Текущая расстановка сил сегодня явно не в мою пользу. Я слушаю пагубную музыку, все мои благие начинания обламываются, как грифели в тупой точилке. Ночь придется делить с учебником по общаге, заливая плохо переваривающий информацию мозг галлонами дрянного кофе. Если повезет, утро проведу в компании с Хёгом и его "условно пригодными". Мой организм, время от времени напоминающий, что он все-таки женский, вызывает чувство тотальной уязвимости. Ко всему прочему присовокупляется шлюховатое настроение, которое вечно пытается запрыгнуть на точку максимума, но запутавшись в несдержанных ногах, соскальзывает в точку минимума. Во мне, скучая, беснуется Онегин. Их было так много - знакомых моих онегиных, печориных, обломовых - и все в одном лице, которое уже прожито мною и к которому мне так и не суждено было прикоснуться.
Должно быть, оттого, что рядом со мной нет никого, кому можно было бы с завидной параноидальностью рассказывать про глубочайший психологизм пушкинского романа, случайно и не совсем называть именами героев реальных людей, доказывать, что Татьяна - не дура, а Онегин - не лох, а просто несчастные люди, что все так закономерно, что даже не грустно. Как сама жизнь. И все равно жалеть. Должно быть, больше себя. Когда кончатся слова, рядом со мной не будет никого, в чье уютное плечо можно было бы зарыться вместе со всей своей несуразностью. Сегодня. Еще совсем не зрелые, но уже убедительно наглые лучи пытались добраться до чего-то там замерзшего внутри даже через пальто и любимый клетчатый шарф - сегодня вроде как была Весна. Только она у меня пока еще не чуется - насморк.
Без тебя - топологический кретинизм, отсутствие смысла, психоз, который поддается только твоей дрессировке и даже столь редкое наличие чая.
[454x466]
Стеклянные лифты, влажная прохлада губ, зеркальный от воды асфальт - этот город для меня. Изредка пробегают Степные Волки, ночной город поднимает завесу повседневности, сметая бутафорию занятости, в которую включены люди-винтики с их "брегетами". Ночной город понимает нас так же, как понимаем его мы.
-И, любя, отпускать, пусть на верную смерть.
Боль, которая наполняет твои глаза какой-то янтарной отчужденностью - может, от непонимания, может, наоборот - я хотела бы сделать так, чтобы она больше никогда не возвращалась.
-Должно быть, мы с тобой слишком поэтические натуры для любви.
Задыхаясь и поскальзываясь, шел я по городу, всегда равнодушному и, потому, вечному. Почти полную луну омывали грязные облака.
Люди в метро, такие независимые со своими газетами, книгами, плеерами, плотным графиком работы снова раздражали. Когда поезд резко затормозит, они начнут цепляться друг за друга, судорожно подминать под себя, они будут так близки. Вариация на тему вселенской любви.
Я бы целовал твои улыбки бесконечно.
Мечты и воспоминания были самым укромным местом для отступления. Но я отказался от них столь естественно, что даже не понял, было ли это добровольным актом. С тобой я начал жить. Прости, даже обращением к прошлому я не могу укрыть свою ревность.
Появляться на свет, когда все его гасят. Обнажить душу, которую никто не увидит, только ты, только для тебя. Умирать каждый раз, когда рассвет снова вынудит одеть маску, которая - тоже я. Когда город бесшумно дышит временем романтиков, можно быть безответственно легким и беспошлинно улыбаться. И не думать о предстоящей казни за счастье. Ведь улыбаться положено через боль, иначе со мной будет трудно общаться. Жизнь всегда была слишком долгой, что бы стать манифестацией исключительного. Участь романтика - смерть или постепенная реинкарнация в реалиста. Но это пока не имеет значения, как и все остальное, впрочем. Я никогда не думала о "тебе". Я думала только о "нас", совершая ошибку. И скучала в собственном эгоизме. Моя февральская кареглазая весна требует жертв. Я очень хочу измениться.
Отдаляясь, становишься ближе. И наоборот. Мою жизнь рисуют синусоидой, и не всегда по клеточкам. Когда-то я знал, что все дороги ведут к тебе. И ни на одной из них я не мог поскользнуться. Я бродил далекими неизведанными районами, бережно укрывая боль свою вязаным шарфом. Я так боялся, что она тоже пройдет. Любимое мое воспоминание, иногда я скрываюсь в мысли, что время нелинейно. Мозг срочно нуждался в ревизии, но сознание отчаянно пыталось дезертировать в самые дорогие мне символы. Внезапная судорога мышцы рта идентифицировалась с улыбкой. И свобода была зависимостью. Всю вопиющую априорность нашей встречи я принимал спокойно. Я думал, что ты - это уже неизлечимо.
Радость моя заповедная, мне уже давно не снятся сны.
Настроение сейчас - уходить всегда проще, чем оставаться
Снег метался по асфальту. Убаюканный ветром город прощался со мной, провожая в подземный переход. Лицо еще помнило тепло и мягкость твоих губ, несмотря на холод. Прижавшись к дверным стеклам пустого вагона, я развлекала себя ленивыми мыслями, которых приходилось тянуть за хвост, пока не надоело. Иногда мне ПО-НАСТОЯЩЕМУ тебя не хватает. Знаю, однажды случится крайняя точка, или начало координат, с которой начнется твой самостоятельный путь. Это будет настолько правильно, что моя логика не обнаружит возражений. Учителей должно оставлять. Но тем, кто привык уходить первыми, отпускать будет не легко. Ведь с собой ты уносишь их, может, самую значимую роль. Может, даже не роль. Но мы отпустим своих учеников, когда уже больше не будет сил бесконечно бежать впереди, захлебываясь забытой скоростью. А пока есть МЫ, не просто я и ты, остальное уже не столь значительно, не правда ли?
Художник ищет ее глаза.
-У тебя есть парень?
Вздернув подбородок, она щурится и говорит, что "парень" - понятие относительное. Черты ее лица отчетливыми импульсами проносятся сквозь призму его сознания, графитной тенью скользя по стенам лабиринта фантазии.
-Есть люди, которые меня любят.
-Значит, я буду одним из тех, кто стал этаким бризом за твоими плечами.
Он еще не настолько разочарован в жизни, чтобы быть несерьезным.
-Что, не устраивает?
-А ты опасна.
Направления векторов их интересов не совпали, как и пути, впрочем.
Немного неприятно, когда тебя приговаривают, тем более, когда подобное уже не ново. Может, дело не в моей потенциальной "опасности", а в слабости тех, кто имеет со мной дело?
[416x403]
Я привыкаю засыпать под стерео-удары твоего сердца. То, что начинается осенью, очень сложно перетащить через зиму. То, что обретаешь весной - обретаешь на мгновения - вечно.
Безответность как наркотик. Людям необходимо материальное воплощение их идеала, и иногда они увлекаются настолько, что отказывают ему в собственной, свободной от их фантазий, жизни. Но потеряв этого человека, они вполне смогут существовать, поскольку идеальный образ априори инсталлирован в их субъективность и никуда не денется. Второй компонент, необходимый для успешного функционирования - нечто живое и теплое и, прежде всего, доступное. То, чего всегда будет не хватать, несмотря на отсутствие духовного соприкосновения.
И все же... не исчезай.
[499x248]
-Иногда, я хочу вернуться к простому провоцированию конфликтов между булыжниками и человеческими головами, - мечтательно выдохнул Рендом, одновременно с ненавистью разглядывая чертежи здания, в вентиляцию которого я хотел пустить ядовитый газ. Я тоже, Рен, я тоже.
-А что, было и такое в вашей бессмертной биографии? - недоуменно поднятые брови оскорбляют моё чувство стиля. Если это не мои брови.
-Чего в ней только не было, - Рен хихикнул. Знаете, когда он хихикает, мне хочется зарубиться - до того странный звук. - Вот этот, - указующий жест на мою особу. - Однажды спалил целый квартал в чайна-тауне только из-за того, что с утра отказала кофеварка. Как выяснилось позже, там всего лишь закончились кофейные зерна, -Маркиз посмотрел на меня с обожанием, и чтобы скрыться от его взгляда мне пришлось закурить. Вроде живу я тут проездом и ем от случая к случаю. До сих пор стыдно за ту выходку. - Асоциальный тип. За вратами ему хотят дать приз зрительских симпатий среди наших. Как примеру для подражания.
Я уже не знал куда себя деть. Прятаться под стол - не актуально. Рубить головы с плеч - поздно. Приходилось терпеть.
-Идеальный отрицательный персонаж, - Рен все шутил. Меня это начинало бесить. Я с удовольствием взмахнул катаной, и нижняя половина галстука пернатого спланировала на пол.
-Больше ни слова. Ты забыл добавить, что я опасен для общества. Если я захочу поведать миру о своих подвигах - я издам книгу. И, надеюсь, без твоей редакции.
"Когда меня режут, я терплю, когда дополняют..." - ненавижу. (с)
Не спрашивая разрешения, случайные люди входят в мою жизнь чрезвычайно органично. И остаются. Случайные люди, мои подмостки, восторженно выносят диагноз "настоящая", обрекая на эту роль. Понимаешь, "человек" - это такая профессия. И очень прибыльная, кстати.
Мне было достаточно осознания своей человеческой сущности, чтобы стать мизантропом. Кусочек свободы в смятой фольге. В этом мире я искал того, к кому можно было бы привыкнуть, но приобрел только дурные привычки, из которых жизнь оказалась доминирующей. В этом мире я искал понимание. Но мне не о чем было говорить с теми, кто его обнаружил. Однако другой альтернативой я не располагал, а руки мои желали недозволенного. В этом мире я искал себя. Но не мог найти ничего лучше, чем в цветных мечтах своих режиссировать проект собственной жизни. А потом внезапным кашлем меня будило утро, и я еще долго не понимал, почему тебя нет рядом. В этом мире, где мое присутствие равносильно моему отсутствию, я все еще надеялся. Лучший выход для тех, кого здесь ничего не держит, но кому лень. И я скучал, не по кому-то, а по жизни. Но я был вполне готов умереть. Умереть с одним условием - чтобы тот, кому я дорог, остался несчастным навеки.
Но необходимо один раз проиграть по-настоящему, чтобы начать жить. И в один из вечеров, у самой кромки мироздания и неба, еще совсем прозрачной и далекой от чернильной синевы, я очень захотел любви. И полюбил. И заложив свою свободу в ломбард, обрел совсем иную.
P.S. Во всем виноват Камю.
Деревья клонились к открытой незаживающей ране магистрали. Их обнаженные тела, навечно выхваченные из танца всего преходящего, их руки, тянущиеся к иллюзорному теплу человечества, дышали особенно тихо и оттого особенно пронзительно. Вероятно, так мне показалось сегодня. А люди, люди, что шли навстречу мне, шли за мной - я видела только их беспристрастно скользящие по асфальту тени, которые я пыталась почему-то догнать. Все хрупкое и неустойчивое возвращалось, и люди в том числе. Они казались вечными.Ты приветствовал их молча, оставляя серьезными не только глаза, но и губы. Ты шел рядом.
Иногда я вижу, как боль кристаллизуется в твоих глазах. Она закрадывается в них из глубин, закрадывается периодически, так, что я почти перестала задавать ей вопросы. Ты говоришь про жестокое милосердие ангелов, ты говоришь про людей. И про тех, кто с тобой только потому, что ты - зеркало, в которое они смотрят и улыбаются своему отражению, про тех, для кого мера твоего присутствия в их времени определяется только твоей способностью быть безупречной декорацией. Но если картонная яблоня зацветет, ее выбросят за ненадобностью, ведь так? Ты говоришь про тех, чей соблазнительный взгляд сулит много сыра в мышеловке. И у них у всех своя правда, - моя рука лежит у тебя на лбу, скрывая пальцы в каштановых волосах, - ты можешь отпустить их, но должен остаться. Твое сердце бьется в мое ухо - близко-близко, но отдаваясь гулким эхом где-то за пределами города, столь неопределенно далеко. Так близко и так далеко одновременно - любовь? вечность? или просто я и ты? Ты говоришь: если хочешь жить полноценной жизнью, можешь рассматривать ее как последнюю сигарету. В темноте я улыбаюсь: снова - обреченность? Извини, это все сознание, - только отвечаешь ты и, кажется, закрываешь глаза...
[521x650]
Прожектора галереи царапали усталое небо. Он безотчетно потер средним пальцем запястье левой руки и отхлебнул еще кофе. Настроение таяло вместе с шоколадным мороженым, которое он не выносил, и которое оставила она. Люди исчезали из его жизни, преимущественно молча. Последние крупицы минут неудержимо сочились по тонкой талии песочных часов их терпения. Они уходили, бессильно, надломленно, но гордо неся в озябших руках стяг своей правды, своей непризнанной необходимости и теплоты. Они оставляли его проигравшим, делая ставку на время, быстротечность которого не вынесет на его берег ничего, кроме сожаления и боли. Они считали его предателем. Они имели право уйти и уходили, предавая в ответ. Они действительно так считали. И стальные обертки вагонов уносили их в давно известную ему неизвестность.
Мое раздражение возрастало по мере того, как в их чертах все отчетливее я узнавал свое лицо.
Знаешь, мы возвращаемся, чтобы уйти. И уходим, чтобы вернуться.
Пока плохо представляю, что будет завтра, телефон охрип от всевозможных вариаций празднования и исступленно-надеющихся голосов. Но завтра обязательно будешь ты.
С Наступающим.
На перекрестках Несбывшегося затерялись,
Замирая в спутавшихся крыльях,
Разобщенные души в тоске наблюдали,
Как оно становилось Былью.
Ничто не уходит навечно. Когда ты говоришь "никогда", ты просто не хочешь "когда-нибудь". Ты просто снимаешь с себя ответственность. За себя. Боишься. Не хочешь умирать. Ты просто не хочешь сквозняков, экзистенциального кризиса и неотвязного ощущения тотальной бессмысленности всего сущего. Твоей жизни. Смысл жизни - вечный символ, за которым - бездонное ничто. Ты так не хочешь его терять. Ты хочешь быть воплощением трагикомической харизмы, искусно примешивая к ней самоиронию. Долька лимона к твоему мохито.
Когда я скажу, что ты можешь вернуть то, что не дает тебе покоя, ты только многозначительно улыбнешься. Я говорю: люди не настолько переоценивают Время, чтобы не дать тебе еще один шанс. Они любят тебя. И даже искренне верят в то, что говорят. Ты говоришь - а еще больше они любят себя. Не хотят лишиться себя, лишившись того пьянящего драматизма, который ты привнес в их жизнь. И только поэтому они закроют дверь у тебя перед носом. И только поэтому ты никогда не вернешься.
Когда я говорю "когда-нибудь", я имею ввиду "никогда". Когда символы обретают материю, становится как-то не по себе. Мы можем бесконечно фабриковать в своей голове образы любви, которой, может, никогда и не было. Не грусти. Коннект с миром ты потеряешь очень быстро. Погрузись в мир идеальный. Точнее, ты и так там. С рождения. Просто прими это как данность. Субъективность в субъективности. И делай, что хочешь. Для начала - улыбнись.
Мне снова хочется весны, хотя эта зима неплохо аккомпанирует моему настроению. Только иногда бывает затруднительно соприкасаться душами, укрытыми за всем этим наслоением шарфов, шапок и пальто.
Он позвонил мне в девятом часу вечера, в тот самый момент, когда бесцельно блуждающая мысль случайно наткнулась на воспоминание о его еще не до конца растаявшем присутствии в моей жизни.
-Хм...я только что вспоминала тебя.
-А я только что проснулся и решил сразу же позвонить тебе. Знаешь, я пришел к выводу, что мне срочно надо влюбиться, чтобы еще хоть немного продержатся в этой дрянной жизни. И я позвонил тебе.
На том конце провода и города он вздохнул, а я усмехнулась. Население Москвы составляет несколько миллионов. Несколько миллионов одиноких людей.
-Выйди на улицу, на свежий воздух, погуляй, покури и успокойся.
-О да... Я приеду к тебе.
И он приехал. Должно быть, не услышав, как на другом конце невидимого провода вздохнула уже я.
Меня скоро доведут до нервного истощения люди, которые бесконечно гонят про любовь, про то, что могут (и хотят!) умереть за другого. Конечно, сдохнуть всегда было проще, чем жить с дорогим тебе человеком. Только прикол в том, что однажды земля уйдет из-под ног, и кто-то спасет твою жизнь. И ты даже не успеешь ничего вякнуть по этому поводу.
Довольно. Ирландские сливки, новые наушники, отсутствие планов и, блин, химия... химия... химия!