Проснулась от скрежета дворницкой лопаты.

Примириться с собой означает себе изменить.

Признак истинного литературного дара - повернуть слово так, чтобы заставить задуматься над его происхождением.
Почему, скажем, слово "подобострастный" приобрело такое неприятное значение? Ведь это означает - подобный страстями, разделяющий чью-то страсть. Красиво.

Знакомый маршрут: скатиться вниз по Большой Бронной мимо синагоги и Шолома Алейхема прямо к каменным стопам Блока, миновать палаты Гранатного двора с современной пристройкой, обогнуть розово-песчаный особняк и, время от времени на него оглядываясь, дальше, всё вниз по Большой Никитской, в переулок напротив Консерватории к неуместно мрачному костёлу.
Возле синагоги зимний еловый запах. Во дворе скирда лапника. Шалаш на Суккот (?)
Блок похож на фотографические изображения приблизительно.
Дом, выстроенный для старообрядца-миллионщика - ар-нуво в царстве классицизма близ Никитских ворот. Поистине - водворение здесь Максима Горького - неисповедимая ирония рока.

Орган - инструмент не готического происхождения. Готичен по форме: акцент вертикали. А идея принадлежит, похоже, грекам. Органист выглядит декорацией. На самом деле звучат вселенские сквозняки, гуляя по органным трубам.

Какое это, черт возьми, счастье - на жесткой школярной скамье где-то под крышей Консерватории слушать Баха за шестьдесят рублей, а потом читать Достоевского в метро. Всё важное доступно.

чудесный маркесовский дождь что уютнее всего наблюдать из автобусного окна крымский коньяк в старомосковской кухне и ещё пожалуй сумеречная колоннада Электрозаводской когда состав минует её малым ходом на придел античного храма походит

Да, вот, только в горе и объединяемся. Война помогла наладить связь с осетинской роднёй, которая в Москве, Владикавказе, в Цхинвали.. Парадокс - в мирное время мы не общались. Они сильные, эти замечательные осетины. Полны готовности восстанавливать, строить заново и жить. Говорят, через год-другой В Цхинвали будет лучше, чем в любом другом ГОРОДЕ РОССИИ. Такой ценой... Так рады были, что ещё одна Бикоева (пусть даже экс-Бикоева) нашлась. Приедете к нам не в гости, а к себе домой, когда придёт время, говорят они. Стало быть, я увижу возрождённый Цхинвал. Виват, осетины!

Вернувшееся в Москву лето пахнет по-осеннему.
Ты говоришь: война - это хорошо, за войной обычно следуют перемены. А я думаю, что туго там пришлось моим родственникам, которых я до сих пор не знаю. С детства помню, как откладывали поездки в Осетию, потому что неспокойно, постреливают, знаете ли...
Теперь мне уже не увидеть Цхинвал, каким он был во времена деда.

В такие отсыревшие не по-летнему ночи и душа становится волглой. Полагаю, многих нынче мучают фантомные боли. Мои фантомы тоже навестили меня. И это последнее совсем не плохо.

Есть такой оксюморон: плохое счастье. Теперь я знаю его симптомы - ты можешь прожить сотню дней без единой строчки и, оставаясь наедине с собой, оказываешься не то чтобы в дурном, но, определённо, в неожиданном обществе.

Продираюсь сквозь дебри Джойса. Не уверена, что понимаю и двадцатую часть всего, что он хотел сказать.

У Эко есть что-то вроде: это не мы сложно пишем, это вы слишком просто думаете.

Вспоминала ВДНХ, летние утра на четырнадцатом этаже, когда ты будто вознесён над Городом, а Город лежит у ног, навзничь, протирает глаза. Готовится к зною. Когда внизу меланхоличное, уютное бряцание трамваев. Когда кровь рассвета стекает по небу от края до края куда-то за горизонт. Когда вечера с вином на балконе и не нужно разговаривать, хочется только смотреть, как Город кичится драгоценными россыпями огней и попирает собою дали.

Опять взялась за Маркеса, прочитанного в своё время вдоль и поперёк. Зимой хочется читать южан. Латиноамериканцы тоже пишут о смерти, они вообще почти постоянно о ней пишут. Даже если пишут о чём-нибудь другом. Но у них это выходит светло, без трупного запаха и червей. У европейцев всё наоборот. Отношу сие на счёт недостатка солнца. Здесь его так мало, что иногда начинаешь забывать, что оно такое. И не сразу понимаешь, отчего хочется повеситься на ближайшей берёзке, выглядывая из окна на божий свет.

В Москве уютнее в тёмное время суток. Чего-чего, а искусственного света в достатке. Москву люблю топонимически. Или фонетически. Скатертный, Хлебный, Пречистенка.. Конечно же, люблю центр и старые дома. Старые - это все, что были до хрущёвок. Высокие потолки, и если в уборной, сидя на унитазе, раскинуть руки, не дотянешься до стен. Конечно же, живу на окраине, конечно же, в хрущёвке. Выходишь на лестницу покурить и слышишь как за стенкой кто-то размешивает чайной ложечкой сахар в стакане. Такая звукопроницаемость всё равно что стены из стекла.

Да, так вот...нелюбимые мы дети солнца, а симптоматика известна: поиски себя, хандра, порывы к экзистенциальному творчеству, ну и необоснованное пьянство. Панацея также известна - к морю, а лучше в горы.
В горы хочется до слёз, скучаю по ним как по живым людям.

Ночами я слышу отсюда поезда, волосы шевелит шальной ветер, несущийся перед локомотивом. Больше не сплю, думаю о путешественниках /спящих/курящих/глядящих в темноту окна/да мало ли/ в бесчисленных вагонах; мне хочется быть сразу всеми этими людьми, ехать сразу во все стороны, во мне оживает извечная тайная мечта, бродяжье призвание каждого человека - выскользнуть из-под тёплой сонной руки, уйти от своего двора, чтобы встретить всю вселенную: зеленоватый рассвет на замшелых камнях Вечного города, анатолийские пляжи, душные аргентинские милонги, каменных исполинов с германскими и тюркскими именами, вздымающих свои плато к самым небесным престолам, оливковые сады.. Нигде не задерживаться надолго, ничему не принадлежать, разделить душу на части и оставить по кусочку в каждом месте земли.

не воспоминание даже а память об ощущении в чём здесь дело почему безликое сочетание "снежное утро" попавшееся у Мисимы вызывает такое кровоточащее воспоминание двустворчатое окно облупившиеся рамы в доме стоящем в пойме съёжившейся реки твой профиль и на экране окна изображение города в снежных помехах может быть дело в глухом часе звуки города никогда не затихают он давно и неизлечимо болен бессонницей но сейчас доносятся будто из-под воды или в том как ветер избивает дождём жестяные крыши

однажды в Крым пришли готаланы, гипотетические дедовы предки, там и осели. Возможно поэтому моя печаль не имеет края, когда покидаю эту землю.
Стою на вершине Мангуп-кале будто на вершине мира, слепну от дикой первородной роскоши и не понимаю, что делать с этой красотой - одинаково невозможно ни уехать от неё, ни остаться. Мне милы и города, не спящие на склонах гор, и подлунное море - снежная пустыня. Мой дух радуется. Но здесь, в горах, просыпается нечто более глубинное, я, кажется, могу протянуть руку к византийцам-феодоритам, возводившим крепости в поднебесье, и злобноликим тюркам, и сарматам, и грекам, и прочим, проливавшим здесь кровь и просыпавшимся, и засыпавшим навечно под этим небом, и давшим всему здешнему имена.

Необходимость жить здесь-внизу - абсурд.
Мне хотелось бы поднимая голову от повседневных дел, видеть горы.
Мне хотелось бы предположить, чьих рук это дело и чьих рук дело мои глаза, которые видят всё это. Мне хотелось бы молиться этим рукам.

[700x525]
[700x525]

в сандалиях песок оттуда где высокогорные ветры овевают меня и на отполированных до самшитового цвета камнях Чуфут-Кале время спотыкается и смиряет шаг где гляжу на стены Херсонеса Таврического и щурюсь и предчувствую за ними море так наверное подступавшие гунны узили глаза от солнца и белого камня хотя иногда я думаю что ничего этого не было никакого славного прошлого величия в самом деле разве могли потомки так измельчать крепости крепости башни генуэзкие и феодорские у камня долгая память базилики кенасы Тепе-кермен и Кыз-кермен как близнецы-братья смутное ощущение утраченной и забытой родины

Нема, пуста, никакие змеи надежды больше не жалят меня.
Нахожусь на пути к мещанскому счастью.