ненавижу предательства...

iq - синтетический тест, но 140 - эт прикольно :) и коммент - типа, с таким показателем надо еще и дофига информации к обработке.
ii - искусственный интеллект. как я считал последние лет 10 - итог развития информатики как науки, качественный скачок. скачок :) ну если с законом Мура всё более-менее ясно, то жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне ни тебе. но это ведь про кремний. Бэл, сцуко, лабараториз обещались в миллениум, помнится, к году 2008 выкатить готовый проц на моллекуле днк! и чё? вспомнились разработки квантовых вычислительных машин... и нахлынуло! как я раньше это всё в систему не складывал - ТЕПЕРЬ у меня в голова не укладывается. наверно и с моим сознанием квантовый скачок произошел. Уравнение Шрёдингера, теория матриц, теория групп, теория вероятностей. Корпускулярно-волновой дуализм Бройля (век назад!), коллапс волновой функции (она-же Реду́кция фон Не́ймана)! постоянная Планка. бля! нихуя-же не скучно!! :)
и в довершении - КУТРИТЫ!! вот это уже точно пиздец! тока Велемира Хлебникова почитал, где он мир на двойки и тройки расчленил, и тут - на тебе! догадались!
такое чувство, что я нашел себе, наконец занятие по душе :)
[457x47]

Это цитата сообщения ladyshkin Оригинальное сообщение

Про Новый Год

Вот мне кажется, что Новый год, как праздник вымрет лет через 10! Не знаю почему! Вот я совершенно этот праздник не ощущаю... Каждый год - этот праздник всё менее и менее ощущается как праздник... для меня 31 декабря и 1 января были абсолютно обычные дни!
Не знаю... Новый год совсем как-то не ощущается...
А вы как думаете?

HAPPY NEW ACID YEAR! WITH SUN, LOVE & NEW TRIPS & MUISIC !!! было написано год назад. итого - всё, бля, посбывалось - год выдался и впрямь, кислотный, любвеобильный, с рядом незабываемых трипов и просто шквалом нового медиаконтента!! Солнце, помойму, тоже было:)
что-ж! самое время загадать чё-нить и на этот год!...
на этот раз я буду, сцуко, практичней!

С Новым 2008-м годом! Здоровья (включая психического)! Счастья! Любви (...)! Финансов, блять, всяких (и побольше)! Бурного Общения! и конечно - побольше аудио-видео-медиа открытий в новом году!!!

и для себя - побольше трипов, Gibson Les Paul Menace BF/BC, Patrol 260 и дружелюбия по отношению к друзьям и людям !

Happy New Year!!!

Я теперь буду приходить длинными темными ночами, и сообщать тебе все то, что ты не знаешь о конгломерате индивидуальностей, нашедших в тебе пристанище. На самом деле нас много, просто я самое продвинутое, поэтому я -- Второе Я. Есть еще третье, четвертое и далее, но они еще до сюда не добрались...

Пишу, что бы ты помнил, что я есть....

В колонках играет - -
Настроение сейчас - -

Хулио Кортасар. Лента Мебиуса


Это необъяснимо. Все больше отдалялась она от тех мест, где каждая вещь
замкнута строгими очертаниями и гранями, каждая имеет свое твердое и
неизменное имя. Все глубже погружалась в тихую, зыбкую), бездонную глубину,
где медленно плывут смутные и прохладные, как утренний туман, облака.
Кларисса Лиспектир.* "Дикое сердце"

In memoriam J. М. у R. A.1



Кто знает, возможно ей и достаточно было, как она это сделала потом,
упрямо задаться такой целью, и она увидела бы, почувствовала бы себя со
стороны так же отчетливо и ясно, как выглядела и чувствовала, крутя педали
велосипеда, катящегося в глубь леса, еще по-утреннему прохладного, свежего,
по тенистым тропинкам между высокими папоротниками, где-то в одном из
уголков Дордони, который потом стяжает недолгую и сомнительную славу на
страницах газет и в радиопередачах, представила бы себе молчание деревьев и
этот рассеянный и невозмутимый, вечный полусвет, сквозь который она, Жанет,
скользила светлым пятном; металлически позвякивала ее непрочно прикрепленная
к алюминиевой раме фляга, в упругую пустоту уходили педали, а легкий ветерок
трепал, расстегивал блузку, сжимал груди -- двойная ласка в этом беззвучном
скольжении меж двойного ряда деревьев и папоротников, внутри светящегося
зеленого тоннеля, пахнущего грибами, мохом, сыростью -- каникулы.


Лес был тот и не тот, во всяком случае это был другой лес для Робера,
которого гнали с ферм, который был грязен, потому что провел ночь,
прижимаясь к подстилке из жухлых шершавых листьев; луч солнца, пробившийся
сквозь кроны кедров, упал ему в лицо, и он тер глаза, смутно пытаясь
сообразить, что делать дальше -- оставаться ли в этих краях или спуститься в
долины, где, возможно, его ждала кое-какая работа и кувшин молока, а потом
он снова сможет вернуться на большие дороги или затеряться все в тех же
лесах, вечно голодный, одолеваемый бессильной, сводящей скулы яростью.
На узком перепутье Жанет затормозила в нерешительности: налево, или
направо, или по-прежнему прямо, настолько зелено и свежо все было кругом,
будто вся земля раскрылась перед ней огромной доверчивой ладонью. Она
выехала из лагеря, как только рассвело, потому что воздух в спальне был
спертый от тяжелого дыхания, от обрывков чужих кошмаров, от запаха грязных
тел, а до полуночи они, разбившись на компании, весело распевали и жарили
кукурузу, прежде чем одетыми свалиться без сил на походные холщовые койки --
девочки в одной половине, мальчики в другой, недовольные этими идиотскими
правилами, уже полусонные, но все еще продолжающие безобидно подшучивать над
девчонками.
В поле, перед тем как въехать в лес, она остановилась выпить молока из
фляжки, нет, никогда не надо утром встречаться с ночной компанией, у нее
тоже были свои идиотские правила -- ехать по Франции, пока есть деньги и
время, фотографировать, заполнять свой дневник в апельсиновой обложке,
девятнадцать английских лет, и уже немало исписано дневников, немало
накручено миль, склонность к большим, открытым пространствам, глаза, как то
и подобает, голубые, светлые распущенные волосы, высокая, атлетично
сложенная воспитательница детского сада, питомцы которой, по счастью,
разбросаны сейчас по прибрежным деревушкам, по счастью, далекой родины.
Налево, как ей показалось, начинался легкий тенистый склон, один поворот
педали -- и велосипед покатился сам. Становилось жарко, она все грузнее
оседала на седле, по телу выступила испарина, пришлось


остановиться, расстегнуть лифчик, поднять руки, чтобы ветерок освежил
тело под блузкой. Было не больше десяти, лес наполнялся медленным, глубоким
шумом; быть может, прежде чем выехать на дорогу, неплохо было бы сесть под
каким-нибудь дубом, слушая болтовню карманного приемника, или пополнить
дневник новыми записями, что, надо сказать, довольно часто прерывались
начальными строчками стихов или не всегда удачными мыслями, которые
запечатлевал карандаш, чтобы затем медленно, со стыдом вымарать их.
Заметить его с тропинки было непросто. Он уснул на земле, не заметив
стоящего шагах в двадцати сарая, и теперь ему казалось глупым спать на сырой
земле: сквозь широкие щели в сосновых досках, из которых были сколочены
стены, виднелся пол, усыпанный сухой соломой, и почти целая, не протекающая
крыша. Жаль, но спать уже не хотелось; не двигаясь, он разглядывал сарай, и
его даже не удивило, когда он увидел затормозившую на тропинке
велосипедистку, словно в растерянности глядевшую на полускрытое деревьями
сооружение. Жанет еще не успела его заметить, а он уже знал все, все о себе
и о ней, и Читать далее...

В колонках играет - Angelo Badalamenti
Настроение сейчас - фкуриваю

То, о чем я сейчас пишу, для других могло стать рулеткой или
тотализатором, но не деньги мне были нужны. Я вдруг почувствовал -- или
решил, -- что темное окно метро может дать мне ответ и помочь найти счастье
именно здесь, под землей, где особенно остро ощущается жесточайшее
разобщение людей, а время рассекается короткими перегонами и его отрезки --
вместе с каждой станцией -- остаются позади, во тьме тоннеля. Я говорю о
разобщенности, чтобы лучше понять (а мне довелось многое понять с тех пор,
как я начал свою игру), на чем была основана моя надежда на совпадение,
вероятно, зародившаяся, когда я глядел на отражения в оконном стекле вагона,
-- надежда покончить с разобщенностью, о которой люди, кажется, и не
догадываются. Впрочем, кто знает, о чем думают в этой толкотне люди,
входящие и выходящие на остановках, о чем, кроме того, чтобы скорее доехать,
думают эти люди, входящие тут или там, чтобы выйти там или тут, люди
совпадают, оказываются вместе в пределах вагона, где все заранее
предопределено, хотя никто не знает, выйдем ли мы вместе, или я выйду раньше
того длинного мужчины со свертками, и поедет ли та старуха в зеленом до
конечной остановки или нет, выйдут ли эти ребятишки сейчас... Да, наверное,
выйдут, потому что ухватились за свои ранцы и линейки и пробираются, хохоча
и толкаясь, к дверям, а вон в том углу какая-то девушка расположилась,
видимо, надолго, на несколько остановок, заняв освободившееся место, а эта,
другая, пока остается загадкой.
Да, Ана тоже оставалась загадкой. Она сидела очень прямо, чуть касаясь
спинки скамьи у самого окна, и была уже в вагоне, когда я вошел на станции
"Этьен Марсель", а негр, сидевший напротив нее, как раз встал, освободив
место, на которое никто не покушался, и я смог, бормоча извинения,
протиснуться меж коленей двух сидевших с краю пассажиров и сесть напротив
Аны. Тотчас же -- ибо я спустился в метро, чтобы еще раз сыграть в сою игру,
-- я отыскал в окне отражение профиля Маргрит и нашел, что она очень мила,
что мне нравятся ее черные волосы, эта прядь, косым крылом прикрывающая лоб.
Нет, имена -- Маргрит и Ана -- не были придуманы позже и служат сейчас,
когда я делаю эту запись в блокноте, чтоб отличить одну от другой: имена,
как того требовали правила игры, возникли сразу, без всякой прикидки.
Скажем, отражение той девушки в окне могло зваться только Маргрит, и никак
иначе, и только Аной могла называться девушка, сидевшая напротив меня и на
меня не смотревшая, а устремившая невидящий взор на это временное скопище
людей, где каждый притворяется, что смотрит куда-то в сторону, только, упаси
Бог, не на ближнего своего. Разве лишь дети прямо и открыто глядят вам в
глаза, пока их тоже не научат смотреть мимо, смотреть не видя, с этаким
гражданственным игнорированием любого соседа, любых интимных контактов;
когда всяк съеживается в собственном мыльном пузыре, заключает себя в
скобки, заботливо отгораживаясь миллиметровой воздушной прокладкой от чужих
локтей или углубившись в книжку либо в "Франс Суар", а чаще всего, как Ана,
устремив взгляд в пустоту, в эту идиотскую "ничейную зону", которая
находится между моим лицом и лицом мужчины, вперившего взгляд в "Фигаро". И
именно поэтому Маргрит (а если я правильно угадал, то в один прекрасный
момент и Ана) должна была бросить рассеянный взгляд в окно, Маргрит должна
увидеть мое отражение, и наши взгляды скрестятся за стеклом, на которое тьма
тоннеля наложила тончайший слой ртути, набросила черный колышущийся бархат.
В этом эфемерном зеркале лица обретают какую-то иную жизнь, перестают быть
отвратительными гипсовыми масками, сотворенными казенным светом вагонных
ламп, и -- ты не посмела бы отрицать этого, Маргрит, -- могут открыто и
честно глядеть друг на друга, ибо на какую-то долю минуты наши взгляды
освобождаются от самоконтроля. Там, за стеклом, я не был мужчиной, который
сидел напротив Аны и на которого Ана не смогла открыто смотреть в вагоне
метро, но, впрочем, Ана и не смотрела на мое отражение -- смотрела Маргрит,
а Ана тотчас отвела взор от мужчины, сидевшего напротив нее, -- нехорошо
смотреть на мужчину в метро, -- повернула голову к оконному стеклу и тут
увидела мое отражение, которое ждало этого момента, чтобы чуть-чуть
раздвинуть губы в улыбке -- вовсе не нахальной и не вызывающей, -- когда
взгляд Маргрит камнем упал на мой. Все это длилось мгновение или чуть
больше, но я успел уловить, что Маргрит заметила мою улыбку, и что Ана была
явно шокирована, хотя она всего лишь опустила голову и сделала вид, будто
проверяет замок на своей сумке из красной кожи. Право, мне захотелось еще
раз улыбнуться, Читать далее...