Слушать этот музыкальный файл

...

мне тебя не хватает. я не могу тобой насытиться.

Когда женщина, с которой ты живешь, работает или уезжает куда-нибудь по "казенной надобности", ты звонишь мне. Мы встречаемся у музыкальной школы имени Бетховена, как обычно. Ты сидишь в сквере на скамейке, сложившись под прямым углом, как кукла, которую убрали на полку, и стыдливо покуриваешь. Мы никогда не знали, куда идти, и никогда об этом не задумывались - и улицы расстилались перед нами, как ковровые дорожки, утекающие за горизонт. Мы ходили по кругу, не замечая того. Так было до сентября: когда лето могло не прятаться зябко по закоулкам, мы искрились спелым блеском и вообще могли позволить себе быть беззаботными. Но уже в те дни ты знал, что откажешься от меня ради меня самой. Я тоже это знала, но время по-прежнему было общим. Радиус прогулок стал стремительно сокращаться, пока не загнал нас в одну точку - комнату, где пахнет дымом, ветхими предметами и усохшими эмоциями. А сейчас мы пылимся на бульваре, ты временами пристально всматриваешься в мои глаза. Извечный лейтмотив - механистичность жизни, с которой борются такими же механическими методами, только подтверждая ее значимость. Ты уже давно смирился, а я еще пытаюсь балансировать между крайностями, иногда теряя равновесие - такой результат получится, если проецировать проблему непосредственно на нас. Но я, кажется, еще в состоянии тебя понимать.
-С тобой паталогически приятно, - ты улыбаешься, - не пропадай.
Я ныряю в свой подъезд.

Слушать этот музыкальный файл

Погружаясь во влажную тьму подворотен. Я собирал себя из осколков, некогда отзвеневших по асфальту районов, где я скрывался от привычного. Декаданс хорош только на публику, в действительности все намного проще и называется, скажем, не так благозвучно. Я не помню, более того, не знаю, как проходят дни, когда ты не имеешь возможности меня видеть.
Когда я снова наблюдаю за процессом собственного отторжения всего, что так или иначе относится к цивилизации, последняя начинает меня замечать. Если слабость, то открытая. Главное - не говорить. Иначе - снова станешь сильным. Когда этот город - уже не манифестация технического прогресса и силы человеческого разума. Когда этот город - не более чем руины человеческих судеб. Количество бесплатных мест не ограничено. Здесь даже смерть надо зарабатывать. А ты только и делаешь, что возлежишь на диване и стеклянными глазами пялишься в монитор. Умереть, захлебнувшись мартини, так аристократически пошло, так презрительно - смерть, чтобы заслужить которую достаточно приложить минимум стараний. Временами вполне устраивает. Ущербность человеческой натуры делает жизнь занятной. Ты паршиво ориентируешься в причинно-следственных связях, не согласен с базисными в мироздании вещами, плюешь на эмпирические постулаты, вверяясь интуиции и вообще абсолютно некомпетентен как прагматик. Зато всегда есть вера, надежда и что-то там еще, неопределенное.
Остывший чай, твой свитер, Гёте, который не прав уже в том, что возмутительно прав, тело, которое просто хочет любви - батарейка скоро сядет. Еще одна ночь и бессмысленный день.

Осела инеем на проводах моя вечность. Слишком много радиопомех, чтобы услышать чистую музыку внутри себя. Руки в карманах, волосы, пропахшие дождем и сигаретами. Люди, как створки лифта, давили со всех сторон. Ты виноват уже в том, что наличествуешь в этом пространстве, которое почему-то негласно кем-то забронировано. Зонтики выстреливали в полиэтиленовое небо; кто-то оприходовал мою порцию воздуха, и фокус снова заполняет темнота.
Я не хотел, чтобы дом был привычкой, и прятался от мира, т.е. от себя, в твоих объятиях. Я отворачивался, чтобы не видеть твоих глаз, в которых я заблудился. Время - как сердце, укрытое плотью, к которой я прижимаюсь. Ощущая его сиюминутность, я немного успокаиваюсь.
Апрель сделал меня потерянным для общества элементом.

Настроение пульсирует в запретных местах. Руки лучше держать в карманах и ни в коем случае не закрывать глаза. Впрочем, навыки быть ханжой я как-то незаметно для себя утратил, поэтому мои чувства, обычно укрытые от глаз простых обывателей, теперь похожи на верхнюю одежду. Еще бы держать на поводке самомнение и завязать с вредными привычками, типа цинизма.

Когда прощаешься с жизнью, начинаешь жить. И так во всем.

Я снова слушаю противопоказанный мне Дневник Снов и почитываю Сартра. Город погружался в белое вино сумерек. Я не успеваю за собой. Пустота разрастается во мне, как грыжа. От нее невозможно убежать, и так будет всегда. Максимум, что мы можем - приспособиться. Знаешь ли, мне фундаментально плевать на то, что будет с цивилизацией, на истощение нефтяных ресурсов, на заговор мировых держав. Мне бы только выторговать каких-нибудь лет 50 - на наш с тобой век хватит. Найти место потеплее да потемнее, где можно заниматься своим делом без посредников. Может, это неправильно, но у каждого своя правда.
Человечеству я, пожалуй, поставил бы в вину одно, но чертовски раздражающее меня свойство: оно неудобно. Необходимо улыбаться, изрекать что-то с видом загадочной осведомленности, быть умным и соблазнительным, когда хочется послать все к черту. Но в таком случае неудобным окажешься ты. А это непозволительная роскошь - люди могут пригодиться.
Единственное, что связывает меня с этим миром - это ты.

Большую часть из того, что ты делаешь, ты делаешь для собственной роли.
Мне еще очень многим придется пожертвовать для ее реализации.
А пока - первая по-настоящему серьезная дилемма.
Мой личный реквием по мечте.

Обреченность на всех уровнях общественного воспроизводства.
Да только я уже давно понял, что могу быть действительно безусловным.
Когда впервые услышал твой голос. Когда непрошеным гостем ломился в твой мир - тогда мне было просто интересно. Я понял, что существуют другие категории оценки всего происходящего только потом. Тогда на повестке дня было только отчаяние. Но уже тогда мне показалось, что войти в твою жизнь можно только через окно, так, чтобы сразу обнять тебя за плечи, пока ты еще не успел вооружиться. Но двери на выход всегда открыты. А я всегда ждал, кода меня выпустят.

сколько было уже боли, сколько,
горько, каждый день так странно горько,
но только роли не изменишь и только,
сколько будет еще боли, сколько?...

Уже не просто роль, поверь.
[515x386]

Сартр: "...каждый человек - всегда рассказчик историй, он живет в окружении историй, своих и чужих, и все, что с ним происходит, видит сквозь их призму. Вот он и старается подогнать свою жизнь под рассказ о ней. Но приходится выбирать: или жить, или рассказывать."

Рассказ, который остается после твоей смерти. Средства художественной выразительности, которыми ты не можешь не оперировать в процессе творчества, нарисуют манжеты твоим чувствам, добавят к нелюдимой и незатейливой боли трагический излом бровей и небрежно повисшую в уголке губ сигарету. И главное: не забыть добавить, что тогда ты жил настоящим, да-да, и не дезертировал в мыслях куда-то бесконечно далеко, где облака совокуплялись с морем и были чьи-то теплые руки, отчасти эфемерные.
Рассказ, который твои слушатели будут интерпретировать на разные лады, в мажоре и миноре, как они находят более красивым.
Рассказ, в котором ты будешь жить, пусть и почти неузнаваемым. Ведь никто не виноват, что люди питают такую страсть к "обманам и Ричардсона, и Руссо"? Но при более близком знакомстве задушат свою Элоизу с ее картами затонувших кораблей и поисками приключений, которых в принципе не бывает. Любить так отчаянно, так страстно, чтобы поставить точку. А потом сидеть в "Кофе Хаусе", пить глинтвейн и вспоминать, как это было исключительно прекрасно. Обреченность вносит в жизнь Красоту, не так ли?
Рассказ, который, превращаясь в печатные страницы в чужих мозгах, неизбежно обкрадывает. Который, рождая тебя нового, убивает тебя-настоящего.
И пусть бесконечная очередность дней подчас напоминает рулон туалетной бумаги с перфорацией ночей. Книга моей жизни вызывает у меня отвращение.

Слушать этот музыкальный файл

We're damaged people
Drawn together
By subtleties that we are not aware of
Disturbed souls
Playing out forever
These games that we once thought we would be scared of

When you're in my arms
The world makes sense
There is no pretense
And you're crying
When you're by my side
There is no defense
I forget to sense
I'm dying

We're damaged people
Praying for something
That doesn't come from somewhere deep inside us
Depraved souls
Trusting in the one thing
The one thing that this life has not denied us

When I feel the warmth
Of your very soul
I forget I'm cold
And crying
When your lips touch mine
And I lose control
I forget I'm old
And dying

wnen you're in my arms,
the wоrld makes sense.


Знаешь, бывает такое счастье: когда ты счастлив настолько, что смерть не представляет ничего пугающего. Более того, она обольстительна, и даже хочется раствориться в ее понимающих объятиях. Может, оттого, что знаешь - так уже никогда не будет. Тебе скажут: будет по-другому и не хуже. Но каждому хочется сойти с авансцены в кульминационный момент, в дни акме, в самом сердце красоты, когда она не только рядом, такая кареглазая и светящаяся изнутри, не только вокруг, но и в тебе. Когда ты, обреченный на себя самого, навеки одинокого в своей неизменности, находишь жизнь не проклятием, а подарком. И плевать на вероятность заблуждения.
Знаешь, подчас кажется, что жизнь и в самом деле не отвергает нас. Более того, это мы ее отвергали, каждый, движимый своими причинами, в сущности неубедительными. Я стою у стеклянной стены, прикасаясь к ее пыльной поверхности кончиками пальцев. Тысячи дождей оставили на ней свои следы - до тебя, до меня, до нас, когда максимум, чего можно было ожидать, так это нечаянного соприкосновения рукавами. Притихшие фонтаны ждут очередного апреля, по вене магистрали все также текут машины. И так будет еще не одну маленькую вечность. Я вижу все это уже не первый год, перебирая бисер еще не совсем бездыханных воспоминаний. Здесь, в конце января, родилась моя вторая Весна, такая непридуманная, неправдоподобно настоящая. Ветер трепал ее темные волосы, она курила и улыбалась, внимательно слушая мою, уже знакомую, ложь.
Ты - это Время, и будешь всегда. Ведь только кажется, редко, в одиночестве, что я опаздываю.

when your lips touch mine
and I lose control
I forget I'm old
and dying

Слушать этот музыкальный файл

...

Неужели чтобы защитить надо ранить? Может, это - самая действенная инъекция для поддержания иммунитета. Да только мне всегда хотелось, чтобы все мысли и чувства подавались в исключительно изящных виньетках. Красота в моей интерпретации всегда оказывалась нежизнеспособной, еще больше расширяя поле притяжения обреченности на всех частотах моего одиночества. Жизнь - это болезнь. Не мешай ей прогрессировать. Мы лечимся глинтвейном, обжигаем горло сигаретным дымом, пытаемся поймать вороватое время, по ночам обсуждаем экономику и в минуты особой духовной близости случайно цепляемся пряжками ремней.
На этом ринге рынка человеческих отношений я ориентируюсь вполне сносно, но синхронизироваться с его ритмом мне, пожалуй, так и не удастся - слишком многого не понимаю или не хочу понять. Мне нужна только твоя вера, может, в качестве компенсации за недостаточность собственной. Я верила в тебя всегда, как верю в этот картонный город, безмолвную чуткость ночного неба, сказки и все субъективное.

Март в открытую форточку
Вместе с непониманием.
Тесное не-одиночество
И часы ожидания.

Чудо непунктуальное
Ждать, засыпая,
По весне, уже знакомой,
В не те руки отдаваясь.

Впервые за долгое время поняла, что все будет хорошо. Потому что не может быть иначе. Потому что мы все слишком сильно привыкли к этой жизни.
Еще вчера мне казалось - все лучшее, что могло быть, уже было. На обрывках цветной бумаги, недописанных письмах, в телефонной книге и везде - почти неуловимая, но уверенно напоминающая о себе недосказанность. Там, где не хватило смелости направить свет внимания на свою боль. Там, где было лень поделиться своей радостью. Везде - осколки несбывшегося. И я возвращалась, не в попытке что-то вернуть, а просто чтобы показать, что я поняла свои ошибки. И сквозь тонкие стекла солнцезащитных очков и вылинявшие воспоминания резал глаза навязчивый свет безнадежного дня.
Но теперь, правда-правда, я знаю, что все хорошо. Поверь.

say my name.

Слушать этот музыкальный файл

...

В ближайшие дни дневник будет закрыт. Я не могу больше насиловать правду. Когда я остаюсь в одиночестве, фантазия представляет все в искаженном свете. Непосредственное переживание-обладание, проходя через дальнейшую опоэтизацию и выплавку в заранее, стилистически установленную форму, теряет живые краски. Но это все не имеет значения по сравнению с той болью, которую я приношу некоторым людям. Это все - где-то на грани художественного произведения и вроде бы безобидно. Вереница двусмысленных этюдов, в процесс создания которых вовлекаются реальные люди.