В какой-то миг я подумал о метро как о феномене. Еще недавно я сиротливо шатался по твоей станции, выкуривая одну за другой, пойманный за взгляд случайным прохожим, как за кончик выбившейся нити - так, что оставалось только бесконечно распутываться, клубком по замерзшему глазированному снегу, мимо трамвайных остановок, отдаляясь, отдаляясь. Верить охотнее иллюзиям, чем правде, чтобы еще немного - продержаться, не захлебнуться - ветром ли, снегом ли, слезами ли - пусть опасно, - ходить по краешку, неизвестности вверяясь безосновательно. Прости, я в каждом встречном вижу тебя.
Может быть, дело в том, что мы всю жизнь учились охотнее умирать, чем жить. Чтобы не умереть, рискуя, привязавшись, потерявшись, обознавшись. И когда наконец дойдет очередь, и завоют сирены - не кому-нибудь, а нам, - когтями цепляться за воздух, стараясь не ослепнуть, чтобы еще раз увидеть, чтобы запомнить, мы вдруг поймем, как это было чертовски здорово - жить.
Тогда ты поймешь, что я был прав - хоть в чем-то и, к сожалению, чисто номинально, ибо я тоже не умею жить.
Минуя гермы фонарных столбов со светящимися указателями, по скользкому асфальту - так скользко, что я почти научился ходить по воздуху, - я буду любить тебя под сурдинку, я буду чистым - в личном деле и, может, в совести, - ни намека на желание, на отчаяние и холодные руки. И даже надежде не суждено опошлить мое высокое чувство. И даже не роптать на жизнь, которая оказалась слишком справедливой в своей несправедливости. Ведь можно же, можно было быть рядом, сойдя с ума или став нормальным.
На улице слишком ветрено, и я замыкаюсь в колодцах дворов, никем не замеченный, оглядываюсь, чтобы не оставить нечаянно на дороге выплюнутое с кашлем легкое, внутреннее ухо, третий глаз или шестое чувство. Я все так же далек от дзена, и насморк заставляет поторопиться. Через полчаса я буду дома - метро заставит усомниться в подлинности моей недавней сопричастности твоему вылинявшему заснеженному миру.
Но даже маленькая белая чашка с кофе, остывшая от бесчисленных попыток согреть руки, не позволит усомниться в том, что я все так же люблю тебя, непростительно, непозволительно.
Я не скептик и не пессимист. Я просто научился не переоценивать ни жизнь, ни смерть. В квартире темно и пусто. Я оставлен наедине со своим насморком и безнадежно остывшим кофе.
Это моя вина, что я в тебя поверил. Слишком большая ответственность для тебя. Мне давно пора изобрести себе религию. Там, где боги, об ответственности говорить не приходится.
Сегодня я опять слышал ту самую проклятую музыку.
Приглядываясь к своей жизни с опаской. Пугаясь своей же собственной тени. Никому нельзя доверять. Ни во что нельзя верить. Когда-то я еще мог слышать прекрасную музыку. Мог испытывать чувства, сила которых заставляла непрестанно куда-то двигаться. Сейчас же я похож на чистую болванку, из тех, на которые постоянно что-то записывали и затем стирали, стирали... В себе я ненавижу весь род человеческий. О как я ненавижу эту априорную бессмысленность каждого шага, каждой улыбки, каждого взгляда. Ибо цели у всех одни, и чувства все известны. Только у сумасшествия причины схожие, но процесс переживания протекает по-разному. Симптомы. Страх, слабость, апатия. Где я был, что я видел, что могло так напугать? Смерть? Я давно понял, что она - не совсем прекращение биологических процессов под механическим воздействием или под воздействием некой болезни. Смерть - она всегда рядом. Если быть точнее, она внутри. Один незнакомый нейрон. Одна неосторожная мысль. Одно невнимательное действие. Запутаться в лабиринте собственных извилин. Она рождается вместе с сознанием и быстро пожрет его, если потеряешь контроль. А его так просто потерять. Потерять, чтобы на мгновение стать настоящим, каким всегда был, только прятал, прятал постоянно. И потеряв, увидишь, насколько мы все похожи.
Жизнь моя как существование самостоятельного существа абсолютно бессмысленна. Привинти меня куда-нибудь, заткни мной какую-нибудь брешь, насладись моим обществом, найди, найди мне применение. Видишь, я абсолютно не могу его себе придумать. Во мне так мало осталось романтики. Безграничная людская пошлость уже успела присосаться и к моему сердцу. Хотя я всегда стоял в стороне, скрестив руки на груди, оставляя право действовать за другими, которые так часто оказывались глупцами. Сколько моих друзей возвели себе в принципы узколобую этику. Этику, что быстро выносит не оставляющие возможность обжалования приговоры, так много, что не остается ничего святого. Все под сомнением, все под наблюдением. Сколько моих друзей вставали на пути у стада и оказывались раздавленными раньше, чем успели молвить хотя бы одно слово. Матерное слово. Оказалось, в этой жизни нет ничего труднее, чем выжить. Не спиться, не скуриться, не свихнуться, не убиться. Остаться человеком еще труднее. В глупости окружающих я могу быть умным, в неверии - верящим,в уродстве - красивым. Я вижу все это, потому что не могу не видеть, я играю на этом. На меня покупаются. Тошно. Меня тошнит от себя, я блюю злостью из-за собственной беспомощности. Я уничтожаю свое тело, потому что свою душу мне сложнее уничтожить. Я жаден до человеческой теплоты, но насыщаюсь быстро. Мне не интересно сожрать что-то одно до основания, я из тех, кто хочет нового, постоянно нового. Может, попадется особо лакомый кусочек. Неужели ты не видишь, что это жажда постоянства? Я всегда хотел найти существо, которому можно хранить безусловную верность. Но во мне нет бзусловности так же, как и в этом мире. Лень, страшная душевная лень. Я падаю в нее, словно падаю на пуховые перины. Словно падаю в облако. Чтобы однажды провалиться вниз. Как, как мне любить себя, если нет надежды? Как мне любить кого-то если я не люблю себя? Надежда змеится, вплетаясь в твои мягкие волосы, вливаясь в меня дорогим вином, лижет пальцы табачным дымом. Чтобы оставить гнилостную вонь разочарования. Я давно не пил в одиночку. Я был слишком востребован, чтобы прельститься расслабляющей перспективой выпить на пару со своей фантазией. Когда я пил с ней, о существовании такой шлюхи, как надежда, можно было не вспоминать. Более того, я научился как-то жить без нее. Я научился жить без доверия. Оно покинуло меня, поскольку мне нельзя доверять. Я накуривался до потери сознания, страдая от безответной любви. Я бухал от любви ответной, для которой оказался слишком незрелым. Я забыл о своей постоянно напоминающей о себе выплавленности в эту действительность, когда навсегда потерял существо, видящее во мне человека. Я свалился от дикой душевной усталости, когда понял, что потерял свою родственную душу. Я умирал по клеточке, теряя живые чувства, но никогда не снимая с лица улыбки. Мои губы улыбаются так давно, что глаза забыли о том, что иногда их следует все-таки поддерживать, пусть из солидарности, редким огоньком.
Когда я смотрю в твои глаза, мне хочется тебе верить. Мне хочется верить в тебя. Иногда мне хочется тебя обнять. Чтобы уловить сквозь наслоение материи смятенное биение живого сердца. И если твоим словам не всегда можно верить, то сердце твое не солжет. Такой простой способ убедиться, что вокруг еще осталось что-то живое, что не все потеряно. Но как же просто усмотреть в этом некую предосудительность. Я терял так часто, что уже перестал испытывать страх. Пугает меня только неизведанность собственной личности, непредсказуемой даже для себя самого. И вопиющая холодность. В этом я тоже не оригинален.
Даже если так, продолжай сниться.
Каждый вечер, сидя возле окна вы мысленно одеваете на себя маску скорби, показывая окружающим вашу неземную печаль, Грусть проникает в ваше сердце, когда вы вспоминаете прошлое, а чёрный бархат маски не даёт вам забыться. Лишь романтика позволяет вам существовать, сохранять свою душу в нашем обществе и не потерять себя.
Где ты, что ты... Tenshi no yona hito. Человек, подобный ангелу. Декабрь - время для снов. Я потерян во времени и бегаю по спирали, наматывая круги. Однажды я встретил ангела. Он оказался вполне материальным, его даже можно было взять за руку. Теперь вместо твоей руки мне остается только сжимать в ладони комочек земли с твоей могилы, завернутый в носовой платок.
В день, когда я встретил Ангела, было очень темно. Я шел по коридору и прошел бы мимо нужной аудитории, если бы не голос. Тот самый, необыкновенный голос. В тот день я чуть не наступил на тебя, по обыкновению сложившегося гармошкой на полу, в тот день все и началось. Я не могу увидеть тебя. Я не могу почувствовать тебя. Я не могу сократить расстояния до тебя. Простил ли ты меня? Я все также продолжаю искать встречи с тобой. После той заповедной зимы я уже не видел твое улыбающееся лицо. Ты перестал смеяться. Я уже не видел твоего отражения в стеклах витрин. Ангел оказался довольно странным существом в черном балахоне, с печальными нечеловеческими глазами и мягкими белыми губами. Когда они улыбались, все его существо, казалось бы, озарялось изнутри. Но люди распустили непростительно много слухов об ангелах, так много, что верить в них казалось совершенно несерьезным. Я не верил тебе. Не мог поверить, что ты - другой, лучше, чем я, чем те, с кем мне приходилось общаться. Видит бог, тебе даже умереть спокойно не дают. Весь этот фарс, непростительный. То, чего ты больше всего боялся. Когда пойдет снег, я снова пойду по второму кругу. Все будет так же, как в прошлом году, только тебя не будет. У меня абсолютно нет сил. Болезнь, что накрыла меня на днях - лишь одно из проявлений той глубоко затаенной, неизлечимой ментальной болезни. Ее истоки необъяснимы, но с каждым годом она прогрессирует, непрестанно напоминая о себе, напоминая, что - не здесь, ты не здесь и, как бы ни старался, не будешь здесь, с кем-то, в чьих-то объятиях. Тебе просто нет места здесь. Человек из ниоткуда. Может, тебе это было знакомо, может, ты просто был не в состоянии терпеть свою неизлечимую отчужденность дальше? Существо, которое отрекалось. От обычных поведенческих клише, от света, от возможности смеяться, от людей. Отрекалось бесконечно, пока не обнаружило в себе достаточно усталости и сил, чтобы отречься от этой жизни. Жизни, в которой оказалось слишком много фальши и нелепости. Которая оказалась совсем не красивой. Бежать вниз по лестнице, ускоряясь на каждом пролете, когда в едва уловимом вечернем свете сливаются ступеньки, вплетаясь в канву одной все заполняющей эмоции движения вниз. Неподконтрольной эмоции, заставляющей извращенно упиваться собственной обреченностью. Ведь все и так летит к чертям. Врожденная гордость на пару с врожденной беспомощностью. Мне всегда хотелось тебя обнять. Я пытался тебя спасти, а ты всегда говорил, что все нормально. Я пытался тебе помочь, когда сам нуждался в помощи, и максимум, в чем я всегда преуспевал - это в разрушении. Ты верил другим больше, чем себе.
я знаю вкус синего неба
я знаю что такое
ночные огни
не имеет значения, где я ещё небыл
я ухожу такой
каким был
маленький мальчик, в глазах которого
отражаются пирамиды и пески
в глазах которого слишком много любви
возможно, в прошлой жизни
я был жрецом
в Древнем Египте
возможно, я был одним из тех
кто придумывал библию
как бы там нибыло
все люди, дороги
рекламные щиты и проспекты
всё что когда-то мне было дорого
я запихал в свои
сигареты
и курю их одну за другой
без плача, без смеха
весь дым от золота
весь пепел от снега
мой паспорт впечатан в асфальт
я лежу на дороге
я не в силах приподняться и встать
самолёт в аэропорту готовится к взлёту
я достаю свою последнюю папиросу
самолёт проплывает надо мной
я смотрю ему вслед
я направляюсь за ним
на тот свет
Мы соскребем небо под нашими ногтями умирающим летом.
Оно такое жестяное и тихое. Как сосед, поливающий свои бежевые цветы.
Прогоните меня. К маленьким деревянным домам и дождливому лесу.
Мне некуда больше убегать.
Однажды утром он вышел на балкон и принялся что-то искать в снегу. Но записки не было. Бог, будучи Абсолютным Разумом, никому не оставляет номер своего телефона. А ему так нужно было кого-то услышать. И пока соседи за стеной набирали 02, он не задумываясь набрал 03.
Когда-то я был молод и глуп настолько, что рвался в эту жизнь сломя голову. Я хотел узнать побольше имен, чтобы развесить больше ярлыков, чтобы разместить эмоции в банках с этикетками на полках в своей голове. Но жизнь входила в меня, исхлестав тело судорогами, и даже принимая удовольствие, я сводил брови от боли.
Когда люди откажутся от всех имен, перестанут плодить собственные роли и навязывать их другим, когда "я" перестанет быть смирительной рубашкой, только тогда здесь можно будет хоть как-то обретаться.
Сознание летит в пропасть, как сорвавшаяся с троса вагонетка где-то в горах, и пока она падает, ты успеешь чему-нибудь у нее научиться. Каждый вечер я просыпаюсь и от увиденного начинаю шататься по комнате в поисках лекарства. Я выключаю везде свет, вверяюсь консервированной музыке и, оглушив себя джином, закрываю глаза, чувствуя, как горячий дым догорающей сигареты лижет пальцы.
Прошу тебя, раздень мою душу.
Я заглядываю в твои глаза - они как вода: недостаточно глубоки, чтобы утонуть, единственно возможное - плыть по течению. С нами что-то не так: в жизни мы только скучаем, скучаем по жизни, которую никогда не знали, но так и не научились обходиться без гарантий. Я бежала от любви, последняя бежала от тебя - справедливости нет. Она только в том, что сейчас мы можем делать друг с другом все, что захотим. И главное, чтобы сохранять эту свободу не стало обязательством. Наша радость повисла морским узлом где-то в далеком прошлом. Меня слишком много для случайного прохожего, рискнувшего заговорить, и слишком мало для любимого существа. Может, ты поможешь мне. В моих глазах - только отражения.