Обретение дьявола.
Я родилась самочкой человеческого рода, правда задохнувшейся, в собственной, обмотавшей мою шею пуповине. Мое неудачливое нелепое тельце уже почти не дышало, и когда душа хотела уже было оторваться от мокрого синюшного младенца, произошло чудо - и я заорала. Со мной было сложно. Я не воспринимала сиську как объект для сосания, лезла куда не надо, много хулиганила и доставляла немало хлопот в младенческом возрасте. Первое мое поползновение увенчалось жутким падением вниз головой с дивана. Мне тоже хотелось ходить, как мама и бабушка, с которыми я жила. И первая попытка оказалась настолько неудачной, что мама нашла меня на полу, в "кверхногамной" позе, и горько плачущей. Позже я научилась хорошо передвигаться, и впредь знала - что ничего не получается хорошо с первого раза. Моя мама жила одна. Её, беременную мной, предал и бросил любимый человек, злая завистливая родственница наговорила про нее сплетен, какая она гуляка, народила меня непонятно от кого. Он поверил той тетке и бросил маму, сказав что такая ему не нужна. Я страдала вместе с ней еще в утробе, но потом мы адаптировались к одиночеству и зажили вполне спокойно. В яслях меня все носили на руках, любили, баловали, потому что я была обаятельным малышом, миниатюрная, черноглазая, с кудрявыми волосиками белого золота, такой маленький ангелок. Все няньки восхищались мной когда я была крохой. Но потом я стала взрослеть.
Воспоминания из раннего детства такие размытые, как будто первые годы живешь овощ-овощем, вот помню в яслях попробовала окурок съесть. Невкусно. Помню маленькую двоюродную сестренку в суп вырвало, а я плакала потому что стало настолько жаль суп, что потом меня успокаивали вчетвером. Помню бабушка принесла поесть мне жареную печенку, а мама запретила, потому что я еще маленькая, и потому что в ней много вредных веществ, мне было так обидно, что я мстила, бившись головой о стенку. Помню розеток боялась до смерти, никогда не могла смотреть на дырки розеток, ведь мама внушила что там живет что-то ужасное, приводящее к смерти, и припугнула чтоб я даже близко к ним не подходила, "а то убьет". Мне казалось что в этих розетках живет что-то хищное, а за пластиковым корпусом, коридоры, и оно двигается, выслеживает, подсматривает из щелей, ждет чтоб затянуть в темный коридор и сожрать. Эти моментики я помню отрывочно, не очень четко, воспоминания больше на эмоциях, чем на чем-либо происходящем. Но лишь два четких, сильных воспоминания, которые врезались в мое чистое детское сознание не давали мне покоя тогда, и немного беспокоят сейчас. Как только я научилась говорить, я начала донимать маму - кто был кудрявый мужчиной с бородой, который пил воду из железной кружки, сидя на кровати, пока я сидела на углу, в нашем доме, в день когда началась война? Я рассказывала обстановку, наш дом, одноэтажный, с яблоневым деревом перед окном, и простирающимся полем. Про телевизор (такой странный, похожий на радио, с каким-то хитрым стеклом). Говорила что спала с этим мужчиной, и целовала его, ведь тогда я была молодой девушкой. А еще рассказывала как я умерла в войну. Я не могла ничего знать про войну, потому что у нас не было телевизора, да и старинных телевизоров. который я описывала ей - я никогда не видела - просто потому что было негде). А еще рассказывала как я умерла. Умер. Как ехал на грузовике по скошенному полю, было морозно, что руки грязные были и замерзшие, что тряпкой зеленой стекло протирал, а потом услышал взрыв где-то справа - сзади, и машину снесло в сторону, в глубокий обрыв, что помню ветки вербы, которые хлестнули по стеклу, когда машина начала падать вниз, глухоту в ушах.. и больше ничего. Я до сих пор ясно помню эту картину. Как будто это было прожито мною. Откуда это - я не знаю. Я много придумывала в детстве, но эти два момента отпечаталось в моем мозгу пугающе реалистично.
Мама много работала, ведь нужно было кормить маленькую меня, большую себя и еще старую, почти сошедшую с ума прабабушку, жившую в соседней, постоянно запертой комнате. Мама уходила рано утром и приходила вечером. Пару часов занималась готовкой, хозяйством, а потом в изнеможении падала спать. Я была предоставлена сама себе. Меня кормили, поили, покупали мне все необходимое, но мне нехватало общения. Я нигде не могла подчерпывать информацию - что хорошо, а что плохо, почему все так, а не иначе, почему так делать можно, а так нельзя, и вообще что делать можно - а что нет. До всего я доходила сама. Часто болезненными опытами. Когда я посмотрела мультик "Дракулито-Вампиреныш", я подумала что вампиром быть очень даже хорошо, и влюбившись чистой детской любовью в главного героя этого мультика, маленького
Мой персональный сайлент хилл.
Анне-Варни, Мэрилину Мэнсону, Хаджар Биби и моему старому дому посвящается.
Одно обыкновенное утро моей жизни. Я, Тамми Танука, обыкновенная девчонка с растрепанными малиново-красными волосами, сижу на краешке огромной кровати и отхожу от ночного кошмара. Дышать тяжело, я как будто выплыла из самых черных глубин. Руки дрожат, и я лихорадочно тру лицо чтобы очнуться, отмыться, очиститься от затхлой гнилости сна. Он приходил в мои сны вновь. Поглощал свет провалами этажей. А Она - просыпалась - и требовала жертвоприношения. Чёрные воды трупных соков. Мои истоки - то тихое место которое меня родило.
Солнечный свет через темно-зеленые занавески, чашка утреннего кофе. За окном радостно щебечут птички, слышны детские голоса с игровой площадки, шум заводящейся машины и бранная ругань строителей. Такие привычные звуки, неотъемлемая часть любого утра. Надо встряхнуться. Кошмары-кошмарами, а проспала я почти до 11. Нужно встряхнуться. Умыться, почистить зубы, а то во рту до сих пор сладкий привкус трупного мяса. На зубах запекшаяся кровь.
Я вновь была там. Старом доме моего детства. Моя колыбель кошмаров, ты так часто зовешь меня последние дни. Проснулась по весне, оттаяла, стонешь, манишь, не даешь забыть. Опять во сне я хожу по коридорам, подъездам дома номер 22.Я захожу в квартиры, будто ищу кого-то или что-то. Брошенные, одинокие квартиры, истлевшие, старые. Деревянный пол прогибается под ногами, некоторые доски уже провалились вниз - и я знаю что там, внизу, не другая квартира, не подвал, там небытие, там бездонная черная пропасть. Пылинки, такие легкие и серебристые в солнечном свете, летают-летают, кружат в сухом воздухе, хотя воздух недвижим, а потом медленно опускаются в темноту. Я стою залитая светом, среди грязных черно-зеленых (как старые-старые бревна, позеленевшие, мертвых, с каждым годом уходящих под землю одноэтажных частных домиков) Я стою и наблюдаю завораживающий танец сверкающих частиц, стою безмятежно, а потом понимаю - это не пылинки - это прах. Прах всех, кто умер здесь. Они засохли здесь. Засохли. Засохли и превратились в пыль. Истлели. А я смогла убежать. Смогла и буду проклята этим местом. Оно не отпустит меня. Зовет. Я ведь уже слышу бурление реки. Глухое ласковое, но настойчивое клокотание. Как мама, ласково настаивающая чтобы я съела эту горькую и невкусную таблетку - потому что так - надо. Я вижу её из окна увитого цветущим розовым вьюнком. Черная, маслянистая масса, текущая параллельно дому. Черная как смоль. Нефть - почему-то думаю я. Нашей стране нужна нефть. Смотрю и вдыхаю аромат нежных молочно-розовых колокольчиков вьюнка. Втягиваю всеми легкими сладкий, приторно сладкий запах, пленяющий запах, и удовлетворенно наблюдаю как пухнет и разливается нефтяной поток, поглощая деревья. Не дойдет - я на втором этаже, как спокойно здесь, как в материнской утробе. Река булькает, захлебываясь от жадности, поднимается почти до самого окна, и с бульканьем всплывает оскаленный кошачий трупик. Это рыжая кошечка. А вон там, серая. А это сиамочка вынырнула с очередным звонко лопнувшим пузырем. Я стою, и мне так хорошо, так беззаботно, и трупики так беспечно покачиваются на волнах, что хочется уснуть с ними рядом, мама река баюкает, и я уже знаю что чарующий аромат - не аромат цветов, а запах Реки, приторный запах смерти, запах разноцветных кошечек и собачек, козочек и крысок, с разлагающимися кишками и веселыми, улыбающимися оскалами, потому что их губы уже сгнили. А потом я вижу как Река, сожрав все вокруг, доходит до уровня второго этажа, и останавливается на уровне подоконника. Все так же светит солнце, яркое, но не греющее, холодное, бездушное, безучастное. Бульк! Еще один пузырь радостно лопается рядом, и пахучая масса переливается через край. Тихо, осторожно, ведь дом такой хрупкий, истлевший, что может не выдержать. Мягко, мерно, неумолимо, как секундные стрелки капает вниз. Мертвые животные. Не нефть. Только мертвые животные. Это ведь то, что у них внутри, та черная жижа, которая выливается если проткнуть их пергаментную кожу. Отхожу шаг за шагом назад, от растекающейся лужицы. Я стою посередине своей детской комнаты, каждая капля зловонной гнили - прибывает с нарастающим ужасом. Она пришла за мной из детства. Просит вернуть долги. Смотрю под ноги, на жадную черную массу, все отступаю, но некуда идти, мне никуда не деться. Я залезаю на свою детскую кровать, она такая хрупкая, бесцветная - хоть как-то отсрочить неизбежное. Хочется лезть на стену, но стены голы и по виду как