие и холодные, высоченные, толстые и ужасные...
Нынешняя молодёжь, например, думает, что если написать на майке «хуй войне», то с этой войной что-то такое случится. Ага. Этой войне уже показывали и хуй, и жопу, и пизду, и ебались против войны, и кололись, и резали вены, а один дедушка даже не ел ничего четыре года — ну и толку? Как была война, так и есть, и всегда будет, потому что нет больше никакого другого такого же полезного и, главное, выгодного занятия.
Да ладно, хуй с ней, с молодёжью, молодёжь, она никогда не бывает хорошая. Ну, а остальные чего? Кто вот из вас умеет хотя бы разобрать автомат Калашникова? Я даже не спрашиваю про собрать. В какую сторону наматываются портянки, а? Что такое антапка? Сколько пальцев должно быть от шапки до бровей — три или четыре? Или, может быть, два? В какую сторону падать ногами, если вспышка слева?
Утрачены простейшие умения: вскипятить воду при помощи двух гвоздей, прикурить от электрической розетки, не говоря уже про прикурить от лампочки — этого и в хорошие-то времена не всякий умел. Играть на гармошке кто может? Очищать одеколон с помощью железного лома? Да хотя бы выпить одним махом полный стакан ректификата?
И женщины наши — что они умеют, кроме как подманить неприятеля своим телом? А задушить-то его правильно не умеют, когда он заснёт. Да ещё, чего доброго, к нему привяжутся, детишек от него нарожают неприятельских. А вот спрятать Партизана, чтобы не под койкой и не в шкафу, а так, чтобы он назло врагу просидел два года в погребе, удовлетворяя и справляя все свои естественные надобности — нет таких женщин, не вижу я их.
Вот вы, наверное, думаете, что отцы наши и деды победили Гитлера с помощью науки и техники? Хуй! Исключительно благодаря правильной намотке портянок, спирту, гармошке и неказистым женщинам в телогрейках.
Ведь самое главное — это чтобы неприятель понял, что делать ему здесь абсолютно нехуй.
Вечно в пути, постоянно один,
Вечно в метаньях, но, бывает, любим.
Часто в сомненьях, но ведь было оно.
Часто печалях, всё - плохое кино.
Путь под солнцем, счастье в конце бездонной бутылки,
Но что это за счастье, если его можно достичь?
Мечется, решает, но что и зачем, кому, для кого...
бывает, хочется жаренной картошки. А рядом
только нелепая метафизика, на вроде
"как же мне теперь жить" или "почему, зачем"
и даже без соли.
Хочется прижаться к холодному стеклу горячим лбом
а кругом предрассудки, и даже вместорассудки.
клише,заезжанныедопаническогоужаса.
Чего хочу, что держит, где я, эйлюди
не слушайте меня, не слыште меня
пока я сам себя не услышу.
Держите ноги своих мнений у меня на шее
брасайте в душу мне маяковский пафос (мой тоже)
но хотя бы держитесь сами, не делайте
меня совсем бесполезным nihil'ем
пусть я буду хотя бы мухомором познания,
хотя бы трюмо с зеркалами, смотрящими с разных
сторон
пусть хоть капля моих слов окажется хоть рядом с вами,
ведь все не напрасно, не все напрасно,
все не напрасно ведь....
А то вечно всё
словами умершего прозаичного поэта
"Хотели как лучше - получилось как всегда"
Я не хочу быть нужным больше, чем я уже кому-то нужен
просто
посмотрите, как же все просто..
Теория струн утверждает, что никакой сингулярности в черных дырах нет, ибо вся Вселенная имеет минимальный размер сжатия (так называемый планковский размер), после которого автоматически «вывернется наизнанку» и вновь начнёт расширяться. Точнее, продолжит сжиматься, но по всем физическим наблюдениям это будет выглядеть как расширение.
-Эй, Он! Найди меня.
-Ты шутишь? живу в мире серых иллюзий и разбитых зеркал, где свет только для отражения в глазах и блеска на пулях. Вокруг только разбитые дома и разрушенные машины, ветер носит остатки чьих-то жизней синусоидой по ленте Мебиуса. Вечность отхаркивает мокроту смерти на головы, а ведь это только и, может быть, она.
-Он, ты слишком похож на тень, ты же живее! Давай, чего тебе стоит? Будет весело.
- видимо не понимаешь меня так же, как я вряд ли пойму себя.
-Ладно, давай тогда покурим, видимо это все, на что у тебя хватает силы воображения..
Влево...Влево
Она заглядывает в окно следующей комнаты. Кабинет? Детская? Точно сказать невозможно. Она отворачивается и поворачивается снова, как будто мига достаточно, чтобы открылась новая перспектива, но комната остается загадкой. Она пытается собрать ее по фрагментам, как мозаику. Недокуренная сигарета, балансирующая на губе пепельницы. Влажная тряпка на подоконнике. Клочок бумаги на столе с надписью от руки (почерк совсем как у нее): Это мы с Августиной. 21 февраля 1943
"Ты всегда на себя наговариваешь -
- огорчилась Стелла. -
Давайте сначала поедим, и
не трать прежде времени желчь. Мы все о себе не высокого мнения,
потому что на самом деле
мы - лучше многих"
непонятные волосы, живущие своей странной, не интересной жизнью, средней высокости лоб, до Бродского явно не дотягивает, выдающиеся куда-то брови, густые отчасти, небольшие глаза, цвета унылой, жухлой листвы, длинные ресницы, не очень длинный, в меру широкий нос, от него складки к кончикам бездарных губ, а чуть выше них почти симметричные мешки под глазами, впрочем не очень-то знаменательные, уши обычные, одно с отверстием под нечто, хотя хотелось бы по боле этих самых, отверстий-то, с жизненными принципами вместе выделившиеся скулы, на них странная поросль, разная с разных сторон, на подбородке перебродившая на пару месяцев щетина...
а что внутри
Легко так..
Он шел по серой улице, с наслаждением смотрел в серое, темнеющее небо.
Легко и свежо.
Шаги размеренно, под музыку остужали, накрапывающая свобода немного приземляла, но не давила. Гармония и...
Я. Он шел и знал, что в кои-то веки у него есть Я. то самое, одно единственное, заполняющее все пустоты и недосказанности самому себе...
Он поднялся в низости своего сна и выкрикнул им в души:
- Вы, вы все, все Вы!!! Вы виновны, виновны в своей любви... вина ваша - ваша любовь!!!!
И все обратили на него глаза, торчащие из рук. И сотни сетей снова сдавили его грудь.
И ни шагу в сторону, их грусть и разочарование, казалось, только сильней прижимают его вверх, в петлю из их привязанности, совсем и никому не нужной. В первую очередь им, а его никогда не спрашивали.
- Ну так растерзайте же, втопчите в себя, разорвите на нервирующие образы и паутинки, лелейте меня в своем эгоцентризме, все равно, уже всем все равно...
Только небо видело его глаза, как сигаретные угольки затухающие, чтобы сиять только около рта, гаснущие на ветру и, в итоге, размазанные вместе с его душой.
Она у меня как сны. или сны вместо памяти.
Очень редко когда получается отличить сон от воспоминания, какие-то кадры из жизни - от осколков сна.
И мечется разум, трескается о стены из этих картин, эти фотообои случайных событий..
Но так и надо, конкретике не место в хаотичном потоке, порядок есть, но не знание его устоев и держит на плаву ту легкость, что дает смотреть, видеть и знать.