Я знаю, где-то в дали,
Где не бывает зимы,
Ты ждёшь меня, как ночь огня.
Я знаю песни твои,
Я знаю мысли твои,
Твоя любовь хранит меня.

Где-то под испанским небом ты
Даришь мне любимые цветы.
Закрой глаза и тихо скажи -
Мне нужна только ты.
Я тебя не отдам,
Любовь,
Как я тебя ждала.
Эти руки твои, эти губы твои,
Я всё помню.
Я тебя не отдам,
Любовь,
Мне без тебя не жить.
Я помню всё,
Память нельзя убить.

Всё было будто во сне,
Ты прикоснулся ко мне,
Мои глаза сказали - Да.
Я не могу без тебя,
Я не живу без тебя,
Я буду ждать тебя всегда.

Где-то под испанским небом ты
Даришь мне любимые цветы.
Закрой глаза и тихо скажи -
Мне нужна только ты.

Я тебя не отдам,
Любовь,
Как я тебя ждала.
Эти руки твои, эти губы твои,
Я всё помню.
Я тебя не отдам,
Любовь,
Мне без тебя не жить.
Я помню всё,
Память нельзя убить.

Моя любовь,
Моя боль,
Ты вновь и вновь
Волнуешь кровь.
Моя любовь,
Моя боль,
Я тебя не отдам.

Безжалостны истории страницы,
Писать на них -удел не слабаков.
За каждой строчкой - чьи-то судьбы, лица,
Рев пламени, лязг стали, стук подков.

Но время -добрый друг и враг заклятый-
Неумолимо увлечет их в тень,
И станет для потомков просто "датой"
Кому-то жизнь перевернувший день.

...И знали бы невольные герои,
Борясь, спасая, веря и любя,
Что, заполняя летописи кровью,
Ни капли не оставят для себя.

На том берегу времен
Мы встретимся.
Плачут свирели…
Все скорби Твои отболели,
Ты спишь, как дитя в колыбели,
Ты вечным покоем пленен
На том берегу времен.

Под легким шатром ветров
В стране тишины
и забвенья
Твой мир не нарушит смятенье
И плакальщиц долгое пенье,
Тщета наших скорбных слов
Под легким шатром ветров.

Печали унять не могу,
Зачем Ты уходишь
до срока?
И небо глядит лунооко,
Как мне без тебя одиноко
На этом пустом берегу,
Печали унять не могу.

Ты в пеленах савана белых
В последней своей
колыбели,
Тихонько рыдают свирели,
Заката лучи отгорели,
Все боли Твои отболели,
Все муки Твои
отзвучали.
Погасли твои печали,
С живыми тебя развенчали,
Ты в вечный покой посвящен,
Ты встретишь меня у причала
На том берегу времен.

****
У меня есть конкретное предложенье -
Заменить все стекла на витражи.
Чтобы видеть в окне не свое отраженье -
А цветные картинки и миражи.

В этом деле есть одно осложненье -
Слишком много осколков и резаных ран.
Но зато фантастическое впечатленье -
Будто в каждом окошке цветной экран.

Но я вижу, тебя терзают сомненья -
Ты и в этой идиллии видишь обман.
Что ж, пусть кто-то из нас испытает прозренье -
Когда все миражи превратяться в туман.

Константин Арбенин

Пылал закат, в обнимку двое
Сидели, слушая прибой.
И понимало даже море,
Что между ними есть любовь.
Один из них - искатель правды,
Оболган был за доброту.
Он человека встретить рад бы,
Что в грязной лжи не утонул.
Второй был злой, зато правдивый.
За правду били по лицу,
Но, сохранив свой ум пытливый,
Подался он к добра венцу.
На берегу пустынном моря
Они присели отдохнуть.
Друг, с другом поделившись горем,
От счастья не смогли вдохнуть:
Перехватило им дыханье -
Пройдя по тысяче дорог,
Они нашли конец страданьям.
Так только избранный бы смог.
Они дополнили друг друга,
В одну их ауры слились,
Из неудач и грусти круга
Их души устремились ввысь.
Пылал закат, в обнимку двое
Сидели, слушая прибой.
И понимало даже море,
Что между ними есть любовь...

Она сидела у окна,
И дождь шептал ей о любви.
Она всегда была одна,
Слывя красивою на вид.
Не понимая сладких слов,
Что дождь ей в сердце проносил,
Его закрыла на засов...
А дождь молил, а дождь просил...
Просил поверить в сотый раз,
Что чувства есть, что он не врет.
Но за потоком звучных фраз
Кто боль в душе ее сотрет?
Она не в силах позабыть
О том, что всем нужна лишь плоть.
Кому тепло души дарить?!
С кем встречи ждать и день, и ночь?
Увы, у всех своя беда...
Ей не дано познать любовь.
Реальность губит, но она
Дождь побеждает вновь и вновь...

Десятый этаж, крыша дома,
Стою я на самом краю.
В душе куча чувств незнакомых,
Эмоциям выход даю.
И если подумать, то сколько
Всего можно сделать сейчас...
Но я одного хочу только -
Молчать, избегая всех фраз...
А можно шагнуть и разбиться -
На жизни, плюя красоту,
И став на секунду лишь птицей,
Погибнуть, познав высоту...

От запаха керосина под мостами, от неонового великолепия,
от мелких банковских клерков,
мечтающих стать крупными банковскими клерками,
от привычного будничного алкоголизма - ну, что вы качаете головой? -
что вы качаете головой? - я вас спрашиваю, леди,
вас, такую милую и безупречную во всех отношениях -
и ваш бойфренд, он очень хороший мальчик (ему всего двадцать два) -

да, да, всего хорошего, желаю удачи, мы стремительно уносимся вдаль,
прочь отсюда.

По унылой местности, мимо ржавеющих сельскохозяйственных механизмов,
мы уносимся вдаль, прочь отсюда.

Еще по глотку, старина Дэвидсон,
дорога на юг и ветер в лицо.

Туда, где карнавал, туда, где лето и латиноамериканские танцы.
(послушаем пока King Crimson, давай - это класно)
Туда, где небо днем розовое, а ночью - фиолетовое,
(давай, старина, врубай и выпей, фиолетовое, говорю я тебе)
где хочется беспричинно смеяться и беспричинно плакать -
туда, где теплый песок

Смотри, мулатки дышат пыльцой орхидей,
приходят в экстаз от пряных ароматов и
отдаются чернолицым ангелам среди
акрилого безумия тропических сиест

слушай
как разносятся над долинами жалобные и исступленные крики страсти

острова
самый ароматный в мире ром
самая лучшая в мире трава

острова,
я тебе говорю, ты понимаешь, что это значит?

Давай, старина Дэвидсон,
посмотрим немного на всю эту ультрамариновую солнечную слизь

Над пенными барашками волн, над качающимися кронами пальм,
над этой сонной вонючей свинофермой Господа Бога Нашего
мы пронесемся, старина Дэвидсон, распугав макак, негров и
богатых иностранных туристов

И умчимся дальше к югу,
туда, где холодные серые волны
и ледяные хребты заснеженных антарктических гор -
там я, пожалуй, нажму на тормоз,
и, осмотревшись,
еще немного
выпью.

Нет, все же мне безбожно повезло,
Что я нашел тебя. И мне сдается,
Что счастье, усадив нас на крыло,
Куда-то ввысь стремительно несется.

Все выше, выше солнечный полет,
А все невзгоды, беды и печали
Остались в прошлом, сгинули, пропали,
А здесь лишь ты, да я, да небосвод.

Тут с нами все: и планы, и мечты,
Надежды и восторженные речи.
Тебе не страшно с этой высоты
Смотреть туда, где были я и ты
И где остались будни человечьи?!

Ты тихо улыбаешься сейчас,
И нет на свете глаз твоих счастливей,
И, озарен лучами этих глаз,
Мир во сто крат становится красивей.

Однако счастье слишком быстротечно,
И нет, увы, рецепта против зла,
И как бы ни любили мы сердечно,
Но птица нас когда-нибудь беспечно
Возьмет и сбросит все-таки с крыла.

Закон вселенский, он и прост, и ясен,
И я готов на все без громких слов.
Будь что угодно. Я на все согласен.
Готов к пути, что тяжек и опасен,
И лишь с тобой расстаться не готов.

И что б со мною в мире не стряслось,
Я так сказал бы птице быстролетной:
Ну что же, сбрось нас где угодно,
Но только вместе. Вместе, а не врозь!
[436x698]

[434x601]
Если град зашумит с дождем,
Если грохнет шрапнелью гром,
Все равно я приду на свиданье,
Будь хоть сто непогод кругом!


Если зло затрещит мороз,
И завоет метель, как пес,
Все равно я приду на свиданье,
Хоть меня застуди до слез!

Если станет сердиться мать
И отец не будет пускать,
Все равно я приду на свиданье,
Что бы ни было - можешь ждать!

Если сплетня хлестнет, ну что ж,
Не швырнет меня подлость в дрожь,
Все равно я приду на свиданье,
Не поверив в навет и ложь!

Если я попаду в беду,
Если буду почти в бреду,
Все равно я приду. Ты слышишь?
Добреду, доползу: дойду!

Ну, а если пропал мой след
И пришел без меня рассвет,
Я прошу: не сердись, не надо!
Знай, что просто меня уже нет...

О, Айседора Дункан, не пощадили тебя
Ни муженек-хулиган, ни хулиганка-судьба.
О, Айседора Дункан, твой сумасшедший Париж
Всю ночь танцует канкан, а ты над миром паришь.
Тебе канкан ни к чему, ответь мне, Дора Дункан,
Зачем дружку своему ты подносила стакан?
А он смеялся и пил, как пьет поэт-хулиган,
А он тебя не любил, о, Айседора Дункан.

И сумасшедший Париж, увы, ему не помог.
Ну что ты мне говоришь? Он был всю жизнь одинок.
И сам себя погубил, да и тебя заодно.
Он никого не любил, но это было давно.
И он смеялся и пил, как пьет поэт-хулиган,
А он тебя не любил, о, Айседора Дункан.
О, Айседора Дункан

Как Ленин-труп без Мавзолея,
Как Лев Толстой без бороды,
Как город Рим без Колизея
И как желудок без еды.
Как уголовник без кастета
И как машина без руля,
Как постовой без пистолета,
Как коммунист без партбилета -
Вот так без вас скучаю я!

Иван Новый.

С. Преображенскому

Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы — как истории планет.
У каждой все особое, свое,
и нет планет, похожих на нее.

А если кто-то незаметно жил
и с этой незаметностью дружил,
он интересен был среди людей
самой неинтересностью своей.

У каждого — свой тайный личный мир.
Есть в мире этом самый лучший миг.
Есть в мире этом самый страшный час,
но это все неведомо для нас.

И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой...
Все это забирает он с собой.

Да, остаются книги и мосты,
машины и художников холсты,
да, многому остаться суждено,
но что-то ведь уходит все равно!

Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры.
Людей мы помним, грешных и земных.
А что мы знали, в сущности, о них?

Что знаем мы про братьев, про друзей,
что знаем о единственной своей?
И про отца родного своего
мы, зная все, не знаем ничего.

Уходят люди... Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
от этой невозвратности кричать.
1961

То ли я с тобой осталась,
То ли ты ушел со мной,
Но оно не состоялось,
Разлученье, ангел, мой!
И не вздох печали томной,
Не затейливый укор,
Мне внушает ужас темный
Твой спокойный ясный взор.
1909

А здесь - ни наводненья, ни пожара,
И так же безмятежна синева,
И под конюшни отдана хибара
С заносчивым названием "Синема".

О, милый городок счастливых нищих!
Их не тревожат войны и века,
И вдруг - печаль в немыслимых глазищах
Молоденькой жены зеленщика.
И вдруг - печаль в немыслимых глазищах
Молоденькой жены зеленщика.

Ну, кто сказал, что все это не враки,
И что сегодня в этакую рань
Столичный клоун в белом шапокляке
Опять заглянет в вашу глухомань?

Ах, ты его когда-то целовала,
С ума сойти... и, кажется, при всех...
Моя любовь, моя провинциалка,
Второй сезон отмаливает грех.

А твой дотошный муж смешон и жалок,
Бросал на сцену деньги и цветы.
Известно, что мужья провинциалок
Искусство ставят выше суеты.

Как ты была тогда неосторожна,
Как ты не осмотрительна была:
Тебе его хохочущая рожа
И год спустя по-прежнему мила.
Тебе его хохочущая рожа
И год спустя по-прежнему мила.

Он постарел, с него вовсю летела пудра,
И он изящно кланялся толпе,
И наступило нынешнее утро,
И он исчез, не вспомнив о тебе...

А утро было зябким, как щекотка,
И голосили третьи петухи,
И были так нужны стихи и водка,
Стихи и водка, водка и стихи...
И были так нужны стихи и водка,
Стихи и водка, водка и стихи...

Коричневая пуговка валялась на дороге,
Ее было не видно в коричневой пыли.
Но вот по той дороге прошли босые ноги.
Босые, загорелые, протопали, прошли.
Ребята шли гурьбою из дальнего поселка,
Последним шел Алешка, и больше всех пылил.
Случайно иль нарочно, того не знаем точно
На пуговку, на пуговку Алешка наступил.
"А пуговка не наша", – вскричали все ребята,
И буквы не по–русски написаны на ней.
К начальнику заставы бегут, спешат ребята.
К начальнику заставы скорей, скорей, скорей.
"Докладывайте точно", – сказал начальник строго,
И карту он зеленую перед собой раскрыл.
Возле какой деревни и на какой дороге
На пуговку, на пуговку Алешка наступил.
Четыре дня искали бойцы по всем дорогам,
Четыре дня искали, забыв покой и сон.
На пятый отыскали чужого незнакомца,
И быстро оглядели его со всех сторон.
А пуговки–то нету у заднего кармана,
И сшиты не по–русски широкие штаны.
А в глубине кармана – патроны от нагана,
И карта укрепления советской стороны.
Ребят всех наградили за ловкость и сноровку,
И долго жал им руки суровый капитан.
Ребятам подарили отличную винтовку,
Алешке подарили зеленый барабан.
Трам – тарарам – там, трам – тарам, там, трам.там, там, там, там.
Вот так она хранится, советская граница,
И никакая сволочь границу не пройдет.
А пуговка хранится в Алешкиной коллекции,
За маленькую пуговку ему большой почет.

Мечтал - что на холме я в чистом поле,
У ног земля стелилась, как сады
Пустынные, покрытые на воле
Бутонами. Задумчиво пруды
Чернели в тишине; средь белых лилий
Пылал шафран, фиалки в небеса
Пурпурные головки возносили,
И незабудок синие глаза
В сетях зелёных с робостью моргали.
Здесь были неизвестные цветы,
Что лунный свет, иль тень в себя вобрав
Природной нескончаемой печали,
Испили преходящие черты
Закатного мгновенья; листья трав
Здесь каждою весною утончённо
Лелеял негой звёздный хоровод.
Купаясь в росной свежести ночной,
Тычинки лилий видели влюблённо
Лишь славу Божью в солнце, и восход
Не портил свет Небесный. За стеной,
Чей камень мох съедает бархатистый,
Глядел я в изумлении на край,
И сладостный, и странный, и прекрасный.
Глянь! Юноша сквозь сад прошёл душистый,
Прикрыв глаза от солнца невзначай,
И локоны в цветах его так страстно
Смял ветерок, в руке его кармин -
Гроздь лопнувшего разом винограда.
Его глаза - кристалл, был голый он,
Белей, чем снег нехоженых вершин,
Губ алость - вин пролитая услада
На мраморе, чело - как халцедон.
Взяв за руку, меня он без презренья
Поцеловал с печальной лаской в рот,
И отдал гроздь, сказав: "О, милый друг,
Тебе я покажу мирские тени
И жизни лица. С Юга, глянь, идёт
К нам карнавал, как бесконечный круг".
Но вот, опять, в саду моих мечтаний
На поле золотистом я узрел
Двоих. Один был в полном ликованье.
Прекрасный и цветущий, сладко пел
О девах он, и о любви счастливой,
Что в юношах и девушках жива;
Был взгляд его в огне, внизу игриво
Цепляла ноги острая трава.
И злато струн что волосы у девы, -
Слоновой кости лютню он принёс.
Как флейты звук чисты его напевы,
Цвели на шее три гирлянды роз.
Его напарник шёл в сторонке дальней, -
Глаза раскрыты были широко,
Они казались ярче и печальней,
И он смотрел, вздыхая глубоко.
И были щёки бледны и унылы,
Как лилии, как мак - уста красны,
Ладони он сжимал с какой-то силой,
И разжимал; власы оплетены
Цветами, словно мёртвым лунным светом.
Он в тунике пурпурной, где змея
Блестела золотистым силуэтом.
Её дыханья огнь увидев, я
Упал в рыданьях: "Юноша прелестный,
Зачем ты бродишь, грустен вновь и вновь
Средь царства неги? О, скажи мне честно,
Как твоё имя?" Он сказал: "Любовь!"
Но первый обернулся, негодуя:
"Тебе он лжёт, его зовут все - Стыд,
Лишь я - Любовь, я был в саду, ликуя,
Один, теперь и он со мной стоит;
Сердца парней и дев я неизменно
Огнём взаимным полнил без обид".
Другой вздохнул: "Желания священны,
Я - та Любовь, что о себе молчит".

Я глаз не мог закрыть, я думал, что же будет,
Если станут пить чуть больше наши люди?
И какой ущерб огромный понесет страна
От этой водки и вина.
Рабочий у станка
Стоит на вахте гордо.
Норма высока,
Его движенья тверды.
Но ни за что на свете он не дал бы план,
Когда бы был рабочий пьян.
Колхозник хлеб убрал
И был объявлен знатным.
Он капли в рот не брал
И трезвым был, понятно.
Не разобрал бы он, где плуг, где борона,
Когда бы выпил он вина.
Писатель на посту
Стоит, не унывая,

* * *
Злодеи уронили мишку на пол,
Немного поиграли им в футбол.
Потом подняли, оторвали лапу
И снова, гады, бросили на пол.

А тут как раз идем мы вместе с папой,
И мишку на дороге я нашел.
Лежал он мордой вниз (а дождик капал),
Без лапы, без зонта, и бос и гол.

Мы с папой не смогли сдержать рыданий
При виде жутких мишкиных страданий,
И в утешенье я сказал ему:

«Не бойся, мишка, я тебя не брошу!
Во-первых, потому, что ты – хороший.
А во-вторых – не знаю почему.»

Дед Моpоз умеp. Мы убили его. Он умеp. Он меpтв. И кpыса утащила ватную боpоду к себе в ноpу, чтобы поpадовать своих кpысят.

Канализационные колодцы. Мне холодно здесь, о боги.

Мы убили богов. Мы убили любовь. Мы убили мечту.

Меpтвые идут по воде. По воде. По небу. По солнечному диску, повисшему в моpозном безвоздушном бpеду. Меpтвые в зеpкалах. Меpтвые под мостами. Шествие покойников, безумие и паpанойя. Меpтвые смеются, пляшут, гpызут асфальт и умиpают. Убей Деда Моpоза. Обpетешь небесный бублик, поешь и сам помpешь. Честно-честно.

Ты не видел ее? Она чеpная, чеpная, чеpная. Она там, внизу. Она зовет, она ждет. Всего один шаг - и ты встpетишь ее, магистp безмолвия.

А Дедов Моpозов мы всегда убиваем. Hефига.