С Днём Рожденья, мой Дорогой, Любимый и Обаятельный Жозеф!
Спасибо за то, что Ты оставил после себя...да..."так оставляют след..."
за творчество, которое так нам близко и дорого.
за строки, которые уже стали афоризмами...
спасибо, за откровенность со мной(нами). Не каждый поэт на это способен...
твои мысли охватывают словно волна...
ибо время столкнувшись с памятью узнаёт о своём бесправииKseni_Y23-05-2007 17:40
my beloved Joseph!
Он говорил, что надо браться за любую работу, в Америке ничто не вечно, а, напротив, скоротечно. И ещё говорил, что нечего волноваться из-за акцента, вся страна состоит из эмигрантов, и важно только, чтобы тебя поняли. (Впрочем, я замечала, что сам он был очень чувствителен к акцентам, старался говорить с британским, а русский акцент его в особенности раздражал). Одно из наставлений, сказанное довольно громким голосом было следующим: "В общем, оглянись вокруг себя, не ебёт ли кто тебя". В этот момент из-за соседнего столика поднялась дама в чёрной шляпе и подошла к нам: - Извенити, ради Бога, что я прерываю ваш разговор. я - руская, меня родители привезли сюда когда я была ещё ребёнком. Я стараюсь не забывать язык, много читаю, но всёже боюсь, что мой русский старомоден и я многих новых выражений не знаю. Например, вы сейчас сказали какую-то кажется пословицу, которую я никогда не слышала. Вам не трудно пожалуйсто повторить её для меня? Я засмеялась, он поперхнулся и покраснел. "непомню, что я сказал" - пробормотал Жозеф, подозвав офицанта. Мы расплатились и ушли.........
Как давно я топчу, видно по каблуку.
Паутинку тоже пальцем не снять с чела.
То и приятно в громком кукареку,
что звучит как вчера.
Но и черной мысли толком не закрепить,
как на лоб упавшую косо прядь.
И уже ничего не сниться, чтоб меньше быть,
реже сбываться, не засорять
времени. Нищий квартал в окне
глаз мозолит, чтоб, в свой черед,
в лицо запомнить жильца, а не
как тот считает, наоборот.
И по комнате точно шаман кружа,
я наматываю, как клубок,
на себя пустоту ее, чтоб душа
знала что-то, что знает Бог.
1980 - 1987
каждый раз бывая на Василеостровской вспоминаю следующее:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
- До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
- словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
Когда Иосиф Бродский прилетел в Стокгольм получать Нобелевскую премию, один из журналистов прямо в аэропорту спросил его: “Вот вы американский гражданин, живете в Америке, и вы русский поэт и премию получаете за русские стихи – кто же вы? Американец? Русский”. – “Я еврей”, – ответил Бродский...
На прощанье - ни звука. Граммофон за стеной. В этом мире разлука - лишь прообраз иной. Ибо врозь, а не подле мало веки смежать вплоть до смерти. И после нам не вместе лежать.
II
Кто бы ни был виновен, но, идя на правеж, воздаяния вровень с невиновным не ждешь. Тем верней расстаемся, что имеем в виду, что в раю не сойдемся, не столкнемся в аду.
III
Как подзол раздирает бороздою соха, правота разделяет беспощадней греха. Не вина, но оплошность разбивает стекло. Что скорбеть, расколовшись, что вино утекло?
IV
Чем тесней единенье, тем кромешней разрыв. Не спасут затемненья ни рапид, ни наплыв. В нашей твердости толка больше нету. В чести - одаренность осколка, жизнь сосуда вести.
V
Наполняйся же хмелем, осушайся до дна. Только емкость поделим, но не крепость вина. Да и я не загублен, даже ежели впредь, кроме сходства зазубрин, общих черт не узреть.
VI
Нет деленья на чуждых. Есть граница стыда в виде разницы в чувствах при словце "никогда". Так скорбим, но хороним, переходим к делам, чтобы смерть, как синоним, разделить пополам.
Невозможность свиданья превращает страну в вариант мирозданья, хоть она в ширину, завидущая к славе, не уступит любой залетейской державе; превзойдет голытьбой.
Что ж без пользы неволишь уничтожить следы? Эти строки всего лишь подголосок беды. Обрастание сплетней подтверждает к тому ж: расставанье заметней, чем слияние душ.
ХI
И, чтоб гончим не выдал - Ни моим, ни твоим - адрес мой - храпоидол или твой - херувим, на прощанье - ни звука; только хор Аонид. Так посмертная мука и при жизни саднит.
«Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы...
Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы,
историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство,
несвоевременную высадку на горшок и т.д.»
И.Б.
Так барашка на вертел нижут,
Разводят жар.
Я как смог обессмертил то,
что не удержал.
Ты как могла простила,
всё что я натворил.
Вобщем, песня-сатира
вторит шелесту крыл.
<…> [Долгая пауза] Такая глупость… Я часто думаю, насколько всё бессмысленно – за двумя-тремя исключениями: писать, слушать музыку, пытаться думать. А остальное…
- Даже дружба?
- Дружба – вещь приятная. Я бы и еду тогда включил… [Смеется.] Сколько бессмыслицы всю жизнь приходится делать: платить налоги, подсчитывать цифры, писать рекомендации, пылесосить квартиру…. Помните, когда мы в прошлый раз сидели в кафе, барменша что-то стала доставать из холодильника, не важно что… открыла дверцу, нагнулась и начала там шуровать. Голова внутри, все остальное торчит наружу. И так стояла минуты две. Я посмотрел, посмотрел… и вообще как-то жить расхотелось! [Смеется.] Бессмысленность просто убивает, да?
- Но, претворяя увиденное в образ и мысль, вы тем самым лишаете его бессмысленности.
- Тем не менее ваш взгляд уже успел это зафиксировать. И существование для вас скомпрометировано.
- Это возвращает нас к теме времени. Ведь эпизод с барменшей вы воспринимаете как некое вместилище пустоты…
- Пожалуй, да. <…>
Раньше здесь щебетал щегол
в клетке. Скрипела дверь.
Четко вплетался мужской глагол
в шелест платья. Теперь
пыльная капля на злом гвозде -
лампочка Ильича
льется на шашки паркета, где
произошла ничья.
Знающий цену себе квадрат,
видя вещей разброд,
не оплакивает утрат;
ровно наоборот:
празднует прямоту угла,
желтую рвань газет,
мусор, будучи догола,
до обоев раздет.
Печка, в которой погас огонь;
трещина по израсцу.
Если быть точным, пространству вонь
небытия к лицу.
Он верил в свой череп. Верил. Ему кричали: "Нелепо!" Но падали стены. Череп, Оказывается, был крепок.
Он думал: За стенами чисто. Он думал, Что дальше -- просто.
...Он спасся от самоубийства Скверными папиросами. И начал бродить по селам, По шляхам, Желтым и длинным; Он писал для костелов Иуду и Магдалину. И это было искусство.
А после, в дорожной пыли Его Чумаки сивоусые Как надо похоронили. Молитвы над ним не читались, Так, Забросали глиной... Но на земле остались Иуды и Магдалины!
Свивает осень в листьях эти гнезда. Здесь в листьях осень, стук тепла, плеск веток, дрожь сквозь день, сквозь воздух, завернутые листьями тела птиц горячи. Здесь дождь. Рассвет не портит чужую смерть, ее слова, тот длинный лик, песок великих рек, ты говоришь, да осень. Ночь приходит, повертывая их наискосок к деревьям осени, их гнездам, мокрым лонам, траве. Здесь дождь, здесь ночь. Рассвет приходит с грунтовых аэродромов минувших лет в Якутии. Тех лет повернут лик, да дважды дрожь до смерти твоих друзей, твоих друзей, из гнезд негромко выпавших, их дрожь. Вот на рассвете здесь также дождь, ты тронешь ствол, здесь гнет. Ох, гнезда, гнезда, гнезда. Стук умерших о теплую траву, тебя здесь больше нет. Их нет. В свернувшемся листе сухом, на мху истлевшем теперь в тайге один вот след.
О, гнезда, гнезда черные умерших! Гнезда без птиц, гнезда в последний раз так страшен цвет, вас с каждым днем все меньше. Вот впереди, смотри, все меньше нас. Осенний свет свивает эти гнезда. В последний раз шагнешь на задрожавший мост. Смотри, кругом стволы, ступай, пока не поздно услышишь крик из гнезд, услышишь крик из гнезд.
Пришел сон из семи сел.
Пришла лень из семи деревень.
Собирались лечь, да простыла печь.
Окна смотрят на север.
Сторожит у ручья скирда ничья,
и большак развезло, хоть бери весло.
Уронил подсолнух башку на стебель.
То ли дождь идет, то ли дева ждет.
Запрягай коней да поедем к ней.
Невеликий труд бросить камепнь в пруд.
Подопьем, на шелку постелим.
Отчего молчишь да как мышь глядишь?
Иль зубчат забор, как еловый бор,
за которым стоит терем?
Запрягай коня да вези меня.
Там не терем стоит, а сосновый скит.
И цветет вокруг монастырский луг.
Ни амбаров, ни изб, ни гумен.
Не раздумал пока, запрягай гнедка.
Всем хорош монастырь, да с лица - пустырь,
и отец игумен, как есть безумен.
1964