Снова этот сон. Но чужая страна, летом, где-то у моря, на Западе. На тебе светлое платье. Тебе четыре года. Но это не важно. Ты уснула на моих руках в парке у набережной... Ласкающий звук воды о камни. Ветер щекочет улыбку. Я снова счастлива - ты видишь сны в моих руках. Ты снова со мной. И это неземное чувство: так было и будет всегда. Как и с ним.
Спасибо, что приходишь со своим братиком в мои сны. Прошлое или будущее, вы - самое счастливое, что только я могу увидеть во сне.
Я помню. Помню.
[336x389]
Я слышала незнакомые языки и отвечала шипящими, уверенная, что не знать моего языка они не могут. Удивительный змеиный язык - на нём даже самые гнусные проклятия звучат так спокойно, так мягко, так просто.
Золотая кожа женщин, точно из морского песка, сияла, и её блики слонялись по ржавым стенам, потолкам и трубам пыточных камер, спрятанных под землёй. Под ногами был песок и металл, слышалось пещерное эхо падающей воды.
В нашей рыжей и сырой камере стоял чёрный рояль, но в этих краях он был оглохшим чёрным столом, потому что единственная музыка, которую он мог впитать здесь - пронзительные крики до разрыва связок. В некоторых камерах были ванны, заполненные мутно-зелёной водой с дурманящими травами. В них плавали истеричные тела с безучастными взглядами. Людей в таких помещениях не было - только тела, только "мясо", порочное и мёртвое. Так, впрочем, они сами представлялись, и мне казалось, что они запрокидывают свои головы и смеются над своими же словами, сначала беззвучно сотрясая плечи, а потом с визгом, в неистовой лихорадке.
Чёрные, длинные и мокрые волосы скрывали глаза всех женщин. Одна из них держала свою голову с мрачными и тяжелыми глазами, отделённую от тела, в обеих руках, бормоча бесконечно: "помоги мне найти, помоги мне найти, помоги мне.."
Раскрыв ладонь, плечо склонила...
Я не видал еще лица,
Но я уж знал, какая сила
В чертах Венерина кольца...
И раздвоенье линий воли
Сказало мне, что ты как я,
Что мы в кольце одной неволи -
В двойном потоке бытия.
И если суждены нам встречи
(Быть может, топоты погонь),
Я полюблю не взгляд, не речи,
А только бледную ладонь.
3 декабря 1910
(Макс Волошин)
[323x448]
Другая Земля. Чужая Земле.
В детстве она любила забираться под стол или под кровать и, разглядывая мамины бусы, папины перстни, засыпать под меланхолично дребезжащую колыбельную старой музыкальной шкатулки.
Первая мысль о смерти пришла к ней в пять лет, по пути в Зоопарк. Мама казалась большой в своём лёгком полосатом платье, надуваемом ветром; впрочем, весь мир казался огромным, но мама была больше этого мира. Ясный мир слепил с земли - блики солнца на дымящемся асфальте слепили глаза. И закрывая их, она впервые задумалась о смерти.
....Смерть ей тогда казалась смешной и явственно перекликалась с надломленной веткой сирени. "мам, а много детей моего возраста задумываются о смерти?" Ответ растворился в шуршании и гудении огромного мира. Потом были самолёты в небесах, лунные камни на ладошках, четырёхлистный клевер в парках, вороньи перья, разноцветные круглые пульки в карманах, стеклянные шарики, противный запах водорослей на морском берегу, дедушкины стихи, мамино расстроенное пианино. О смерти она больше не спрашивала. Мир был бесконечен. И надо было везде успеть его заметить, надкусить, потрогать...
А сегодня вода в кране зачем-то пахла восточными сладостями. Знаешь, если бы ты меня сейчас спросила, я бы тебе рассказала, что именно так пахнет приторная смерть.