Время домашнего затворничества подходит к концу, основной привилегией - погружением в чтение я воспользовался не вполне, но в один вечер (на это ушёл бы в обычной жизни, наверное, месяц) я закончил "Географ глобус пропил" и принялся за "Луну и грош". Долгое время я находился под обаянием формалистской и вообще лишённой здравомыслия прозы. А открыв Иванова, стал благосклоннее к реализму. Его "Золото бунта" поразило меня грандиозной, эпической самобытностью. Однако в "Географе", мне показалось, постановочность взяла верх над художественностью, а фирменные ивановские метафоры вмонтированы в текст слишком предумышленно. Что касается Моэма, почему-то у меня держалось стойкое мнение о нём как о беллетристе, и оно было связано с тем же фактором постановочности. Раз Моэм легко ставится, значит проза его бедна вербальными образами, думал я. Это не так, и спасибо переводчику, стилизовавшему, если я правильно это почувствовал, психологизм Моэма под лучшие образцы русской классики.

Она жена своего мужа, живёт где-то в Южной Баварии, а когда-то в простой джинсовке, надетой поверх платья, ждала меня на туристоустойчивой, как диабаз в Воронцовском парке, брусчатке, примиряющей с вокзалом, как паркет с коммуналкой. Я сразу спросил, сколько будем стоять в Запорожье. Вы с ума сошли, ответила проводница. Там остановка минуты четыре. Спросил в Туле. В Фатеже. Ещё в каком-то городе. Если от женщины слышишь: вы с ума сошли! – это вселяет надежду. Наконец, заваривая чифирь у титана, договорился, что выпустит. Ночью вспыхнули белые лампы, и в вагон вошли люди в мундирах с зелёными отворотами. Пассажиры стонали во сне и корчились, как в операционной. Я прочитал килограмм газет, положив голову на цепь верхней полки. Вот мундиры ушли, погас свет, тормоза выдали фугу, заскрипел оргалит купе. Спохватившись, я ощупью написал ей письмо с шутливым пророчеством. У нас было 2.58 и 1.02 – на подножке поезда. В шесть утра лязгнула дверь, и в ноздри ударило дёгтем. Ещё не проснулся плебс от мандража трамваев, солнце куцее, как борода Джемаля, просвечивало сквозь чумазые небеса. Она подбежала и, почти выскальзывая из платья, пряча взгляда счастливого всполохи, застыла в моих объятьях, вся замешанная из тамошней глины. На перроне любой разговор бесплоден: всего несколько слов, сказанных невпопад, - и в ласковые, как листопад, ладони, я вкладываю письмо, где обещаю ей брак на чужбине, отъезжая в симферопольский полдень.

Окстябрь... Всегда, заметил, у меня палец срывается в этом слове и получается этот "окстябрь". Окстись: скоро ноябрь, а там и зима. Мне приснился заснеженный город - в первом снегу, который в снах не бывает холодным. Начинают пылиться на кухне ветки крымского лавра, вянуть собранные яблоки - в урожайном угаре в схватке с ними однажды я потерял устойчивость и вернулся в город пострадавшим - сук яблони упал на ногу. Истёк срок банковской карты, окислились клеммы в аккумуляторе (машина не открывается дистанционно), с обеих работ нервирующие звонки... Но яркие сны, первый за последние годы прочитанный - проглоченный за один вечер роман ("Географ глобус пропил"), и самое главное: когда ты физически беспомощен, тебе эффективнее всего проверять окружающих на вшивость. Сегодня пасмурно, небо застёгнуто настежь, кажется, опиши свою жизнь сейчас - и это описание будет выглядеть как предсмертная записка... Но воздух светлый, субботний, звонкий, и пение птиц за окном весёлое. Вчера в окно влетела синица, но лень было за фотоаппаратом ковылять на костылях. На мне адидасовские штаны и спортивная куртка, я почти не схожу с оборудованного на кухне места. Пью пустырник и выкуриваю по две пачки сигарет в день. Я спокоен.

Друзья купили мне билет в театр порнопантомимы, я пришёл в него; в зале, в котором никого кроме меня не было, выключили свет. Чёрная портьера висела у меня на расстоянии вытянутой руки, соответственно левая кулиса была прямо возле моего виска. Вдруг портьера отдёрнулась, из-за неё брызнул дневной свет, и из-за кулисы, так, что я вздрогнул, показалось лицо, изображающее какую-то мимическую игру. Лицо, благородное, белое, принадлежащее молодому человеку, находилось очень близко от меня, можно было укусить или поцеловать его; я ждал предусмотренного сценарием появления обнажённой артистки. Но неожиданно спектакль прервался, и я, человек с ограниченными возможностями (мы не любим, когда прибавляют: "...здоровья", потому что мы все здоровы), вышел на улицу. Следом за мной вышла и пошла рядом эта неявленная актриса, конечно же, одетая. Некоторое время мы шли молча. Её немного утиный профиль, который я разглядел, не смутил меня, напротив, девушка благодаря ему выглядела весьма задорной. Лето было в самом разгаре, улицы немноголюдны, а зелень деревьев в нежности своей ещё выглядела первородной. Сожалею, что спектакль отменён, сказала она, и протянула мне конверт с деньгами. Я шёл, раскачиваясь на костылях, она ступала рядом, с заметным усилием замедляя свою походку. "Зачем мне это возвращать? - удивился я, напуская на себя строгость. - Оставьте. Странно, что вы отменили. Было мало одного зрителя? Но я знаю - оплачен весь зал, и в этом конверте лежит для вас неплохой гонорар. Что же произошло?" Девушка промолчала, но мне показалось, что она не ожидает от меня серьёзного раздражения, что она будет идти со мной, пока я её не отгоню, что даже на мои дальнейшие вопросы у неё приготовлены ответы и, наконец, что она заинтригована больше меня. "Пойдёмте присядем в тень на скамеечку, - сказал я. - Жарко сегодня".

Есть женщины, которые в отдельных ситуациях, когда надо быть хорошей, ведут себя как плохие, а в ситуации, когда надо быть плохой, они хорошие. Это неправильно не только стратегически, это вообще не соответствует духу женщины, с такими женщинами трудно, приходится дорисовывать их образ в более плохой или реабилитировать его до хорошего во всяком необходимом случае. Напротив, есть женщины, которые в нужное время плохие и в нужное время хорошие. Это им надо тонко чувствовать, когда быть какой. Нахождение здесь правильного баланса и является секретом женской власти над мужчинами. В этом плохом и хорошем заключено бесчисленное множество свойств-антиподов: слабость, толерантность, фривольность, нарциссизм, с одной стороны, с другой - самореализация, принципиальность, целомудренность, самопожертвование. Ведь имея дело с женщиной, мы имеем дело с натурой диалектичной. Всё остальное - вес, параметры, улыбка, волосы и т.д.- уже не относится к магии, это эстетика, которая, конечно, тоже может быть волнующей, но она не рассчитана на долговременное воздействие. Найдите мне самую-рассамую красотку, и я найду вам человека, которого она перестала привлекать - деликатно перефразирую известное изречение. Хорошее и плохое - это как живая и мёртвая вода, это заложено природой. Женщина - сосуд с этой водой. Симуляция напрасна, флюиды женщины свидетельствуют о свойствах её эликсира.

Здесь я на стороне Исаева и выражаю ему сочувствие. В обществе с низкой индивидуальной культурой подобные эксцессы большинству сходят с рук, а на Исаева ополчилась вся злопыхательская блогерская среда, совершив подмену терминов - ведь дебоша не было. Дебоша не было, дебош не может состояться без рукоприкладства, соответственно травм и пострадавших. Был, как я понимаю, разговор на повышенных тонах со стюардессой, возможно, прозвучала значимая для клиента просьба разместить помощника в бизнесе, но разве стюардесса не специально обученный человек, чтобы не использовать навыки лабильности и не суметь избежать конфликта? Понятно, что всё это интерпретации, и свидетельств чувствительной российской публики против Исаева множество, но нет одного - свидетельства о состоявшемся дебоше. Он не рвал на стюардессе одежду и ни одному пассажиру не проколол глаз шариковой ручкой, полиции сопротивление не оказал. Ну накричал, ну размахивал корочкой, находясь в возбуждённом, импульсивном состоянии. Можно допустить, что он страдает аэрофобией, и такие есть почти на каждом рейсе. Но он интеллигентный человек, носит очки. Уверен, если бы инцидент протекал во время полёта, сотрудники Аэрофлота проявили бы уступчивость и у командира не было бы причин для экстренной посадки. А если уж так говорить, всего лишь надо было - налить ему сухенького.  Нет в арофлотовском сервисе приёмов психологической поддержки пассажиров.

Бой на 26 миллионов, и чтоб я за него не сказал два слова? Нет, послушайте. Мне хочется запустить костылём в спикера, который говорит, что Кличко гений. Но я сохраняю самообладание и заявляю: Кличко не гений, а опасливый верзила с впечатляющим мышечным рельефом и всё. Впервые увидев его на ринге, я перестал интересоваться боксом, как в известный момент перестал интересоваться политикой. Нет красивого бокса, если вместо бойца на ринге прагматичная VIP-персона, как нет красивой политики, если вместо людей, способных совершить разворот над Атлантикой, мы имеем убийственно скучную номенклатуру. Кличко профессионал - я же не спорю, но в том смысле, что узкоспециально срывает куш. Это даже не энергосберегающий боксёр, это ленивый боксёр. КПД дачника, копающего картошку на огороде, выше, чем КПД Кличко в этот 12-раундовый бой. Кто видел, что Кличко атакует? Атаковать - это значит идти на сближение, а это рискованно, тем более при всё время открытом корпусе, а когда боксёр при явном антропометрическом преимуществе только контратакует, героического в этом мало. Ни зрелища, ни боя. Вообще много титулованных бойцов, но мало титульных боёв. И если в боксе ноги не участвуют, разве это бокс? Бесконечные рыдания и, извините, прокрастинации в клинчах. А теперь Поветкин. Поветкин не оправдал наших слабых надежд. Но нужно отметить, что у него восхитительный удар сверху правой. По крайней мере два таких удара, правда, в воздух, я увидел своими близорукими глазами. Очень эффектные, резкие боковые сверху, ими можно было любоваться. Ну не реализовал он их, ладно. Стойкий, и то хорошо. Однако сентиментальная увертюра Поветкина, футболка с коловратами, пафос честности - увольте. Русские - коварный, изворотливый, склонный к фантазии и финтам народ, да почитайте хоть фольклор. И вот с такой концепцией можно победить, а не с опущенной головой и настырным зарыванием под мышку сопернику.

На широком белом подоконнике - красный цветок греческой герани с миниатюрными лепестками - дамскими ноготками, а ещё бутылка "Буратино" и стакан с толстым дном (наверное, под виски), чаша из коричневого стекла с немного увядшей антоновкой, пачка "Винстона" и экран вот с этими буквами, здесь написанными. Шпарит чугунная батарея, приоткрытая дверь с сорванным шпингалетом свободно пропускает не по-осеннему нежный, хоть и студёный ветер, освежающий лицо. За вертикальными жалюзи - балкон довольно просторный, незастеклённый, со стоящим дыбом велосипедом, сушится на верёвке бельё, огни окон дома напротив мерцают от колеблющихся веток. Октябрь. И вроде бы заглядывать вперёд довольно поздно, но почему-то кажется, что вся жизнь была неправдой, а правда впереди, начиная с сейчас. Если правда - это чистое безоценочное и счастливое созерцание и покой, то так и есть. Жизнь только робко начинается, колеблющаяся, как этот мимолётный лист.

Многоуважаемые дамы и господа, мне приснилось, что я летаю - парю и рею над просёлочной дорогой Электроугли - Горьковское болото. Дорога совсем пуста, я плыву со скоростью аэростата, но без всякого аэростата, - плавно, на высоте около километра над землёй, и смотрю на эту дорогу - прямую и знакомую, по обеим сторонам которой жёлтые поля. И мне хорошо.  Может, я насмотрелся видов с птичьего полёта - крымских гор, сфотографированных этим летом, может, ещё что, но очевидно, что неправду говорят, что если летаешь во сне, значит растёшь. Ну какое растёшь - усыхаешь скорее. Прицепленный к моему поясу какой-то страховочный тросик цепляется за линии электропередачи, а мне всё нипочём.

Флюоресцирующая по вечерам серость, пламенеющая готика клёнов, зевотная синергия уныния и стужи. Серость и розовые мокасины. Ночью метрополитен превращается в парижский. Серость и фиолетовые кочаны декоративной капусты на ВДНХ. Серость и немецкая строгость лучевых липовых аллей в Кусково. Шикарный вид, как сказал бы Япончик. На дорогах, как в общем и целом по стране, возвращение 90-х. Поневоле задумываешься: Москва - вечно пополняемый новичками конгломерат, в котором общественные (местные) договорённости не успевают выкристаллизовываться, потому что культурные модели поведения, привнесённые из Европы, похериваются хамством и ухарством транзитёров. Редко удаётся, но иногда нестерпимо любопытно взглянуть на очередного пилота после его финта на дороге или на автора элегического осеннего листа на номерном знаке. Эпидемии дурновкусия и депрессии захватывают всех и долго сходят на нет. Вылинявшая реклама на бортах "Газелей" - ухоженная леди с розовощёкой дочерью на фоне кусков ветчины. Вчера на проспекте Мира: "ВАЗ" с бояном на заднем стекле "Ненавижу дачников". Cегодня на Сельскохозяйственной: евроглазый менеджер в иномарке, стекла наглухо закрыты, поворотник не включён - пытается влезть справа, а голову повернуть стрёмно, оппоненту в глаза посмотреть. Не мужик, а улитка. Рыжеволосые, называющие себя в соцсетях блондинками, на красных ландо и в чёрных грузовичках тоже любят объезжать справа. Правый ряд вообще парадоксально привлекательнее в плане объезда пробок, хоть и рискованнее... Да не кричите вы так, а то простудитесь, сказал бы Япончик.

Утром в конце сентября, когда природа в торжественной тишине раскладывает золотой пасьянс, хорошо думается о бабах и о Пушкине. Если подойти к вопросу без всякого ханжества, то первоначально, до полного физического пробуждения, думается всё-таки о Пушкине. А именно: ежели б Пушкин жил на каком-нибудь 12-м этаже панельки где-нибудь в Выхино-Жулебино, стал бы он нашим всем? Ежели б среди роскошной осенней ночи била по его барабанным перепонкам сигнализация пафосного внедорожника во дворе... а он выскакивал бы голый в тапках на балкон и застывал бы, как Каменный гость, терзаемый мыслью: чья это так орёт... не окислилась ли клемма в аккумуляторе? Антиутопия, скажете вы, он родился в своё время, поэтому сейчас вечно современен. Но кто сделал его вечносовременным, задумываюсь я. Не литературоведы ли? Не есть ли он символ, придуманный технологами во имя символа? Отчего голос его - благородный, чистый, ненадтреснутый - почитается за образцовый в литературе? И самое главное - вечен ли его образ? Думается, что вечен, и сейчас погиб бы он таким же молодым, без единой морщинки на великом челе, с всё ещё пышной шевелюрой, в разборке, которой причина была бы, конечно, la femme, или пал бы в дорожном конфликте - пробивалась бы через пробку карета скорой помощи, а он лежал бы на обочине и просил бы морошки...

Н.В., от которой я на днях получил письмо, что в небе пролетела комета и она вспомнила обо мне, молчала лет шесть или семь. Я ответил ей сразу, и вот мне приснилось её очередное письмо, в котором она обещала мне по-украински, что мы непременно встретимся (мне часто приходилось лезть в словарь, когда я получал от неё письма).

И я не суеверен, но совсем недавно в одном баре я уронил со стойки стакан с вилками, эти вилки рассыпались по полу, бармен нахмурился и сказал, зря вы это сделали, а один из посетителей помог мне собрать их.

Она приснилась мне в образе Н.К. - женщины одиозной и сейчас, кажется, загнанной жизнью в угол, - в образе, переходящем в образ М.Б. - коллеги, с которой мне наиболее комфортно общаться в нашем департаменте. Есть женщины, которые в обществе ведут себя либо слишком продуманно, либо необдуманно, и середины не бывает, но они крайне восприимчивы, а значит, чувственны, и мне доставляет удовольствие общаться именно с такими женщинами, потому что высоко ставлю спонтанность. И такая М.Б., и такие образы - часть моего мифотворчества, иногда даже складывающегося не только на бумаге, к тому же ещё Альбер Камю сказал (правда, словами своего героя - сутенёра), что женщины - это свобода...

Итак, мне приснилось, что я вернулся из командировки в Город мастеров, где я не имел своего угла, и поэтому направился в общежитие, в комнату, которую занимала Н.В, она же Н.К., она же М.Б. Типичным для подобных снов было то, что двухкомнатный номер общежития был полон разных людей, и у меня не было возможности остаться одному. Искомой моей подруги в номере не было, гости вдруг, не сговариваясь, затеяли оргию, и только прелюдия её, как бывает в снах, была жёстче, чем в порно; я дал знак одному из своих знакомых, что не участвую в ней, и собирался удалиться.

Но потом Н.В. появилась, и в сердце моём разлилась нежность, которая бывает сильнее любви, потому что нежность не всегда оттенок любви, а порой самостоятельное, укоренённое чувство, я вам это говорю, иногда даже принимаемое за любовь, и кто знает - в ряде случаев более стойкое чувство, потому что те, к кому нежен, и уезжают навсегда, и предают, и выходят замуж, а нежность остаётся непоколебимой. Такую нежность в чистом виде дарят феи сновидений. Но почему взамен формулы "я люблю тебя" невозможен эрзац "я нежен к тебе" - потому что этот эрзац грешит предложностью, оставим эту филологическую тему.

Н.В. появилась, не обращая внимания на меня, прошла в свою комнату. Я выбежал на улицу...

Сегодня странное слово - "берлинго-темари" взбудоражило меня, почти поставив на грань спасительного безумия, а вчера вкушал одиночество, припечаленное мытищинской осенью.

 

Каждый раз, покидая полуостров, чувствуешь себя потерпевшим кораблекрушение или отвергнутым любовником. Зубная щётка вынута из стакана. Дорожные сумки стоят у порога, вещи переложены ветками лавра, сверху - ни разу за отпуск не надёванные брюки клёш, багажник загружен балластом из круглых камней, ещё не просохших от морской воды. Сидишь под фонарём – во дворе ли, на нижней веранде ли – и мужественно ждёшь, когда этот торжественный ужин, эта ночь закончится, чтобы утром, простившись с морем, держать путь сперва на Ялту, потом на Алушту, потом на магистральные пункты - Харьков, Белгород, Орёл, Курск, Фатеж, Чернь, Тулу, Серпухов и т.д. Знаешь, что не скоро займётся новая заря в твоём сердце, не скоро зигзаг Кассиопеи потеряет южную магию в московском небе. И не скоро – да никогда, пожалуй, не забудешь, как свистел от шквального ветра свисток, срываясь со шнурка на твоей шее, когда ты гулял по обрыву в шторм. Ночь перед отъездом с полуострова – такой же водораздел годичного цикла, что и новогодняя ночь, но ты полон предчувствиями не просто тревожными, а отчаянными, потому что слышишь не бой курантов, а звон гонга из черной пустоты моря, в которой разлилась расплавленная медь Луны. Прочь от вечного крейсера Ай-Петри в холодный спящий край.

Не спится: то ли ослепляет воображаемая нагота Луны,

невидимой за чернилами туч, 

то ли стучит в висках молочный улун. 

Или просто физиология восстаёт

против сна. Сначала под утихающий плеск шин

городское пространство шпионом Сноуденом 

крадётся через балконную дверь.

Потом в спальню закатывается красный запах арбуза

с Северного рынка и проникает креозотный лязг

Москвы Сортировочной,

наконец, втекает когда-то слышанный аромат

из будуара одной художницы...

 

Эта ночь позитивна, как некролог. 

Как стриптиз, эта ночь паскудна.

Счастливы те, кого сон увлёк,

Кто проживает ночь беспробудно.

Год выпуска – 2009-й, бережная эксплуатация с 2010-го. Объём двигателя – 1200, мощность – 62.0/84.0. Обслуживался в сервисном центре официального дилера, в ДТП не участвовал, один владелец. Сборка – Южная Корея. Механика, 92-й бензин, пробег 68 тыс. км, водительская подушка безопасности, сцепление новое, тонированные задние стёкла. Комплект колёс с зимней резиной. Небольшой скол на лобовом стекле, незначительная царапина на кузове (заднее крыло). 300 тыс., возможен торг. Автомобиль в безупречном техническом состоянии. (СВАО, Москва) [700x464]

Путин, множащий сущности и плодящий смыслы, подарил нам национальную идею, о которую сломали зубы придворные учёные. Известно было с самого начала, что выдумать её невозможно, она должна была сама прийти. И она пришла, но снял с неё покров Путин. Всем слоям населения страны подарил готовую, блещущую бесконечной новизной. Имя её младенческое и реликтовое - свобода. Свобода собраний, свобода слова и самовыражения, свобода от административного давления и вообще от засилия бюрократизма, свобода от вульгарной пропаганды, свобода - эмансипация русских, денационализируемых в россиян. Нет необходимости подыскивать теоретическое оформление этой идеи - его подскажет обратный ход резьбы закручиваемых гаек.

 

Это были упоительные июньские дни в Москве, когда лужи были окаймлены сначала тополиным пухом, потом липовым цветом; где-то в тенистых городских углах ещё цвёл жасмин. В библиотеке Шнеерсона, собирая материал для своего исследования о сценах клоунады в творчестве Кафки, я заснул над изучением талмудического трактата, и приснился мне сон, точнее, охватило дремотное предчувствие греха с домработницей. Знаете, я видел её лишь единожды, но и этого довольно: я спускался по лестнице, спеша на службу, когда она, позвольте, спешила ко мне, чтобы я по телефонной договорённости передал ей ключи. Я вам скажу, глубина женского декольте с пролёта четвёртого этажа особенно головокружительна, если женщина на площадке третьего, и за одно только это простительно её опоздание. С той поры незримое присутствие М., теперь уже владеющей ключами от квартиры, будоражило меня, но будоражило только в качестве незримости, презумпции неприсутствия, если можно так сказать. Раз в неделю она приходила в те часы, когда я был на службе, убиралась и уходила, а вечером... Это неприсутствие страшнее тайных свиданий. Или, скорее, оно родственно тайным свиданиям, поскольку везде и всюду оставляет следы, словно расставляет знаки - не всегда вовремя замеченные. Например, сегодня, в дождливое утро, я медлил проснуться, сонно созерцал розовые пионы на комоде в вазе под картинами с тбилисскими и ялтинскими ландшафтами, потом поднял глаза к потолку и обнаружил, что на лампе торчит декоративный элемент - деревянная дужка, видно, М. протирала лампу и, как всегда с ней бывает, свернула её...

 

Когда смолкают все оратории, в сфере небес
возникает соло.
Это голос благоденствующей птицы,
она насвистывает тихо: "Фюйть",
как тот ассириец на Приморском бульваре
в Городе Белых Акаций
в мае тысяча девятьсот... простите, две тысячи тринадцатого.
Сейчас июнь, на даче
газон пахнет лугом, зенитом лета.
До  ржавчины скисла сирень,
алые трещины на бутонах роз,
разинуты пинкфлойдовские зевы ирисов.
Сонливо гремит ведро за плетнём,
обвитым девичьим виноградом,
собаки собираются возле кухни,
среди них улыбчивый зенненхунд Одиссей.
Слышно, как соседка по телефону ругает дочь,
называет её потаскухой - накурила в доме, детей побросала...
Вероятно, гуляла в будни.
Если посмотреть с холма, где один за другим
разрываются сердца маков,
в сторону горизонта,
- горизонт ещё не скоро.
Не скоро дотянется моя рука
до мелитопольской черешни в голубой тарелке -
апофеоза жизни.

Лето началось в субботу. В эту первую летнюю ночь - не полуночную, а предрассветную - смолкли, словно прижатые мёртвым часом, соловьи, и их сменила не очень громкая перекличка - чёрт его знает, чья, но сорокам рано, сороки начинают не раньше пяти - иволг, наверное, и я почувствовал бы, что проснулся в раю, если бы проснулся только от птиц (но проснулся я также от представления, что проснулся в Иволгинском дацане, а она играет на моём инструменте - превращая его то в смычковый, то в щипковый), вскоре после переклички голоса выстроились в хор, в песню, в которую тоскливо втянулась кукушка, а потом вступили молодцеватые соловьи, и ко всем присоединилась какая-то индивидуально насвистывающая важная птица. Началась оратория. Розовый туманный месяц в небе повис. Первый поезд прошёл за лесом. До полуденных стрижей ещё столько жить.