"Если тебя что-то и способно погубить, то отнюдь не женщины, а отношения с ними, часто заведомо самоубийственные. Губят не женщины, а отношения с ними. Все женщины мошенницы, их естество - плотоядная приманка, и даже если ты сам отъявленный прохиндей, ловкость твоих рук ничто перед их изощрениями. Только бегство. Бегство без оглядки, благородство здесь - ванильная ересь".
Я разговаривал с поручиком, когда она, в белом платье, прошелестела по паркету, приблизилась ко мне почти вплотную (я увидел её раскрасневшееся лицо; у неё краснеют только щёки и остаётся белым лоб, лицо от этого становится менее привлекательным, но вместе с тем чрезвычайно волнующим) и, не обращая внимания на поручика, сказала прерывающимся голосом: "Я лгала вам, Митя, но теперь всё кончено, меня с ним больше не связывает ничего. Это была блажь, наваждение, это было совсем другое, совсем не то, всё кончено, мы свободны". Мои губы вытянулись то ли в улыбке, извиняющей её поведение, то ли в попытке начать с "увы"... Увы, но я не свободен.
Поручик, знавший про мои отношения с графиней N., сказал в сторону: "Пойду обрадую графа".
Надо признаться, в юности казалось, что материнство и сексуальность несовместимы. Со временем начал понимать, что материнство и есть сексуальность.
Одесса, на Морском вокзале, май 2013-го.
Сегодня разбудила еврейская скрипочка и баритон из бара "Гамбринус" (Бернес ли, Северный - не поймёшь), вчера - барабанный бой: моряки прошли по Дерибасовской, среди них были и морячки в синих юбках. Ночью - прогулка вокруг городского сада: запах орегано из пcсевдогреческих таверн, душистые гольфстримы белой акации в прохладном майском воздухе возле клуба для истеблишмента на улице Гоголя, крепкий парфюм слишком очевидно незанятых девиц, ходящих парами. Закостеневшее в мегаполисе обоняние очнулось, вняло всей палитре, и я зажмурился, как зажмуриваюсь, когда....
На Ланжерон! Или всё-таки на Аркадию?
Известно, что в эти дни ваш покорный слуга - метафизический одиночка, обретаясь в меблированной квартире между Греческой площадью и площадью Веры Холодной - на Дерибасовской, 31, 40, вход в арку слева от бара "Гамбринус", по утрам на выходящей во двор террасе - закрытой, имеющей вид зимнего сада, пьёт кофе из маленьких, как напёрстки, чашек, слушает колокола с Соборной площади и шум детей во дворе и чувствует себя неофитом. Он думает пойти на море, захватив с собой Гамсуна - потому что в счастливейшую пору своей жизни необходимо читать Гамсуна. Серьёзность его намерений в отношении Южной Пальмиры усиливается с каждым днём, хотя его московский менталитет ещё сопротивляется этой серьёзности. Но города - как женщины, и если с ними случилась хоть одна ночь...
Когда у тебя выпрямляется душа, будто она никогда не была изувеченной, когда на сердце твоём даже в полнолуние ни единого пятна, когда смятение твоё чисто, как сон, когда просишь у небес не лучшего для себя, а себе положенного, когда вместе с тем тебя тешит иллюзия, что не мир глобален, а ты глобален, и следовательно, тебе положено лишь лучшее, когда у тебя разрываются ноздри от весенней чувственности, а ритм твоей жизни наконец синхронизируется с бешеной пульсацией твоего сердца, и если чихнёт мотор, то только от паводковых брызг или вербной пыльцы, когда ты не можешь остановиться, закурить на кухне, всматриваясь в давно изученные магниты на дверце холодильника, чтобы провести ревизию этим сумасшедшим апрельским ночам, - тебе хочется сказать окружающим, прищурив хитро глаз: а хрен ль вы думали? - совершенно не держа в уме, что окружающие если и имеют интерес к тебе, то только связанный с надеждой однажды похлопать тебя по плечу с плохо скрываемым мрачным удовлетворением: а хрен ль ты думал?
Подкрадывается ко мне Иосиф Виссарионович и cпрашивает громко, как спрашивают дети, чтобы испугать спящего: "Ты где?"
- Я здесь, - отвечаю я.
- Нет, ты не здесь.
- Это я в фантазии своей, может, не здесь, а так здесь. Не могу же я управлять своей фантазией.
- А ты научись. Иначе мы тебя расстреляем.
Смотрю я: никакого Иосифа Виссарионовича нет, а голос его есть, всё ещё звучит во мне.
столько по весне красоток, что думаешь: ибёна вошь, ну почему я единосущен!
В интимной связи с ней не состоял.
О теле её, вероятно, снежно-белом
не думал. Только невзначай.
Была весна, и в ресторанных кадках
проснулась алыча,
роняли на пол ложки официанты.
Была недосягаема на том краю стола
не только её смутная, но светлая душа -
до него почти не долетал
её Addict Dior. Он слушал саксофон
при молодой луне и южном ветре
и в чае ложечкой топил лимон,
пока она мечтала о чём-то женском.
Он был спокоен, хотя апрель рифмуется с "постель",
и её не трогал. Не процарапывал наждаком щеки
ложбину меж её грудей, не доводил её
до морока блаженства.
Не опрокидывал, не проходился пальцами
по внутренней стороне её бедра,
не складывал пополам,
не целовал взахлёб, не прорастал в неё,
не дул ей жарко в ухо: остановись, остынь...
Она не извивалась обессилевшей змеёй
и не кусала его в шею, умирая.
Но падала её душа, крича,
на дно его зрачка.
Возможно, некоторые люди удивляются мне. Живые, не читающие. Возможно, удивляются именно в последнее время. Например, думают: он играет по каким-то своим правилам. Это так, с той лишь поправкой, что я не играю и не веду игру, поэтому вернее будет сказать, что я живу по своим правилам. Я честно выполняю задачи, которые ставит каждый мой новый день. Если передо мной будет стоять заведомо невыполнимая задача, например, вырыть яму до магмы, я приступлю к ней, там видно будет. Я так устроен, что буду пахать до последнего. Я не пойду за гаражи договариваться с гастарбайтерами. Я сам. Мои правила сильно не совпадают с общественными. Чему учит этот общество меня? Какой счёт оно может мне выставить даже за мои грехи? Я смотрю на это общество - это общество позорно. Я вижу вокруг себя в основном несчастливых или обречённых на скотское существование людей. Не только пьяных ухарей в разгар субботы у торгового центра в подмосковном Хотьково, но и тех, кто постит котиков в фейсбуках. Однако я отлично счастлив и не скрываю этого. Это глубокое - до магмы личное счастье и удовлетворённость любым своим положением. Кстати, наверное, зачастую я выгляжу угрюмым, но это я наслаждаюсь умственной работой. В голове моей много проектов. Моё правило - жить, чтобы быть счастливым. Как у человека взрослого, оно совпадает с правилом делать счастливыми тех людей, кого я люблю. Ничего странного во мне нет, просто именно в последнее время я чувствую, что вхожу в силу.
Где кончаюсь я, начинаешься ты - обрываясь там, где начинаюсь я.
Во сне на своём авто
объезжал стансы Бродского -
строки, строфы, абзацы.
Они были разбросаны тут и там
На Ташкентской улице, где растут каштаны.
Мне кажется, Бродский способствует развитию астигматизма,
как зеркала в лифтах и неравномерно удаляющиеся в пространстве красотки.
Чтобы совсем не окосеть, просыпаюсь. Три.
Надеваю трусы, нащупываю гладильную доску,
вслепую добредаю до кухни, наливаю чай;
мёд, как солнце, освещает дно чашки.
Закуриваю и размышляю:
Всё ли спокойно в нашем королевстве?
Пролила ли Аннушка капли короля на рельсы?
И в какое депо привёз нас поезд?
Нет, это отстойно-разворотная площадка, отвечаю себе,
под огнями космической рампы.
Точно такую же я видел сегодня на Шаболовке:
трамвайные пути залиты апрельским паводком.
Что касается спокойствия, дневную комедию положений
ночью сменяет театр теней. И даже если
она впивается в губы так, словно в последний раз,
пока мой бак полон девяносто вторым,
я всегда буду объезжать стансы
пряча в потёмках души ошеломлённый свет.
В одном казённом учреждении девица, которая ходит с распущенными до пояса волосами и в мужской рубашке навыпуск, часто клетчатой, отказала ему прямо в лифте, при свидетелях, когда он, бородатый хипстер, вдруг голосом с хрипотцой, заимствованной у суперменов из фильмов 90-х годов, спросил: "Ну, может, ты меня подождёшь и мы пойдём вдвоём..."
"Нет, спасибо", - сказала она, протискиваясь между пассажирами к выходу.
Я прижался спиной к кабине, словно мне влепили пощёчину, и при этом испытал странное удовлетворение, потому что не столько она мне нравится, сколько я наслаждаюсь людьми, позволяющими себе публичные жесты наотмашь.
Сильные чувства - тогда сильные, когда заставляют говорить с женщиной императивами. Это именно потому сложно чрезмерно рефлексирующим соискателям, что сильные чувства, как правило, вгоняют их в робость. А если только и вгоняют в робость, значит, это неконструктивные чувства и не способствуют воспитанию в себе воли к победе и обладанию. Сильные чувства не могут называться сильными, если они остаются неразделёнными, мне кажется, потому что сила чувств - магия, недоступная недовлюблённым. Женщину невозможно понять, её нужно сразу знать. Сильным чувствам всегда будет сопутствовать успех, если у человека есть честное, объективное признание их силы. Честность вызывает доверие, доверие есть единственное условие, чтобы вы пошли вдвоём. Но мало быть смелым, нужно быть ещё и ловким.
Магия не в деланной хрипотце и вообще не в подражании суперменам, а в естественном и в то же время экстремальном чувстве, что мир - вместе с женщинами, лифтами и пассажирами - сам устремляется под твой скипетр.
Конец марта: вьюги, заносы, снежные дюны в городе, полнолуние. Ощутимое прибавление тока в чреслах. На подоконнике - спёкшийся винегрет. Я фактически забросил свой дневник. Просыпаюсь утром, хочу писать, но жизнь захватывает. Открыл глаза - жребий кинут.
Вчера отвозил коллегу в посёлок Дзержинский. И вот что я вам скажу, господа. Иногда требуется сжигать лишнюю энергию, сбрасывать лишнее топливо. Не углубляться в блоги и самокопание. На МКАД ночной сход грузовиков - мрачное зрелище. Того и гляди затрут бортами. И всё-таки хороша эта ночная дорога и разговор с незнакомцем (а коллега с работы, в сущности, всегда незнакомец, когда ступаешь с ним на нейтральную территорию). Поговорили о литературе. Но как-то так оказывается, что говоря о русской литературе - Быков, Веллер, Бродский, Довлатов и т.д., - говоришь о совершенно конкретной - как это сказать? - этнической плеяде. Как-то так оказывается. И выезжаешь на Пушкинский сквер, куда - вспоминаешь - однажды, в 90-е, тебя забросил бешеный экспресс, в который ты сел в "Кузьминках". Не дай вам бог оказаться ночью в Пушкинском сквере посёлка Дзержинский - без денег и в 90-е.
Вместе с тем живёшь своей обычной человеческой и мужской жизнью. Фолишь, подрезаешь сонных, миллиметруешь, тормозишь с пробуксовкой, от неминуемого столкновения уходишь влево чуть ли не на авось - в чудом образовавшееся окно. И так бывает.
Наверное, существуют ангелы, какое-нибудь воинство, действительно, Христово. Если они во плоти, то их очень сложно вычислить в повседневности, они своего рода секретные агенты. И когда в жизни случаются турбулентность, перверсии и свистопляска, то кажется, что они тайно объявили забастовку. Хотя какая может быть забастовка у агентов? Это, конечно, саботаж.
Но в такие моменты - в моменты саботажа ангелов, когда жизнь становится ни плохой, ни хорошей, но тревожной, - начинаешь рассчитывать только на себя. И на того человека, который наполняет ветром твои паруса.
Неплохой семиоскаровский фильм про шизоида - нобелевского лауреата. Он предлагает ей руку и сердце, она: "Мне нужно пересмотреть мои грёзы о любви".
Всё херня - неприкладное искусство, неприкладная наука, неприкладная любовь и прикладное домостроительство. И вся эта оскаровщина. Ну не херня, так жеманство или кокетство. Херня - и стремление к статусности, и замкнутая жизнь, потому что отрицание статусности уже статус.
Единственное, что устойчиво, непоколебимо, непостижимо, вечно, оправданно и неполживо - это секс и смерть. То есть вещи астрономически приземлённые. Делая первое, понимаешь, что некому и нечего об этом рассказать, это по природе потаённое, традиционно замалчиваемое, но при этом приоритетное, хотя рациональный смысл этого - разрядка, а следствие - опустошённость. О смерти же сам никогда до конца не знаешь: участвовал ли, способствовал ли, короче - убивал ли.
Хотя кокетничать и вообще производить иллюзии, конечно, правдивее в замкнутой жизни, которая не очень согласовывается с трендом прозрачности, провозглашённым... просто во имя смены стиля. Одним словом, оставаясь один, больше мутишь воду. А хочется ясности - как только хочется человеку, живущему в мегаполисе.
Ясность же, наверное, можно найти только в пустыне - на выжженной земле.
Два таких больших состояния - и на таком малом удалении... Недавно я писал про трабл, и мне было действительно нелегко. Сковывала немота. Сегодняшнее воскресенье - счастливейшее в моей жизни. Никакой чёрной меланхолии, никакой тревоги, растерянности и никаких немотивированных предчувствий. Я даже склонен согласиться с предложением Акимыча и поехать на охоту. Я поеду на охоту с профессиональной камерой и с мужиками на Белое море! Мужская компания - мне давно это не знакомо. Настоящий мужик должен время от времени вариться в чисто мужской компании и на природе, я считаю. Особенно если ему приходится работать в столичном офисе. Без этого мужик становится неврастеничным, мимикривым и кислым. Всё мудацкое мужчина приобретает в столичных офисах, в наш-то век воинствующего феминизма.
Что же касается сегодняшнего счастливого дня, это не настроенческое и не этап весенней психоактивности. Это концептуальное. Это и выздоровление, конечно, - вашими молитвами: у меня лучшие в мире читатели. Это чувство достигнутого порядка и стиля. Я вручную корректировал несколько процессов, в том числе внутренних, и теперь запускаю их в автоматическом режиме. Один из них - да, моя психологическая жизнь, которая давала сбои. Меня накрывала неясная неудовлетворённость её застоем. Теперь я над ней властелин.
Но я задумался недавно, относится ли то, что делаю я, к феномену власти - воли к власти. Нет. Я лишён властного начала и связанного с ним чувства превосходства. Если я замечаю это в себе, мне неприятно. Власть - это управление. Но я не тот человек, я не люблю управлять. Я люблю влиять. Это больше подходит мне, потому что в этом процессе можно воздействовать не только страхом, но и любовью. А я очень люблю людей.
Это была самое странное время в жизни Дежурова. Жена уехала на Мёртвое море, из его рациона исчез домашний ужин. У нас 30, рассказывала она Дежурову по телефону, я хожу в босоножках. "А у нас два шестьдесят снежного покрова". Мне трудно поверить, говорила она. И мне трудно поверить, говорил Дежуров.
Он и не старался верить. Он верил только в объективную реальность и в риск-менеджмент. Он заказывал осетинские пироги или пасту "Карбонара" в соседних ресторанах. И продолжал выезжать на работу, несмотря на то, что его охватывал озноб, а ночные температуры достигали минус 18. И работал так, что даже подкладки его брюк, кажется, пропитались работой - что говорить о снах? Временами ему казалось, что у него пропало половое влечение. Но однажды в субботу, снимая на балконе с верёвок её бельё, он подумал, что вот так ведь можно и сойти с ума.
Итак, сейчас бы завалиться спать, но необходимое спокойствие не достигнуто. Прошло несколько дней, вернулся озноб и сумеречное состояние, но решение принято, принято без промедления - решение абсурдное, радикальное, в чём-то жестокое и вместе с тем правильное, в последнем я уверен. Оно по крайней мере выведет меня из застоя - уже выводит.
Если бы кто знал, каким сверхсветлым человеком я являюсь - не свет источающим, но наполненным им, - то вряд ли ему было бы понятно, что это лишь наполовину правда. Этот свет, это сияние кажется даже мне самому отрицательным сиянием. Если помните, чёрное солнце над его головой - это про одного писателя. Тот факт, что я, стремясь к совершенству, к психологическому порядку, зачастую нахожусь на грани провала, причиняет мне множество страданий. На какой грани? Да на известной: на той её стороне нет ни ответственности, ни ежедневного терпения, ни непрекращающейся войны за собственную свободу и идентичность.
Ни призывов к слепоглухонемому миру.
Впрочем, всё это болезнь. И то ли снилось, то ли бредилось... Что есть некто, и однажды он почувствовал по взглядам некоторых из окружающих, что будто их предупредил кто-то: "Не верьте этому человеку и не переступайте ему дорогу. Не ведитесь на то, что он всё время уступает и пасует. Он делается от этого только сильнее, он накапливает позиционные преимущества, а его ответные меры невозможно предсказать. Известно лишь, что они будут личными".
Сбил утренние 38.2 на четыре - тьфу - четыре десятых градуса. Смотрел передачу про Марию Стюарт. Палач отрубил ей голову с третьего раза. Ещё две ночи будет свирепствовать мороз. Знобит даже после горячей ванны и мысли очень странные. Тем не менее решился ехать в Домодедово.
Бывали ли в моей жизни траблы столь же внезапные, не помню. И столь же предсказуемые. Но как и к другим, к этим думаешь применить обычный деятельностный подход. Необходимо тотчас выехать и найти это решение. Расставить акценты, обозначить приоритеты, забить новые маршруты в навигатор. У этого трабла не может не быть решения, даже если он имеет потустороннюю природу. Даже если он мне в наказание. Даже если это наказание за то, что я сделал неумышленно.
Возможно, он растворится сам в рабочих буднях, которые обещают быть активными. Возможно, он результат искусственной самостоятельной психической накрутки. В этом случае главное - не создавать для него нервной почвы, потому что на такой почве не остановить его древовидное развитие, а срубание трабла под корень в цветущем виде предполагает долгие годы реабилитации.
Психические состояния - как эйфория, так и фрустрация, а чаще микс из обоих - могут длиться у меня невероятно долго. Меня отпускает, пожалуй, от них только в Крыму, причём на конкретном холме. Наверное, я обычный неврастеничный горожанин. Я могу годами жить в тревоге, расцвеченной восторгом, и сказываться это будет только в сумеречной опустошённости. То есть в сущности я всё время так живу, но управляя этими состояниями. Можно назвать это латентной шизофренией - прирождённым свойством коммутировать с помощью не усвоенных шаблонов, а случайных наитий, - и она в чём-то помогает мне В чём?.. Вчера я посмотрел хороший фильм "Экипаж" про пилота-алкоголика. Блестяще выполненным трюком он спас жизни пассажиров. Что заставило вас инвертировать самолёт, спросили его. "Интуиция. В тот момент я был пьян и под кокаином"... Так в чём же? Тревога позволяет предусмотреть мне бесчисленное множество рисков, а эйфория компенсирует страдания, причинённые тревогой.
Правда, тревога также притягивает и материализует риски. Но только тогда, когда над ней превалирует неуверенность. Теперь же неуверенности у меня гораздо меньше, ну или - по крайней мере на этом этапе - у меня больше аргументов вообще не признавать никакого трабла, объективного повода для тревоги.
Что будет дальше? Весна. Жизнь по новому кругу и вместе с тем словно вспять. Степ-бай-степ в летних ботинках по асфальту. Через подошву - острое ощущение шершавости этого асфальта. Резь в глазах от дневного бликования. Кухонные запахи вечером во дворах. Ветер, от которого не только не надо окукливаться, но который хочется пить лицом. Калейдоскопическая цветовая игра под веками, когда проснёшься, ещё не открыв глаза. Удушливые газы пробок, левая нога на сцеплении. Сиреневая, каштановая, жасминовая Москва... Девки! Мы, господа, за всеми нашими общефилософскими проблемами и траблами упустили эту тему. И дорога домой как в песне - опять по шпалам, ибо все изощрённые московские маршруты совпадают с трамвайными.