[b]Все, что нам кажется одинаковым в мире, на самом деле, разное. Нет двух одинаковых людей, зданий, деревьев, отношений, чувств и нет одинаковых миров. Каждое живое создание воспринимает этот мир по-своему. И что для одного является созиданием – для другого разрушение. Кто-то полагает, что нет ничего невозможного в этом мире, а кто-то заявляет, что знает эту жизнь лучше и предпочитает учиться на ошибках других. И всему есть предел, длина, объем и численность, и всему есть мера. Только… иногда в мире зарождается что-то, что разрушает все представления и всего лишь является тем самым исключением, которое, в общем-то, подтверждает правило. И маленькая девочка, по крайней мере, такой ее запомнили светила, стремительно шагала по тропинке в сторону леса, хватая маленькими ручками травинки и веточки. Наконец, она останавливается посреди небольшой лужайки, оглядывается по сторонам и быстро падает назад. Длительное время девочка лежит и внимательно разглядывает яркое лазурное небо, затем прикрывает глаза и лежит так минут десять абсолютно не двигаясь. Поднимается с земли она уже иным человеком. Её и запомнили такой, задумчивой, маленькой, малообщительной… Очень часто она убегала от мамы и приходила на эту маленькую лужайку незнакомого леса. Она могла часами рассматривать облака, листья, или, вот как сейчас, не шевелиться с закрытыми глазами, представляя себе замки эльфов и гномов. Хоть в чём-то у нее были детские представления. А сейчас она опять сидела на лужайке, окидывая ее придирчивым взглядом, и неторопливо жевала землянику, которая росла в округе в бесконечном множестве. Маленькая разноцветная бабочка давно уже кружила над полевым васильком и уже в ту секунду, когда она приземлилась, чтобы напиться нектара, чьи-то хваткие пальчики проворно сжали ей крылья. Бедная бабочка безнадежно билась, стараясь высвободиться из столь внезапного плена, но все было тщетно. А пальчики, вслед за тем, как глазки без остатка изучили окрас бабочки, неспешно потянули крылышки в разные стороны. Когда рвется что-то живое совсем не слышно ни звука, ни хруста.… А потом пальчики отбросили два мятых крылышка в сторонку, а глазки долго смотрели, как по ладони ползает нечто, что уже невозможно назвать ни гусеницей, ни, тем более, бабочкой. Мир глазами раздавленной бабочки, казался совсем таким же, как и изобразит себе его маленькая девчурка, спустя несколько десятков лет. И никто не прогнозировал этой девочке райскую и простую жизнь. Никто не сулил ей, что будет легко и к ней приедет принц на белом коне и увезет ее в страну счастья. Эта девочка проживет типичную жизнь, полную неудач и успехов, утрат и приобретений, любви и расставаний, разочарований и никто не знает чего еще. Одно лишь, что она запомнит из этого возраста, исключительно одно выражение… Его она услышала…, хотя, это немного другая история. В ее комнате поклеены неброские обои в сиреневые цветочки, было немало игрушек, среди которых она любила только двоих. Маленького плюшевого медведя и старую тряпичную куколку. Потому что в отличие от всех прочих игрушек они умели разговаривать. Часто по ночам она просыпалась от их малопонятного и долгого шепота. Поначалу она не могла понять, о чем могут беседовать детские игрушки, но немного позже, вслушавшись, она узнала много всего интересного о далеких странах, мирах. И теперь волшебные драконы, принцессы и храбрые рыцари перестали ей казаться такими вымышленными – она точно знала, что где-то они наверняка существуют. Она совершенно не представляла, какие взаимоотношения объединяют куклу и медведя, но однажды она отчетливо слышала, как куколка сказала: - Вечность – это понятие растяжимое, а любовь – чувство, наигранное до такой степени, что любовь наиграть и растянуть не удается. А за этим последовал продолжительный вздох медведя. А кукла продолжила: - Знаешь, а мне сегодня приснился такой необычный сон. Золотой лев ходит по радуге… - она стеснительно пригладила оторванный лоскуток на своей пяточке. - И что? – косолапый взглянул на звезды – Это о чем-то говорит? - Ни о чем. Просто я хотела узнать у тебя, что это может означать? - Я не знаю. На

Я танцую, балансируя на чуткой грани, на остром металлическом лезвии, на провисающем канате, протянутом сквозь пропасть. Эта сумасбродная пляска сводит с ума, но еще большее безумие - сорваться. И я держусь, стараюсь поймать равновесие, терплю, когда в стопы беспощадно врезается расшвыривающие всюду оживленные солнечные отблески лезвия. Я чувствую, как холодный пот струится по моей спине, как ужасом заковывает сердце, как бьет меня ветер в стремлениях сорвать. И я глотаю стоны\крики\слезы, хватаюсь за эту грань руками, и ладони разрываются болью. И я прикрываю глаза. Но я держусь, потому что знаю: до тех пор, пока ты танцуешь, ты не сойдешь с ума. И будешь жив.