Такого не бывает с югом. Зарулил, например, в Ялту, окунулся раз, окунулся два, поднялся верхом в долину Привидений, погонял по ночным серпантинам, посидел в ресторане на набережной, вернулся в Москву, набив дынями багажник, и забыл. Не забыл - рутина задвинула. Глубоко, ярко и головокружительно - о ночных огнях маяка, матовом свечении бесстыдницы в сумеречном Воронцовском парке или дивно сложенной супруге гаишника из Харькова - вспоминаешь только через год-два. И чем дальше - тем лиричнее и пронзительнее.
А в глухую зимнюю пору сознание настолько быстро генерирует ностальгию, что она распространяется на вчерашнее. Ведь от католического Рождества до православного Крещения проходит целая эпоха, где вчера уже относится к прошлому. Вот с ёлки сняты украшения, сама она выброшена за борт, а освободившийся угол снова занимает гладильная доска. Осталось воспоминание о смятении, в котором выбирал её на ёлочном базаре. И иголки на паркете. Что такое ностальгия - ренессансное переживание невозвратимого.
[700x525]
На Карлов мост попадаешь через Староместскую башню, перед которой гоп-стоп-компания чёрных матросов раздаёт флаерсы. Стаи безучастных к фотовспышкам голубей, прохожие, множество из которых вьетнамцы и русские, замёрзшие сувенирщики и скорчившиеся - в духе сцен инквизиции на барельефах - нищие. На другом берегу над коралловыми крышами Пражского града темнеют строгие шпили Святого Вита. Банда играет джаз, солирует щеголеватый перкуссионист. Проходишь вдоль шеренг мрачных статуй, среди них выделяется фигура с венцом из звёзд над головой - это мученик Ян Непомуцкий, унёсший вместе с собой в печальные воды Влтавы тайну исповеди королевы. Под ним на цоколе охотничья собака отполирована руками туристов. Как обычно, верят, что сбудется желание.
Когда наступил мой черёд, я сделал шаг, но развернулся и отошёл прочь. Загаданное желание (безнравственное: было стыдно даже мысленно сформулировать его - мне казалось, что я думаю слишком громко) перебилось внутренним отказом от его исполнения.
О моей тайне, конечно, тоже никто никогда не узнает, но с моей стороны в этом нет ничего героического.
Просто у меня всё есть, а чего нет - добьюсь сам. Не добьюсь - значит, недостоин.
Прав я или нет - время покажет. Но возвращаться и менять концепцию поздно, хотя на дне Влтавы и лежат несколько моих монет.
Нет, конечно, это не для расторможенного ночного сознания. И не для читателей, а для себя. Но что-то хорошее было со мной - то ли сегодня, то ли вчера. Ночные московские дороги под "Океан Эльзы"? Ну не настолько. Хотя они тоже обрушили на меня волны восторга.
Прежде всего сон - второй яркий сон, может быть, за последнее время. В первом - счастье контролируемой левитации, инопланетности, трудноописуемый и уже далёкий триллер, пробудивший меня среди ночи.
Во втором сне была заснеженная дорога. Такси. ДТП с детьми, требующее отдельного описания (на нём останавливаться не буду). Я ехал к другу в какой-то далёкий от Москвы город. Моим другом был лось. Я содержал его - натурально, лося - в сарае. Мне сказали, что лоси могут терпеть заточение очень долго при необходимом запасе сена. Но я не выдержал и сорвался к нему в середине недели. Приехал, вывел его на воздух, обнял за крупную голову - лохматую тяжёлую голову зверя. В этот момент никто не был так близок мне, как он. Я решил, что останусь здесь. Тотчас сходил в кабак и напился. Сон оборвался, когда, едва держась на ногах, я вошёл в супермаркет...
Да, скорее всего, это последствия перенесённой на ногах пражской простуды. Лось был сгущённой эмоцией, упрёком, что я запер его далеко от себя в неустановленном городе. Внезапно проявившееся чувство родства с крупным, терпеливым и одиноким животным даже сказывалось на моём дневном умственном поведении. Я действовал более агрессивно и инстинктивно, чем мне свойственно в последние годы.
Ну и третье. Рыженькая сегодня в лифте. В футболке ультрамариновой, или - если учитывать, что я склонен к преувеличениям - в цвета морской волны. Кроме мужского она вызвала во мне какой-то другой интерес, какой - я не мог понять. При изменении диспозиции, уже во дворе министерства (мы вышли покурить каждый со своим визави), она оставалась в поле моего зрения. Мне помогало то, что её лицо было обращено ко мне. Наконец, я вспомнил, что именно она поздней осенью прошлого года подошла ко мне с вопросом, где главный вход в министерство. Тогда она была в не менее смелом, чем аквамарин или морская волна, зелёном пальто.
Редко приходится включать навигатор. С ним попадаешь на улицы узкие, неосвещённые, с трамвайными линиями. Непредсказуемые.
Но в доме на Шухова не был 15 лет. "Вы прибыли в пункт назначения". Остановился у башни, похожей на каркас новогодней ёлки. Дом пятиэтажный и с лифтом. Тогда хозяйка была глубоко беременной, сейчас сын учится в Англии. Кухня с большой комнатой объединены в студию. Но разве перестала быть собой московская кухня? Кроме других детей, на кухню слетелись, сбежались, приковыляли: белый попугай, кот, две черепахи. Попугай, пикируя мне на плечо, промахнулся и угодил в стоящий на полу берестяной туесок. Кот вырос на коленях, как только подали форель в соусе с красной икрой. Дети руководили шествием рептилий.
Я сразу понял: в этом доме любят гостей.
Как ни старайся пораньше начать субботу, встаешь за несколько часов до заката, где-то в середине отживающего дня. Но низкое солнце обещает скорые звёзды.
На улице мороз. Орхидею, которая зацвела в Новый год (лепестки как крашеная кокосовая стружка) переносишь с подоконника в глубину комнаты.
Выезжаешь, отдёргивая руки от холодного руля.
В селе Воздвиженское сворачиваешь к магазину, где есть контрабандный "Боржоми", затем останавливаешься возле пекарни, а при въезде в Хотьково на базе запасаешься евродровами.
В каком-то из этих пунктов дают на сдачу вместо десятирублёвой монеты 10 шекелей. Похожи.
И у ворот - вот он, закат рубиновый над зубчатым окоёмом леса. И первая звезда обетованная.
Евродрова тают быстро, в печь идут продукты московского урагана (вы не подбираете тополиные поленья? Напрасно. 13 июня 2010 года, по оценкам специалистов, число поваленных деревьев в Москве достигло 2 тысяч).
Слышно, как гудит подстанция на краю посёлка. И редкий треск за окном - то ли пиротехники, то ли ружей охотников.
В печной трубе воет ураган 2010 года.
Жители Крёкшино, московского предместья, говорят, что есть Куршавели, а есть Крёкшевели. Вчерашнее ночное Минское шоссе - открытое, прямое, слегка заледеневшее, как взгляд забывшейся красотки через голову кавалера.
Гости разъехались, накрыл стокгольмский синдром. Девочка Варя позабыла коробку от подаренной куклы, раскраску и пенал с карандашами. Завтракали бутербродами и конфетами, ездили на ВДНХ (чёртово колесо, сладкая вата, гелиевые шары, ресторанчик "Дружба народов"), на Красную площадь, в Сергиев Посад (лавра, блёстки на щеках, "Русский дворик").
Во дворе конфетти на снегу, палёные гильзы пиротехники. Тут и там в углах дома приткнутая пустая тара, мишура запуталась в венике. В гостиной наконец собраны диваны и кресла-кровати.
Под Рождество мы не волхвы, а переполошные дети. Дом превращается в штаб. Комнаты декорируются под детские. Скажем, даже не дети, а делатели добрых дел.
Заезжаешь в поселковый магазин, смотришь на полки - и ощущаешь доведенную до абсолюта пресыщенность. Не хочется даже леща с "Клаусталером".
Под Рождество - лёгкий мороз и снег скользкий. Самое время проложить лыжню через поле к деревне Кудрино. Под Рождество - кофе вечером. Cчастливые галлюцинации под созвездиями.
Кант не учитывал, что кроме звёздного неба над головой есть девственная пелена снега, которую хочется взрезать.
Где мои лыжные ботинки?
2012-й был для меня годом оптимизации, то есть годом не эффектных, а оптимальных решений. Я прервал свой предпринимательский опыт - ликвидировал ИП - и переквалифицировался в профессионального флегматика. Летом открыл одну из пешеходных троп на вершину Ай-Петри. И завершил сделку по присоединению соседской земли со строением к своему загородному участку. Эту сделку я назвал золотой.
Я провёл в новое строение - синий дощатый дом на невысоком холме – свет, залил по периметру бетонную отмостку, вставил в глухую стену просторное трёхстворчатое окно.
Синий дом на чёрном холме даже снился мне. Поиск его идентичности, а не конструктивных идей заботил меня в путешествиях и повседневности. Это будет гостевой павильон с панорамными окнами - welcome! – так однажды замыслил я в прозрачной курительной комнате на Крымской площади.
В 2012-м съездил в Кострому, присматриваясь к купеческим пятистенкам с резными наличниками. И наконец, уже на предпоследней неделе года, немного волнуясь, я поднялся в Градчанах на Злату улочку к т.н. дому Кафки - синему дому на чёрном холме над Влтавой.
Оставлю в стороне, что я видел и чувствовал за кадром. Это дом, который любимая сестра Кафки Оттла, спасаясь от гнева ортодоксально настроенного отца, сняла для свиданий с чешским возлюбленным. В сущности, рабочий кабинет Кафка устроил в комнате для тайных встреч еврейки с гоем.
Здесь, на Алхимистенгассе (Zlatá ulička), 22, Кафка в год русской революции написал несколько крайне неоднозначных новелл из сборника "Сельский врач".
Неправда, что после 1 января чудо не наступает. Но это чудо слишком человеческое. Расторгнуты отношения с прошлым, но лишь в качестве прошлогоднего. А старое, что дало усадку, всегда в силе. Если посмотреть на небо, то, конечно, небо заглушено чёрными снеговыми тучами - с беззвёздного вечера до самого утра, - и вместе с тем январское утро уже стремится к птичьей музыкальности, а день к долготе. Коллективные медитации сделали своё дело: происходит сбой в новостной ленте, она заполняется курьёзами в экзотических странах. И даже отъявленные обыватели, поддавшись массовому психозу и спичу простуженного лидера, получают самую дорогостоящую в технологический век свободу - свободу от информации. Ретируется злободневность, торжествует вечное, или, если смягчить, увековеченное: семья, высокие художественные продукты, для кого-то - праздник живота, а именно жизни и ресурсообеспеченности. Дрова и пища заготовлены, долги погашены, перспективы намечены. Если и застрял в пути обоз с резервной снедью, в спешном порядке отыскивается трезвый извозчик-перехватчик.
Всю неделю полоскал язык в шампанском в казённых домах и купался в "Океане Эльзы" на дорогах столицы. Приехала первая партия гостей, положили водку в холодильник. Сложили вещи в гостиной, сели на кухне, достали водку - и началась!
Друзья, с наступающими праздниками! Люблю вас по-иному, чем фейсбучных и иных. Люблю как бы в плоскости подсознания, потому что почти никого не знаю объективно. Желаю вам больше кэша в кармане! Пусть в тринадцатом отпустят вас все злосчастия! Поднимаю за ваше здоровье кружку с пенящимся кумысом! Простите, что в уходящем году мне пришлось быть слишком незаметным, - это пройдёт. С Новым годом!
Староместская площадь перед Рождеством. Прага, декабрь 2012
[700x525]
Вечером в номере "Болоньи" слышно: бой часов из костёла Святого Ильи, бас с бранчливым тембром этажом выше (въехали русские), шум редких прохожих, которые возвращаются из баров (женский смех сквозь поднятую гильотину окна), и доисторический, по меткому определению Пелевина, гул самолёта.
Если эпитет "пражский" передаёт извилистость улиц, замковую камерность дворов и вообще городской ландшафт с силуэтами готики, то в каждом европоцентричном городе есть пражские очаги, осколки, симулякры. Например, в Вене можно обнаружить правдоподобный пражский пятачок у Рыбной пристани.
И только в Праге много самой Праги.
Много пражской брусчатки - разнокалиберной и разнофактурной, всех цветов, каких бывает фасоль или галька, - чёрной, белой, песчаной, розовой. Наблюдатели говорят, что когда перекладывали дорогу возле Пороховых ворот, каждый из 300-летних камней нумеровали на тыльной стороне, чтобы собрать мостовую в той же последовательности.
Вид из окна отеля "Болонья" на улице Konviktska, в котором останавливался Рысаков в конце декабря 2012 года.
Есть соседи, с которыми знаком исключительно потому, что занимаешь у них стулья, когда много гостей. Такой у меня сосед напротив. Назовём его Захар. Как Прилепин - сермяжно-посконный мужичонко, только мелкотравчатый и не в ОМОНе работает, а в охране сутки-трое. И безбородый. Наверное, украинец. Захар этот, видимо, побаивается жены (жена у него внушительная), потому что после работы регулярно он выпивает в подъезде бутылку пива и аккуратно прячет её за батарею отопления. И вот звонит мне в дверь вечером, вызывает на площадку и просит зайти помочь что-то. Нужен, говорит, по делу. Небольшому, минут на пятнадцать. Ну на десять. А взгляд то ли заискивающий, то ли заговорщицкий. Ладно, отвечаю, поужинаю и зайду. В последнее время столько нервных мероприятий на службе, что не успеваешь ни перекусить, ни за ёлкой съездить на Амундсена.
Сел есть борщ, а самого любопытство разбирает. Думаю: может, он жену свою убил и пришёл посоветоваться. Что я ему скажу? Иди сдавайся. Прямо сейчас, как есть. Не жди до утра. Жизни прежний уклад всё равно не вернуть. Иди и ни о чём не думай. Хочешь, я сам ментам позвоню?
Какая незавидная роль понятого или даже свидетеля мне светит, но что делать! Хотел уж было отправиться к соседу между борщом и картошкой с сардельками, но вдруг там у него в квартире кровавые аспекты криминальной сцены, расчеленёнка например и т.д.?
"Второе нести?" - спрашивает меня моя благоверная.
Съел и второе. Выкурил сигарету и пошёл. Вхожу в квартиру (в нос ударил запах спиртного), проходим по длинному коридору (у нас сталинский дом) с провалившимся полом. Приглашает в гостиную и показывает 3D-кинотеатр, который недавно купил: не может подключить USB-кабель, чтобы "Аватар" поставить.
Хороший человек Захар, думаю. И жену не убил, и наоборот, вместо этого кинотеатром обзавёлся.
- Мы купили синий дом на чёрной горе! - воскликнула она. Я посмотрел и сразу отвернулся, ослеплённый сиянием фасада. Сказал: мне хочется прогуляться по округе. Но пройдя квартал, я вдруг осознал, что сплю, а значит, ничего и не было. Ни дома, ни горы, ни её восторга. Всё выпарилось, не оставив соли. Но одно дело, когда приснится дурное и по пробуждении понимаешь, что никто не пострадал, другое дело - когда сон не даёт понять, призван он мучить или утешить.
Я проснулся и в последующие дни снова стал жить обычной жизнью, держа в уме сон. Утром ел овсянку, сваренную на фермерском молоке, потом выходил во двор с щёткой (которую я каждый раз вношу в дом, чтобы в щетине не образовывался колтун), прогревал мотор, счищал снег с машины и выезжал на службу в тайную канцелярию министерства правды, едва заметно кивал постовому, который поднимал передо мной шлагбаум (хотя я никогда не знаю, видит ли он меня из своей будки), в гардеробной делал вид, что сдаю пальто, но на самом деле перекидывал его через руку и проходил второй уровень охраны, рискуя попасть в чёрный список, и весь день работал над докладами князя мира сего. Моя служба бедна на приключения, окна канцелярии выходят во двор, похожий на тюремный, и редко что может выманить на улицу. Ну разве кто-то из администрации попросит переставить машину подальше от Провиантских складов ввиду резкого потепления и схода с крыши лавин.
А все ночи напролёт после работы я только и делал, что бездумно просматривал хроники дорожных аварий. Служба убивает во мне всё живое, служба - это унылое бодрствование постового, не способного прочитать знаки благодарности за тонированным стеклом. И в этой проклятой яви никогда нельзя сказать, что никто не пострадал.
И вот однажды, выехав с ней за город, в гололёд, в условиях тумана, в одну из кромешных декабрьских пятниц, почти ощупью пробравшись по неосвещённому Художественному проезду, соединяющему Радонеж и Хотьково, въехав в город, последний перед пунктом назначения, я вдруг увидел этот дом, увидел его снаружи - стоящим на крутом берегу реки Пажи, скорее даже на краю оврага, синим на чёрной горе, увидел и внутри, во всех подробностях, микроскопических, рентгеновских, я заглянул даже внутрь распаечных коробок, в которых запутались провода, как женские колготки в барабане стиральной машины.
Это дом, который любимая сестра Кафки Оттла, спасаясь от гнева ортодоксально настроенного отца, сняла для свиданий с чешским возлюбленным. В сущности, рабочий кабинет Кафка устроил в комнате для встреч еврейки с гоем. Здесь Кафка в год русской революции написал несколько новелл из сборника "Сельский врач".
В московском метро практически не увидеть северянок. Кажется, здесь я должен поправиться и в своём духе сказать: "привлекательных северянок", но нет, господа, я даже не о типаже, а о популяции. И здесь не до шуток, девушки с нордической внешностью не выжили в условиях массированной толерантности.
Роджер Уотерс исполняет песню, которую мы разучивали в школе, "We shall overcome!" - "Все преодолеем!".
Школа советская №3 в Улан-Баторе, учитель пения - баянист со сверлящими чёрными глазами. Музыкальный класс в виде университетской аудитории. Затаишься на галёрке и паясничаешь. Пришпиленной к карандашу иглой высекаешь о край парты звуки, похожие на вибрации варгана.
Уотерс в то время, наверное, уже спел строчку "Брежнев тук (took) Афганистан", которая сыграла не последнюю роль в запрете творчества "Пинк Флойд" в СССР.
Прошло много лет, и теперь уже современные культуртрегеры обвиняют Уотерса в антисемитизме за звезды Давида (מָגֵן דָּוִד) и знаки доллара, которые в видеоряде на одном из его шоу вываливаются из бомбовых люков самолетов. Я видел это шоу в "Олимпийском". Уотерса не разглядел - моё место было малобюджетным, под потолком, та же галёрка.
Из хора меня попёрли за паясничанье, с тех пор остерегаюсь баянистов с чёрными сверлящими глазами. Но песня мне нравилась всегда, несмотря на то что часто мы использовали её как распевку.
Во всяком культурном московском доме неотвратимо появляется домработница. И вот она появилась в моём.
Однако первый же её визит принёс пока только огорчения.
Две картины висели криво, цветы на подоконнике расставлены неправильно по отношению к падающему свету.
И, как только выяснилось, она выкинула манговую косточку (плоская, как китовый ус, и мохнатая, как мидия в водорослях, я долго полоскал её под краном) и косточки других тайских плодов.
Известно, что туговсхожим семенам требуется стратификация, процесс для меня мучительно интересный.
Нужно было спрятать, скажете вы.
Спрятал - в хрустальной вазе в спальне на платяном шкафу. Но она нашла.
А присутствовать при уборке... Я вообще ещё не видел домработницу, поздно возвращаюсь с работы.
Теперь меня пытается примирить с ней заочно хозяйка, которая говорит мне, во-первых, что зрение мужчин поверхностно.
Стало быть, я не вижу глубинных преобразований в доме. (Но это шовинизм!)
И во-вторых, криво висящие картины, неодёрнутая штора и слишком близко придвинутый к холодному стеклу взъерошенный нефролепсис - знак, что их коснулись эти преобразования.
(То есть по ним прошлись тряпкой. Но если меня ждёт ад, то в этом аду будут криво висеть картины и морщиться портьеры!)
Кроме того, возвращаясь к первому пункту, мужчина за пропавшими манговыми косточками не способен разглядеть тщание уборщицы.
Если бы, господа, меня примирило бы с ней то, что она хороша собой... Было бы по крайней мере понятно, за что платишь деньги.
Но даже хорошеньким платишь деньги только один раз - за то, что они хорошенькие. Дальше всё должно быть по любви. Я так думаю.
Таким образом, разочарование от домработницы во всяком культурном московском доме неотвратимо, если в этом доме живёт перфекционист.
Бывший генералиссимус, а ныне зицкнязь мира сего однажды переполошил отдел министерства правды. В своей торжественной речи перед губернаторами он вдруг, не пошевельнув и бровью, сказал: "...И надо канализировать средства в социальную сферу". Губернаторы ничего не почувствовали.
А вот стенографистка Марианна, которая записывала за ним, в этом месте его речи резко выпрямила лебединую шею. Она сидела в канцелярии серого небоскрёба на Крымской площади и слушала зицкнязя в записи: к утру речь должна была появиться на первых полосах газет. Уже упали на Москву ноябрьские сумерки, площадь была полна красных фонарей авто, движущихся в сторону башен министерства иностранных дел. Думая, что ослышалась, она включила повтор и впилась нежными пальчиками в поролон наушников. Так и сказал! Марианна выделила нефритовым стилусом подозрительное слово и отнесла текст на подпись Азефу.
Очень быстро Азеф выскочил из своего кабинета взволнованный. Так и сказал, оправдывалась стенографистка. Прослушали ещё раз эпизод. Привлекли специалиста по сурдопереводу. "Так говорит!" - развёл руками эксперт, прочитав на мониторе по губам зицкнязя. Сбежались и захихикали бильды.
"Может, "канонизировать"?" - робко спросила у всех Марианна.
"Катализировать?" - поддержали её бильды.
Позвали филолога. Пришёл обросший, как дервиш, в свитере филолог, и пробубнил себе под нос: "Канализировать, сanaliser, canalis... Укладывать трубы для нечистот, по словарю Чудинова. Но в принципе... С некоторыми оговорками и натяжками... Если рассматривать, скажем, в окказиональном значении..."
"В каком-каком?" - строго спросил Азеф. В структуре, которую он представлял, не любят окказиональностей.
Таким образом, рафинировать неприятное слово было невозможно. Как и задерживать номер. Оставалось одно: звонить Демиургову.
Теперь все - и Марианна, и бильды, и в свитере филолог, и даже сурдопереводчик внимательно следили за выражением лица Азефа, когда он снял трубку и начал разговаривать с Демиурговым. Хотя это было бессмысленное занятие - пытаться что-то узнать по лицу Азефа: он же принадлежал к структуре, которую представлял. Впрочем, как и зицкнязь.
"Пишите: направить", - по окончании разговора произнёс Азеф и приказал всем разойтись.
Поменялась концепция истории России - страны Ваенги и Петросяна.
Окончательно задвинута прежняя установка, что есть большой народ и малые народности.
Нынче расклады таковы, что наши многонациональные предки образовали страну в её нынешних пределах.
Таким образом мы оказались под одной крышей с чеченами и живём врозь со славянами.
Скажут: да, и не только с чеченами. С тунгусами и эвенками.
Но тунгусы не представлены мононациональной республикой. Тунгусы не требуют строить вигвамы в Москве.
Впрочем, у них нет также и гипертрофированного комплекса идентичности.
Ведь вопросы государствообразования очень тесно переплетаются с вопросами колонизации.
Коль уж мы заговорили о славянских республиках, в них, известно, русский чувствует себя как дома.
А в республике, где планомерно - в современности - убивали русских и за это никто не наказан, - большой вопрос, как он себя там чувствует, в этой будущей курортной зоне.
Пускают по второму кругу советский интернационализм, но в каких условиях? В условиях благоприятствования религиям, в том числе представляющим явную международную - общемировую опасность. А также путём подмены термина "интернационализм" термином "мультикультурность".
Но идею интернационализма можно проводить только в атеистическом контексте, потому что в религиозном смысле вавилонизация конгениальна апокалипсису.
Как и в советское время, в действиях и идеологии правителей сквозит что-то антибиблейское.
Комплекс идентификации - больной, конечно, вопрос - в самом широком охвате.
Большой вопрос, идентичен ли современный мужчина мужчине, современная женщина - женщине, а современная насильственная гуманизация - добру.
Вероятная карта России образца 2035 года
[450x552]
