Деревья!
     Со всех вас я уже падал. А с некоторых даже по десять раз. Я уже весь синий и постепенно превращаюсь в одну большую шишку. Если кто-то скажет мне: «Здравствуй, синяя шишка с ушами и хоботом!» — то я оглянусь и кивну. Если еще смогу кивать.
     Кстати, может быть, вам стоит как-нибудь упасть с меня? Это было бы справедливо.

     Слон.

     Письмо слона полетело ко всем деревьям в лесу и к тем, что росли не в лесу, даже к замерзшей полярной иве и сухому пробочному дереву на краю пустыни, с которого слон упал однажды, когда путешествовал.
     Деревья зашелестели и стали гнуться друг к другу, насколько у них это получалось.
     В тот вечер они исполнили желание слона. Одно за другим они карабкались ему на спину и падали, как только добирались до головы, со страшным шумом и треском, ломали ветки и лежали на земле, засыпанные собственными листьями.
     Это был необычный вечер. На празднике у жука торт вдруг съел медведя, а потом сладко и ароматно завалился на спину. А чуть поотдаль водопад в лунном свете проплыл мимо лосося против течения, а под розовым кустом домик осторожно заполз в улитку. Лес бросил тень на луну, а на макушке бука кровать улеглась на белку, нахмурила одеяло и заснула. А тем временем деревья все падали со слона.
     Только на следующее утро все стало как обычно.
     Не успело взойти солнце, как слон уже уже встал под дубом и стал смотреть наверх. Дуб как раз успел расправить ветки и протягивал их во все стороны.
     — У меня получится, — бормотал слон. — Тонкие веточки. Прутики...
     Он потрогал затылок. Последняя шишка только прошла, и затылок опять стал гладким и ровным. Он покорно пожал плечами и стал карабкаться.

     Тоон Теллеген

     КОГДА ВОРОНА ОДНАЖДЫ РАЗОЗЛИЛАСЬ без всякой причины, она отправилась к жуку-доктору. Она подошла к двери и пару раз сильно стукнула по ней клювом.
     — Вы, конечно, злитесь? — спросил жук-доктор, сидя в мягком кресле у окна и не поднимая глаз.
     — Да, — зло каркнула ворона.
     Доктор встал с кресла, взял ножницы и вышел к ней.
     — А причин, конечно, нет? — спросил он,
     — Нет, — каркнула ворона и замахнулась крылом.
     — Так-так, — сказал жук-доктор, потом подошел к вороне и отстриг ее злость.
     — Ай! — каркнула ворона. На глазах у нее выступили слезы, но она больше не злилась. — Было больно, доктор, — сказала она тихонько.
     — Да-да, — сказал жук-доктор.
     Ворона крыльями смахнула слезы, поблагодарила жука-доктора и улетела, удивленная и веселая. Ее злость осталась лежать на земле у жука под дверью.
     — Долой ее, — пробурчал доктор.
     Он поднял злость и, размахнувшись, забросил в реку.
     Там она угодила как раз на спину карпа.
     — Что это? — закричал карп. — Эй! Эге-гей! Он начал в ярости носиться туда-сюда, а когда увидел щуку, налетел на нее и отвесил ей плавником здоровенную оплеуху.
     — Ты заслужила! — рявкнул он.
     — Заслужила? — прохныкала щука. — Я? За что? Ухо у нее заболело, и она перевернулась на спину. Она поглядывала на карпа, стараясь держаться на расстоянии, и решила поскорее уплыть подальше.
     — За всё! — рявкнул карп ей вслед. — Или, может, ты не знаешь, что такое — всё?
     Щука завернула за поворот в реке и спряталась в тине среди камышей.
     Карп яростно колотил плавниками вокруг себя.
     — Мерзкая вода! — кричал он. — Вот здесь! Вот эта!
     Вода клокотала, бурлила и колотила его в ответ. Это была бешеная схватка посреди реки.
     Ударом волны злость унесло со спины карпа, она описала дугу в воздухе и снова упала в воду.
     Карп вдруг перестал злиться.
     А вода в этот момент действительно разъярилась. И изо всех сил треснула карпа прямо по ушам.
     — Ай! — воскликнул карп. — Ой!
     Потом все стихло, и удивленный карп осторожно поплыл дальше.
     Злость медленно опустилась на дно реки, просочилась сквозь маленькую серую крышу и свалилась прямо на голову раку.
     Рак спал так крепко, что ему только приснился злой сон, и во сне он смахнул злость с головы.
     Злость упала на пол и проскользнула раку под кровать.
     А там ее уже никто и никогда не сможет найти.

     Тоон Теллеген. «Неужели никто не рассердится?»

     В ОДНО ПРЕКРАСНОЕ УТРО ЖУК РЕШИЛ поднять мир.
     «Для разнообразия», — подумал он.
     Он сделал глубокий вдох и взвалил мир себе на плечи.
     Звери повалились друг на друга, деревья закачались и затрещали, реки покинули свои русла, а морские берега захлестнули огромные волны.
     — Караул! — закричали все. — Что стряслось?
     Жук всё прекрасно слышал, но молчал. Держать на плечах мир, да ещё при этом и разговаривать — такого даже он не мог.
     Мир тихонько покачивался на его чёрных плечах.
     Звери сбежались на лесную поляну и спрашивали друг друга, что происходит. Никто ничего не знал.
     Решили выслать на разведку Ласточку. На бреющем полёте Ласточка облетела мир кругом и увидела Жука, который как раз перехватил мир чуть поудобнее.
     Ловя воздух клювом, Ласточка вернулась назад и сообщила:
     — Это Жук. Это он нас всех поднял.
     — Жук?? — поразились все. Они сбежались на край света и столпились там, перегибаясь друг через друга, но ничего не могли разглядеть.
     И тогда сотни голосов закричали:
     — Жук! Жук!
     Но Жук их не слышал. Он уснул, с миром на плечах.
     Звери решили написать ему письмо.

     Дорогой Жук!
     Будь любезен, поставь мир на место.
     Все.

     Письмо взмыло в воздух и, обогнув мир, полетело к Жуку. Проснувшись, он поднял его с земли и прочёл.
     «Да пожалуйста», — сказал он про себя. Он поставил мир на место, потянулся и решил пройтись.
     «А чем бы мне потом заняться, — подумал он, — ума не приложу...»
     Но тут солнечные лучи пробились сквозь облака, и он вспомнил, что ему всегда хотелось устроить что-нибудь этакое с солнцем. Ну, к примеру, разрезать его пополам, чтобы оно и на том конце светило, и на этом, или выкрасить его в зелёный цвет. И ещё дать ему хорошенького пинка, чтобы оно больше никогда не могло сесть. Но уж не сегодня, решил он. Завтра.
     Он заложил передние лапки за спину. Пинок солнцу, это была находка. Довольный, продолжал прогулку среди зарослей, на опушке леса.

     Тоон Теллеген. «Почти взаправду»

     БЕЛКА И МУРАВЕЙ СИДЕЛИ НА УРОКЕ У ЛЕБЕДЯ. Припекало солнце, и они примостились в тени ивы на берегу реки.
     Это был уже второй урок, хотя они и первого не запомнили.
     — Сегодня, — сказал Лебедь, — речь пойдёт о том, что проходит.
     Муравью и Белке это показалось хорошей идеей, потому что об этом они знали немного.
     Лебедь сделал авторитетное лицо и произнёс:
     — Проходит всё.
     Некоторое время под ивой царило молчание. Вода в реке блестела, еле-еле веял ветерок.
     — Вам это известно? — спросил Лебедь.
     — Нет, — сказали в один голос Муравей и Белка. — Неизвестно.
     — Да, — сказал Лебедь. — Всё проходит. Вот назовите что-нибудь, и я вам скажу, что это пройдёт. Муравей...
     — Ива, — сказал Муравей.
     — Так, — сказал Лебедь. — Это ты хорошо подметил, Муравей. Ива проходит.
     — Ива? — изумлённо переспросила Белка.
     — А куда она проходит? — спросил Муравей.
     — Охохонюшки, — ответил Лебедь. — Мы сейчас о том, что проходит, а не о том, куда. Это мы оставим на последний урок.
     — А сколько их всего будет, вообще говоря? — спросила Белка.
     — Не знаю, — ответил Лебедь. — Как-то не считал.
     Белка вздохнула, а Муравей сказал:
     — А если я всё-таки думаю, что ива никогда не пройдёт?
     — Что же, — сказал Лебедь. — В таком случае ты в моих уроках не нуждаешься. Ты тогда лучше к Сверчку запишись, там других штук наслушаешься. У него вовсе ничего не происходит.
     — Ничего? — переспросила Белка.
     — Ничего, — подтвердил Лебедь.
     — И утро? — допытывалась Белка.
     — И утро. Сверчка послушать, так ничего не происходит, даже радуга, даже головная боль, даже мгновение.
     — А кто ещё какие уроки даёт? — спросил Муравей.
     — Ну вот Краб ещё, — сказал Лебедь. — У того вообще всё в кучу.
     — Всё? — спросил Муравей.
     — Всё, — подтвердил лебедь. — По Крабу, ты можешь есть как ночью, так и пальцами. Никакой разницы. Или...
     Муравей тяжело вздохнул и уставился в сторону.
     Белка ощутила, как её лоб прорезает глубокая морщина.
     Оборвав себя на полуслове, Лебедь объявил:
     — Время! Урок окончен.
     Голос его звучал неуверенно.
     — Следующий урок, надо понимать, завтра, — сказал он. На сём он расправил крылья и растворился вдали.
     В молчании сидели Муравей и Белка на берегу реки. Солнце стояло высоко в небе. Иногда из воды высовывалась голова Карпа, произносила «Эй!» и опять скрывалась под водой.
     Муравей размышлял о времени, о солнце, о воздухе, о лете, о горшках с мёдом, о мхе, о сосновом аромате. И что же, получается, всё это пройдёт?
     — И мы, — внезапно спросила Белка, — мы тоже пройдём?
     Муравей немного подумал. Потом встал, совершил дикий прыжок высоко в воздух над травой, приземлился на спину и объявил, размахивая всеми своими руками и ногами:
     — Ну уж дудки. Мы никогда не пройдём.

[277x160]
     НИЧЕМУ НЕ СТАНУ УДИВЛЯТЬСЯ, РЕШИЛ про себя кузнечик. Хоть что случись — никогда. Он уселся на травинку на берегу реки и умиротворённо огляделся вокруг.
     Был тёплый день. Вдали вдоль берега медленно летела Цапля, время от времени высовывался Карп.
     Кузнечик разгладил морщину на своём фраке и только хотел расстегнуть пуговицу, как фрак сморщился, покраснел и лохмотьями свалился с него.
     «Досадно, ничего не скажешь, — подумал Кузнечик, — однако вовсе не удивительно».
     Белый и тощий, сидел он среди останков своего фрака, а потом одним прыжком переправился в тенёк под ивой. «А то ещё плечи сожгу», — подумал он. Но тут солнце внезапно закатилось, небо потемнело, ударил мороз, повалил снег, и с диким воем закружила метель.
     У Кузнечика свело от холода челюсти, но способности размышлять он не утратил. «Даже и не думайте, что я собираюсь удивляться, — мысленно сказал он. — Нетушки. Вот ещё.»
     Он с величайшим трудом разлепил губы и крикнул:
     — Скажите на милость! Самое обыкновенное дело!
     В этот момент мимо него проходили муравей и Белка, поражённые происходящим до глубины души.
     — Ну и дела, Муравей, — сказала Белка.
     — Да уж, — поддержал Муравей. — Прямо не знаю, что творится.
     Прокладывая себе тропинку в снегу, они наткнулись на Кузнечика, который так и сидел под ивой без фрака, трясясь от холода.
     — Кузнечик! — обеспокоено воскликнула Белка.
     — Здорово, Белка, — проклацал зубами Кузнечик.
     На большее его не хватило, поскольку он лишился чувств.
     Немного погодя в небе снова показалось солнце, воздух прояснился и посинел. Снег растаял, опять наступило лето.
     Кузнечик открыл глаза и огляделся.
     — Ты чего тут делаешь? — спросила Белка. — Да ещё без фрака.
     — Да так, сказал Кузнечик. — Ничего особенного. — И он поведал Муравью и Белке о том, что решил больше ничему не удивляться.
     — Дело, конечно, непростое, — отметил он, — Но ничего невозможного нет.
     И когда чуть позже ива вдруг выбралась из земли, свистнула в две ветки, прошлась барыней, глотнула водицы из реки и снова влезла в землю, у белки от изумления отвисла челюсть, Муравей потряс головой, а Кузнечик только зевнул.
     — Подумаешь, — заметил он. — И не такое видывали.
     — Скажи, как тебе это удаётся? — позавидовал Муравей, который тоже был бы весьма не прочь перестать удивляться многим вещам.
     — Сказать-то я могу, Муравей, — ответил Кузнечик. — Но ты на меня косо посмотришь.
     — Да ладно тебе, — наседал Муравей.
     Но Кузнечик был неумолим.
     — Ей богу, не стоит, — сказал он.
     Немного погодя Белка и Муравей распрощались с кузнечиком, всё таким же белым без фрака. На небе проступили зелёные звёзды, и хлынул дождь из чернил и сахара. Белка и муравей в изумлении вытаращились на небо. Издалека до них донёсся хохот Кузнечика.
     Белка спросила себя, каково это, когда ничего тебя больше не удивляет. Весьма удивительное ощущение, — подумала она, — весьма удивительное.

     Тоон Теллеген. «Почти

     НА ДНЕ РОЖДЕНИЯ ЛЕБЕДЯ ЛЯГУШОНОК так развеселился, что воскликнул: «Смотрите все!» — вскарабкался слону на спину, вытянул руки перед собой и нырнул в праздничный торт.
     Торт был роскошный, и лебедь как раз собирался произнести речь о том, насколько этот торт особенный, и о своей точке зрения на торты вообще, когда его собственный именинный торт разлетелся во все стороны.
     Лягушонок высунул голову из остатков торта и завопил:
     — Как я нырнул! Вы это видели?
     Звери кивнули, стерли с лиц остатки торта и посмотрели на лебедя.
     — Я полагаю, — сказал лебедь, — что вы гораздо лучше отпразднуете мой день рождения без меня. Я отправляюсь в путешествие.
     Он расправил крылья, взлетел и скрылся за деревьями.
     — Но я же красиво нырнул? — удивленно спросил лягушонок.
     Все промолчали. Потом они по-быстренькому допраздновали день рождения лебедя, доели то, что осталось от торта, наспех сделали несколько танцевальных движений и разошлись по домам.
     На следующее утро лягушонок получил письмо от лебедя:

     Лягушонок!
     Вы бросили пятно на мой герб.
     Лебедь.

     «Бросил пятно... — подумал лягушонок, — бросил пятно на герб... так-так, вот что я, значит, сделал...»
     Это показалось ему очень необычным, и он немедленно рассказал обо всем ежику, который как раз совершал небольшую прогулку вдоль камышей.
     — Знаешь, что я сделал, ежик? — спросил он, при этом даже светясь от гордости.
     — Нет, — ответил ежик.
     — Я бросил пятно!
     — Куда?
     — Не куда, а на что!
     — И на что же?
     — На герб лебедя.
     — Ух ты, — удивился ежик.
     «Бросил пятно, — подумал он. — А почему я никогда не бросал пятен?» Он наморщил лоб и остановился. «Я вообще никогда ничего еще не бросал», — с горечью подумал он.
     А ближе к полудню лягушонок получил новое письмо:

     Дорогой лягушонок!
     Я возвращаюсь домой. Я больше не сержусь.
     Я от души намерен вас простить.
     Лебедь.

     «Так-так, — подумал лягушонок. — Значит, он хочет меня простить...»
     Ежик все еще стоял на том же месте и думал о собственном гербе. «У меня он в иголках, — решил он. — Не такой, как у лебедя. На моем гербе все равно ничего не разобрать. И поэтому, конечно, никто не бросает на него пятен». Ежик вздохнул.
     — Ты знаешь, что теперь хочет сделать лебедь? — спросил лягушонок.
     — Нет, — ответил ежик.
     — Никогда не угадаешь!
     — Да, — согласился ежик. — Я никогда не угадаю.
     — Он хочет меня простить, — сообщил лягушонок.
     — Да что ты, — удивился ежик.
     — Да, — подтвердил лягушонок. — Он так написал. Он хочет этого от души.
     И, довольно квакнув, лягушонок прыгнул

«Мой папа ужасно высокий. Он такой высокий, что когда я хочу ему что-то сказать, мне приходится забираться к нему на самый верх.
А это очень долго. Особенно далеко карабкаться от ремня до подбородка. Обычно, когда я добираюсь до уха, я ужасно устаю. И забываю, что хотел сказать. Так и стою, растерявшись, у него на плече.
— Так что? — спрашивает папа.
— Ну, — говорю я просто так. — Я подумал, пойду пройдусь, и вот оказался здесь...»

«Однажды мы сидели за столом. Мой папа, моя мама и я. Мы ели бутерброды. Моя мама спросила моего папу:
— Хочешь еще бутерброд? Мой папа ничего не ответил.
— Ты меня слышишь? — спросила мама. — Хочешь еще бутерброд?
Но мой папа ничего не сказал.
Он погрузился в свои мысли.
Так и сидел за столом совсем неподвижно. А потом очень медленно сполз со стула на пол. И лежал там тихо-тихо с открытыми глазами.
Моя мама прикатила из сада тележку Мы сложили папу пополам, погрузили на тележку и отвезли на диван. Там мы его аккуратно выложили...»

     БЕЛКА СИДЕЛА В ТРАВЕ НА БЕРЕГУ РЕКИ и предавалась унынию.
     — И сама не знаю, с чего это я, — сказала она Муравью, — но вот что-то я такая бедная...
     Она притронулась к щеке, проверяя, не катится ли по ней непрошеная слеза.
     Муравей помалкивал и жевал травинку. В полуденном лесу воцарилось долгое молчание. Первой вновь заговорила Белка.
     — А вот с чего, собственно, я такая бедная? — спросила она.
     — Хм, — отозвался Муравей.
     — Это не ответ, — возразила Белка.
     — Неа, — согласился Муравей.
     — Может, это просто частица меня, — сказала Белка, — ну, вроде как слабость к буковым орехам или вот мой хвост...
     — Ну, — сказал Муравей.
     Белка вздохнула. Снова воцарилось молчание. Поднялся ветер, и небо над лесом заволокло тучами.
     — Пойдем-ка пройдемся, — сказал Муравей.
     — Пойдем, — сказала Белка.
     И тут, прямо у себя над головой, они заметили Шмеля, примостившегося на нижней ветке плакучей ивы. Услышав их разговор, Шмель пришел в совершенное расстройство и разрыдался.
     Белка подняла голову и увидела мокрые глаза, усики и пушистую шубку.
     — Ну а ты-то с чего такой бедный? — спросила она.
     Шмель унял рыдания.
     — И это ТЫ спрашиваешь? — всхлипнул он.
     Белка кивнула и оставила расспросы.
     Начал накрапывать дождь. Звери молчали.
     Белка и Шмель были погружены в свои таинственные горестные мысли, а Муравья раздирали противоречия — пойти ему домой или нет. «Куда легче оставить развеселую компанию, нежели покинуть двух скорбящих приятелей, которые сами не знают, в чем причина их скорби и, более того, не узнают никогда», — думал он.
     Над рекой, медленно помавая крыльями, пролетела Цапля, — покачивая головой, в слезах, со свалявшимися перьями, а у Окуня, выставившего голову из воды, вид был кислый и совершенно безутешный.
     «Похоже, что они тут все в грустях, — думал Муравей, — а я-то чего жду?» Он занервничал, а потом и разозлился. И, когда мимо него, содрогаясь от громких рыданий, проковыляла Саламандра, с трудом поддерживаемая мертвенно-бледным Бобром, Муравей окончательно вышел из себя. Что такое, почему он, единственный из всех, не расстроен? Почему он остался непричастен всей этой скорби? Что вообще все это означает? Кто решает, впадать тебе в уныние или нет? Он топнул ногой, и лицо его исказила гримаса негодования.
     Он направился домой широким шагом, один, в сумерках.
     Но уже у самого дома на глаза его навернулись слезы, и гримаса исчезла с его лица, а шаг сделался короче. К своему невыразимому удовольствию, он, наконец, тоже пал духом. И тоже безо всякой причины. Его громкие всхлипывания перемежались воплями ликования. И, если бы не темнота, он бы вернулся назад к Белке, чтобы сообщить ей о том, как он несчастен.

Тоон Теллеген. «Однажды в полдень»

Читаем сказку, смотрим рисунки

     Однажды утром белка получила письмо от ибиса. В большом синем конверте лежал маленький оранжевый листок. Да и слов там было немного.

     Белка!
     Напишешь мне когда-нибудь еще одно письмо?
     Ибис.

     Белка повертела письмо в руках. «Странно, — подумала она. — Я ведь никогда не писала ибису. Я даже не знаю, кто это». Она долго раздумывала, а потом написала ответ:

     Дорогой ибис!
     Честно говоря, не напишу.
     Белка.

     Письмо медленно улетело вдаль, через пустыню, где по словам муравья жил ибис. «Ему там, наверное, очень одиноко», — подумала белка.
     Жизнь в лесу бурлила, и очень скоро белка позабыла про ибиса.
     Прошло много времени, и она снова получила письмо.

     Дорогая белка!
     И я тебе нет.
     Ибис.

     Белка ничего не поняла. Она спросила муравья, что значит «и я тебе нет». Но даже муравей этого не знал.
     — Это особое предложение, — сказал он.
     Слон и сова тоже не знали, что значит эта фраза.
     Белке становилось все интересней. По ночам она слышала, как по ее снам топают эти четыре слова.
     «И Бум Я Бум Тебе Бум Нет Бум».
     У нее болела голова, иногда она начинала всхлипывать, а на каждом дереве между ветками ей мерещилось одно из этих слов.
     В конце концов она положила в сумку два буковых ореха и отправилась в даль, где должен был жить ибис.
     Она прошла через пустыню, мимо другой стороны света, почти около неба, и наконец, подошла к двум камышовым метелкам.
     — Ибис! — крикнула белка.
     Ибис тут же появился из камышей, посмотрел на белку, нахмурил брови и сказал:
     — Ты кто? Я тебя не знаю.
     — И я тебя нет, — растерялась белка.
     Они замолчали, а потом сказали одновременно:
     — Ах, да!
     Чуть позже они сидели в камышах и лакомились половинкой букового орешка, которая осталась у белки после долгого путешествия.
     — Мне так интересно, что мы друг другу расскажем, — сказал ибис, когда доел орех.
     — Мне тоже, — сказала белка.

Тоон Теллеген. «Когда все бездельничали»

     На платане на краю леса сова продавала письма.
     У нее были странные письма, радостные письма, нежные письма, ехидные письма, письма, которые нельзя было отличить от ливня, грозы или лютика, письма, которые шипели, письма с усиками и чешуей, острые письма, которыми можно было разрезать торт, рычащие письма, письма, которые можно было использовать вместо двери, письма, которые цвели, а потом увядали, и еще много разных писем.
     Но покупатели приходили к ней очень редко, и иногда сова продавала только половину письма в день или вообще маленький кусочек.
     Тогда она спрашивала:
     — Желаете кусочек с «Дорогой» или кусочек «До скорой встречи»?
     Потом она клювом отрезала кусок от письма и продавала его.
     Часто за день к ней никто так и не заходил. Тогда она складывала маленькие стопки из «Как у тебя дела?» и «У меня все хорошо», потому что их можно было продать зверям, которые торопились. Или же она писала длинные серьезные письма без адресатов и складывала их в ящик стола. Эти письма она не продавала, она перечитывала их сама, когда наступала зима и платан был весь завален снегом.
     Неподвижно застыв и закрыв глаза, она часами раздумывала над каждым словом, которое писала.
     «Если я буду писать вещи, о которых я на самом деле думаю, — думала она, — тогда я должна буду написать вещи...»
     Но она не знала, что ей тогда надо было бы писать. «Потому что о чем я думаю?» — думала она. И никогда этого не знала.
     Часто она засыпала с глубокими морщинами на лбу.
     Над кроватью у нее висела строчка из письма, которое она когда-то давно нашла в лесу. Эту строчку она перечитывала каждое утро, когда просыпалась. И каждое утро ей было интересно, что же там написано.
     А написано было маленькими кривыми буквами:

     У меня все довольно хорошо.

     Прочитав это предложение, сова кивала и на минуту закрывала глаза. К собственному удивлению, она почти всегда соглашалась с этими словами.

Тоон Теллеген. «Письма только для своих»

     «ОЙ, — ПОДУМАЛ БОГОМОЛ, — ПЫЛИНКА». Он был одет в свой лучший сюртук и довольно осматривал себя в зеркале.
     Он сдул пылинку с плеча. И тут заметил на сюртуке складку, примерно на уровне левой коленки, то есть там, где ее вовсе не должно быть.
     Он согнул коленку и расправил складку.
     И тут услышал, как что-то треснуло. Когда он нагнулся расправить складку, у него что-то порвалось на спине.
     — Все пропало, — вздохнул он.
     В этот вечер он должен был пойти на праздник к гепарду на самый край степи.
     Он снял зеленый сюртук и осмотрел дыру.
     — Это же мой единственный приличный сюртук! — воскликнул он.
     В шкафу у него висели десятки сюртуков, но этот длинный зеленый он любил больше всего.
     Он сел за стол зашить дырку, но тут же уколол палец, вскрикнул: «Ой!», подскочил, ударился головой о потолочную балку, и у него моментально выступила шишка. Прямо посреди лба.
     — Шишка! — перепугался он. — Что теперь с ней делать?
     Он посмотрел на себя в зеркало, а потом надел старую лиловую шляпку, которую обычно надевал только зимой под одеялом, чтобы согреть голову. Он натянул ее низко на глаза, чтобы спрятать шишку. Но теперь он ничего не видел и поэтому споткнулся о стул, помял крылья, сломал один усик, разбил нос и заработал еще пару шишек и ссадин.
     Он растерянно присел на кровать и представил себе, как оцелот спрашивает у гепарда:
     — Разве богомол не придет?
     — Ах, да ему наверняка нечего надеть, — отвечает гепард, прищурив глаза.
     — Ах, ну да, конечно... — говорит оцелот. Богомол подпрыгнул и стал ярко-красным от злости. Без сюртука, в одной лишь старой лиловой шляпке, весь помятый, в шишках и ссадинах, он вылетел из дверей и помчался к дому гепарда.
     Там он рывком распахнул дверь, остановился на пороге и сказал:
     — Вот и я!
     Роскошно одетые звери, которые вели светские беседы и обходили друг друга, учтиво кивая, все посмотрели на него и округлили глаза. Они увидели какого-то помятого зверя и не могли понять, кто это такой.
     — Это богомол, — шепотом сказал один из них, с трудом скрывая отвращение.
     — О да? Вы это серьезно? — прошептал другой.
     — Я уверен.
     Некоторые звери отступили назад, а гепард был уже почти готов указать на дверь этому грязному проходимцу.
     Но богомол остановился в дверях, разгладил помятые крылышки, сдул с десяток пылинок с плеч и посмотрел на всех так гордо, что звери вдруг подумали, а может, он выглядит гораздо роскошнее, чем они. Некоторые начали снимать пиджаки, кто-то бился головой о потолочную балку, они всеми лапами раскрывали перед ним объятия и жалели, что на них не было шляпок, маленьких лиловых шляпок.

     СКОРО ДОЛЖЕН БЫЛ НАСТУПИТЬ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ СВЕРЧКА, и ему очень хотелось, чтобы все пришли на праздник. Все, кроме медведя.
     Он написал медведю письмо.
[220x300]
     Дорогой медведь!
     Я не хочу, чтобы ты приходил ко мне на день рождения.
     Ты — обжора.
     Ты все пачкаешь.
     Ты наступаешь на ноги, когда танцуешь.
     Ты даришь ненужные подарки.
     Ты поешь фальшиво и ужасно громко.
     Ты говоришь, что все очень здорово, даже когда сам еще не понял, что все очень здорово.
     Ты отпихиваешь всех в стороны, чтобы первому пробраться к торту, и если это не медовый торт, начинаешь кричать: «Почему это не медовый торт?»
     Когда угощения закончились, ты еще десять раз спросишь: «Неужели ничего не осталось?»
     Ты засыпаешь, когда кто-нибудь произносит праздничную речь.
     Засыпая, ты падаешь со стула и храпишь.
     Когда все гости расходятся по домам, ты остаешься лежать на полу и храпеть, а когда просыпаешься, начинаешь искать крошки.
     Ты... ах, да что там говорить.
     Приходи.
     На самом деле, с тобой гораздо веселее.
     Я буду ужасно рад, если ты придешь.
     До завтра!
     Сверчок.

     — МНЕ ПОРА СОБИРАТЬСЯ В ДОРОГУ, — сказал муравей однажды утром. Они сидели на ветке перед домом белки. Белка только что проснулась и зевала.
     — И не спрашивай, обязательно ли мне уходить, — сказал муравей, — потому что я должен уйти.
     — Я и не спрашиваю.
     — Нет, ты как раз собиралась спросить, не надо меня обманывать.
     Белка молчала.
     — Единственное, что мы еще можем сделать, — сказал муравей, — это спокойно попрощаться.
     — Верно, — ответила белка.
     — То есть никакой жалости и слез и никаких «я буду по тебе скучать» и «возвращайся скорей». Ты же знаешь, я терпеть этого не могу...
     Белка кивнула.
     — Ты не могла бы встать на порожке... — попросил муравей.
     Белка встала на порожек.
     Муравей протянул ей лапку и сказал:
     — Ну что ж, белка, тогда до свидания.
     — Пока, муравей, — сказала белка. — Счастливого пути.
     Но муравей остался недоволен прощанием и не ушел.
     — У тебя же комок в горле, белка, — сказал он. — Я же слышу!
     Они снова попытались попрощаться, и на этот раз муравей заметил в одном глазу белки слезинку, и еще ему не понравилось, как она сказала: «Счастливого пути!»
     — Ты переживаешь, белка, страшно переживаешь, я вижу!
     Белка молчала.
     — Успокойся, наконец! — крикнул муравей.
     Они попробовали еще раз, и теперь белка сказала «Приятного пути», — а потом попробовали совсем без слов и не глядя друг на друга. Белка была спокойна как никогда. Но муравей все равно был недоволен.
     — Так я не могу уйти, — сказал он обиженно. — Хотя я действительно должен. Правда, должен!
     — Я знаю, — потупилась белка.
     Потом они молчали, сидя в лучах заходящего солнца на ветке перед белкиным домом.
     В лесу пахло соснами, где-то вдалеке пел дрозд.

     НА ВЕЧЕРИНКЕ У ВЕРБЛЮДА СВЕТЛЯЧОК СИДЕЛ РЯДОМ С ДОЖДЕВЫМ ЧЕРВЯКОМ. Светлячок вспыхнул и сказал:
     — Знаешь, чего я иногда боюсь, дождевой червяк?
     — Не знаю, — сказал червяк.
     — Что я однажды не смогу засветиться.
     — Ой, — сказал дождевой червяк, — мне и подумать страшно, что я вдруг начну светиться.
     Они удивленно уставились друг на друга. Надо признать, это был весьма странный разговор, и на какое-то время оба замолчали.
     Наконец светлячок спросил:
     — И тебе совсем не хочется хотя бы разок засветиться, дождевой червяк, хотя бы совсем маленькой искоркой?
     — Нет, — ответил дождевой червяк. — Мне, наоборот, хотелось бы уметь все вокруг тушить. Но только... как это сделать?
     Он взглянул на луну и грустно вздохнул.
     — О солнце я вообще молчу, — сказал он.
     — Какие мы все-таки разные, — сказал светлячок.
     — Да, — подтвердил дождевой червяк.
     А потом они танцевали. Светлячок светился так нежно, что вокруг было почти темно.
     А глаза дождевого червяка так и сияли, хотя он ужасно переживал из-за этого и то и дело прикрывал их.
     Был тихий вечер на краю пустыни. Довольный верблюд сидел и пересчитывал подарки.
     Кто-то из зверей потихоньку доедал торт. А остальные заснули.
     Дождевой червяк и светлячок все танцевали и танцевали.
     Но когда взошло солнце, дождевой червяк сказал:
     — Мне пора. Пока, светлячок...
     И исчез под землей.
     — Пока, дождевой червяк, — сказал светлячок. Он еще поразмышлял несколько минут, а потом полетел прочь, в сторону леса.
     Вдалеке над деревьями поднималось солнце. Светлячок смотрел на него с восхищением.

     ОДНАЖДЫ ДНЕМ БЕЛКА ШЛА ЧЕРЕЗ КУСТЫ НЕДАЛЕКО ОТ РЕЧКИ.
     — Белка, — услышала она чей-то крик.
     Белка оглянулась по сторонам. Сначала она никого не увидела. А потом заметила две ноги, которыми кто-то то ли болтал, то ли махал в воздухе, — белка толком не разобрала, что именно ими делали.
     — Кто там? — спросила она.
     — Я, — сказал голос. — Трубкозуб. Ха-ха! Белка раздвинула кусты и увидела трубкозуба.
     Он стоял на голове и смеялся.
     — Почему ты стоишь на голове? — удивленно спросила белка.
     — Ну, конечно, потому, — ответил трубкозуб, — что это здорово. — Он снова засмеялся и помахал ногами. — Но это не просто так, если ты вдруг так подумала.
     — Я ничего такого не думала, — сказала белка. — Но если ты встанешь на ноги...
     — Тогда я разозлюсь, — сказал трубкозуб. Он просто задыхался от смеха. — О, как же я тогда разозлюсь...
     — И так каждый раз? — спросила белка.
     — Каждый раз, — подтвердил трубкозуб. — Вот попробуй, поставь меня на ноги.
     И он радостно кивнул белке, насколько у него это получилось, стоя на голове.
     Белка засомневалась: ей не верилось, что трубкозуб мог просто так, без всякой причины, разозлиться, встав на ноги.
     Она ухватила его за пояс и перевернула.
     И в тот же момент трубкозуб стал вопить не своим голосом, а из глаз у него посыпались искры.
     — Так-так! — свирепо кричал он. — Вот ты где! Гадкая белка!
     Белка отскочила назад, но трубкозуб кинулся на нее и попытался сбить с ног.
     «Вот как, значит», — подумала белка.
     А потом завязалась драка. Трубкозуб отвесил белке оплеуху, но в приливе ярости пару раз ударил сам себя еще сильнее и при этом выкрикивал белке одно проклятье за другим.
     С огромным трудом белке удалось ухватить трубкозуба за задние ноги и снова поставить его на голову.
     — Ха-ха-ха! — закатился трубкозуб. — Как здорово! Как здорово! Видела, как я разозлился?
     Белка сидела на земле, тяжело дыша, и некоторое время не могла произнести ни слова. Трубкозуб болтал ногами в воздухе и кричал:
     — Чем веселее, тем лучше! Злиться — это глупо, да, белка?
     Белка поднялась с земли и отряхнула пыль с плеч и хвоста.
     — И ты всегда должен так стоять? — спросила она.
     — Всегда, — смеялся трубкозуб. — Но я вовсе не должен! Я так хочу!
     Белка промолчала.
     — Потому что иначе, — захохотал трубкозуб и от удовольствия даже забарабанил передними лапами себе по животу так, что чуть не упал, — последствия могут быть непредсказуемы.
     Белка решила, что пора идти дальше, и попрощалась с трубкозубом.
     — Ха-ха-ха! — засмеялся он. — Ты уже уходишь?
     — Да, — сказала белка.
     И она с серьезным лицом ушла прочь, через кусты, в сторону речки.
     — Непредсказуемы! — кричал ей вслед трубкозуб, покатываясь со смеху. — Последствия непредсказуемы!
     Тут белка услышала грохот, как будто кто-то упал, и ускорила шаг.

     ОДНАЖДЫ УТРОМ БЕЛКА СИДЕЛА НА ВЕТКЕ ПЕРЕД СВОИМ ДОМИКОМ на дереве и писала письмо муравью.
     
     Дорогой муравей!
     Кусочек коры, на котором я пишу, — очень маленький, но мне так хотелось написать тебе пи
     
     После слова «пи» кусочек коры заканчивался. Даже белкино имя там не поместилось.
     Белка перечитала письмо несколько раз и спросила себя, а что подумает о таком письме муравей? Догадается ли он, что слово «пи», на самом деле не «пи», а «письмо»?
     Белка засомневалась. Но не отправить письмо было бы обидно, и она подбросила его вверх, а ветер тут же унес его с собой.
     Прошло совсем немного времени, а муравей уже получил белкино послание. Когда он прочел его, то взял маленький кусочек березовой коры и написал:
     
     Дорогая белка!
     Спасибо за твое пи
     
     Он подписался и тут же отослал письмо.
     И уже скоро белка смогла его прочесть. Сердце ее застучало, и на лбу появились глубокие морщинки. «Значит, он догадался, что это от меня, — подумала она. — Но что значит, “за твое пи”? Может, он хотел сказать: “Спасибо за твое письмо, но я больше не хочу тебя видеть”, — или: “Спасибо за тарабарский язык, но постарайся в следующий раз написать нормальное письмо или не пиши вовсе”, — или “Спасибо за такое нахальство”?»
     Белка замерзла и задрожала. Она начала быстро шарить по всем углам и ящикам, пока не нашла еще один совсем маленький кусочек березовой коры. На нем она написала:
     
     Муравей, зайдешь в гости? Бел
     
     «Бел — это я, — подумала она. — Он должен догадаться». Но все-таки она немного беспокоилась. Бывает же на свете белко-бобр или белко-ослик. «Ведь столько есть зверей, которых я не знаю», — подумала она.
     А потом ветер принес ей маленький кусочек березовой коры в ответ. «Ух ты», — подумала белка. И прочла записку:
     
     Да. Му
     
     Вот что было там написано.
     «Это от него», — подумала белка. Это от него! Она подскочила от радости, достала из шкафа самый большой горшок букового меда и поставила для муравья самую большую тарелку. Ведь уже совсем скоро они будут сидеть рядом и расскажут друг другу миллион вещей, о которых не напишешь в письмах.

     — А ВОТ ЕСЛИ Я СКАЖУ, что пора мне в путь-дорогу, — спросил Муравей у Белки, — ты тогда огорчишься?
     Они сидели на берегу реки и глядели на другую сторону. Было лето, солнце стояло высоко в небе, река поблескивала.
     — Ага, — сказала Белка, — огорчусь. А если я тогда скажу, чтобы ты не уходил, ты рассердишься?
     — Ага, — ответил Муравей, — рассержусь. Ну а если я тогда скажу, что все-таки ухожу, и что ты меня не сможешь удержать, ты тогда сильно огорчишься?
     — Ага, — сказала Белка, — сильно огорчусь. — Она откинулась на спину и крепко зажмурилась. — Но если я тогда что-нибудь выдумаю, — продолжала она,
     — из-за чего тебе не захочется уходить, ты тогда здорово рассердишься?
     — А чего ты придумаешь? — заинтересовался Муравей.
     — Ну, это... — смешалась Белка. — Я придумаю, как только ты скажешь...
     — А я сейчас хочу знать! — заорал Муравей.
     — Но я еще ничего не придумала, — сказала Белка.
     — Ну тогда я пошел, — сказал Муравей.
     Белка огорчилась и сказала:
     — Нет. Не уходи.
     Муравей рассердился и сказал:
     — Нет, я пошел. — И сделал шаг.
     Белка промолчала и откинулась на спину.
     Долгое время ничего не происходило.
     — Ну? — спросил Муравей наконец. — Что ты теперь выдумаешь?
     Но Белка покачала головой.
     — Ты же еще не ушел, — сказала она.
     — Но я на самом деле ухожу, слышишь? — объявил Муравей и сделал вид, что уходит. Через каждые два шага он оборачивался и спрашивал:
     — Ну? Придумала, нет?
     Но Белка всякий раз мотала головой.
     Все это ей казалось очень сложным. Она боялась, что Муравей вдруг и в самом деле уйдет, и зайдет так далеко, что уж больше не вернется. Но она ничего не сказала.
     Муравей уходил все дальше и делался все меньше. До Белки все еще долетали обрывки его слов: "Что-то придум... уж... Бел... "
     В конце концов он совершенно скрылся из глаз.
     «Теперь он в самом деле ушел, — думала она. — Теперь он в самом деле совершенно ушел». В глазах у нее что-то покалывало. «Слезы», — подумала она.
     Но внезапно на горизонте возникло пыльное облако. Это к ней на всех парах несся Муравей. Через несколько мгновений он стоял перед ней.
     — Ну уж теперь ты должна мне сказать, — задыхаясь, выпалил он, уставился на Белку пронизывающим взглядом и погрозил пальцем прямо у нее перед носом.
     Пыльное облако медленно оседало на землю.
     «Вот теперь придется мне сказать», — подумала Белка и что-то наконец придумала.

     ЗМЕЯ ВСЕГДА БЫЛА ЗЛОЙ. ОНА ПРОСЫПАЛАСЬ ЗЛОЙ и злилась, когда ложилась спать. У нее были злые воспоминания, злые сны и злые желания.
     Если кто-нибудь приходил ее навестить, она так злилась, что гости спешили поскорее исчезнуть, а если никто не приходил, она злилась, что никто не пришел.
     В свой день рождения змея злилась на тех зверей, которые приходили ее поздравить.
     — Вы вовсе не рады, — свирепо шипела она. И злилась, что другие звери забыли о ее празднике.
     Она злилась из-за подарков, которые ей дарили, хотя она их не заказывала. А еще она злилась из-за подарков, которые она заказывала, но которые ей не подарили, потому что они были слишком большие или слишком маленькие, или таких вещей вовсе не существовало на свете, но главное — они оказались бы ей не нужны, если бы змея получила эти подарки.
     Она злилась, когда зверям казались невкусными ее торты и они корчили рожицы, еще не разобрав вкуса, но еще сильнее она злилась, если ее угощение им нравилось.
     — Это невкусно! — кричала она. — Попробуйте как следует!
     Она очень любила зашвырнуть кому-нибудь тортом в лицо. А еще больше ей нравилось кусать зверей за носы, крылья и хоботы.
     — Если б я была кем-то другим, — часто говорила она со злостью в голосе.
     Но когда она представляла, что могла бы стать львом или воробьем и при этом радостно рычать или чирикать, то злилась так сильно, что ей хотелось повыдергивать из головы все эти гривы или перья, которые она себе представила.
     — Я не хочу быть никем другим! — кричала она в ярости. — Никогда!
     Не злиться казалось ей странным и опасным. «Все что угодно, только не это», — часто думала она, от злости кусая собственный язык.
     Звери ее знали и не боялись. Честно говоря, они даже любили ее злость, которая всегда была разной, и им было страшно подумать, что в один прекрасный день змея перестанет злиться.
     Когда змея шипела и грубила им, говоря, какие они гадкие, звери кивали:
     — Да, змея, ты права, мы гадкие звери.
     — Нет! — в бешенстве вопила змея. — Вы не гадкие!
     — Нет, не гадкие, — соглашались они.
     — Да! — визжала змея.
     — Да.
     — Нет!
     Такие вот странные беседы вели звери со змеей. Но долго беседовать не получалось, потому что змея всегда начинала угрожающе надвигаться на собеседников, плевалась, высовывала язык и пыталась всех покусать.
     Тогда звери убегали.
     — Но убегаем мы весело, — запыхавшись, говорили они друг другу.
     Они слышали, как вдалеке змея со злости бьется головой об землю и кричит: «Нет!»
     Это всегда было последнее слово, которое выкрикивала змея, когда злилась так сильно, что не могла больше думать. И тогда она засыпала где-нибудь, закопавшись в песок.

     БЫЛА СЕРЕДИНА ЛЕТА. БЕЛКА СИДЕЛА за столом у себя в домике на макушке бука.
     Муравей отправился в путешествие и, вполне вероятно, мог никогда больше не вернуться. Это было почти наверняка, ведь он сам так сказал, когда уходил. Белка положила голову на лапы.
     Было очень тихо.
     Белка думала о муравье и о дальней дали, и о «почти наверняка», и о «никогда». «Я очень расстроена, — думала она, — я это точно знаю». Она посмотрела вокруг. Ее стол тоже выглядел расстроенным, и окошко, и голубое небо за ним, и даже солнце высоко в небе. «Разве они могут расстроиться?» — подумала белка. Ответа она не знала.
     Вдруг с четырех сторон она услышала четыре голоса, они говорили:
     — Мы можем, мы можем расстроиться очень сильно.
     Белка удивленно оглянулась. По стенам катились огромные слезы. «Это стены», — догадалась она.
     — Да, — всхлипнули стены. И тихонько задрожали.
     А потом они вдруг затихли. Слезы исчезли, и стены больше не дрожали.
     Белка снова положила подбородок на лапы и задумалась: если стены могут расстроиться, то могут ли они разозлиться?
     И вдруг она услышала грохот. Это висевшие на стенах вещи попадали на пол, а стены угрожающе двинулись к середине комнаты и встали вокруг стола. Они трещали и скрипели от злости. Белка закрыла лицо ладошками.
     — На кого вы злитесь? — спросила она.
     — На муравья, — прогремели стены.
     Белка выглянула из-за ладошек и удивленно посмотрела на стены.
     — На муравья? Но ведь муравей очень славный!
     — Нет, — сказали стены. — Муравей вовсе не славный.
     И тут они вдруг опять встали на свое обычное место.
     Белка аккуратно повесила все упавшие вещи обратно.
     Потом она подошла к окну и посмотрела вдаль.
     — Муравей, — тихо сказала она.
     «Я не сержусь на него, — подумала она, — но все-таки...»
     И тут откуда-то очень издалека, может быть, даже с другого конца света, донесся голос:
     — Да-да?
     Белка знала, что некоторые вещи кажутся более настоящими, чем на самом деле. Но еще она знала, что «почти наверняка» никогда не означает «совершенно точно». Она потерла лапки, достала из шкафа большой горшок меда и поставила его на стол.
     Потом снова села и положила голову на лапы.
     Совершенно бесшумно к ней приблизились стены. Им явно хотелось меда.
     — Как чудесно, — шептали они, теснясь вокруг белки. — Мед...
     — Даже не думайте, — сказала белка. — Это для муравья. Он вот-вот придет.
     Стены немного побурчали, а потом стали обычными стенами. Они стояли на своих местах и не издавали больше ни звука.