как же до паранойи раздражают заголовки о мертвых детях.
оставьте ангелов в покое.

когда состарюсь либо случайно наткнусь на вязальную спицу.
либо буду собирать сахарницы.

все эти дни в полуобщежитии, без курительного чегобыто ни было, в телефонной трубке: тыведьлюбишьменя.
чутьчуть времени и будет та сама книга которую жду.
будет февраль.
и ты такой имбирно-табачный. и я такая охуенная.
да.

доктора!
доктора!

герда. икай.
кто то вспомнит.
никогда не буду уверена полностью.
уверенность погубит мой такой неповторимый трепет в альвеолах легких.
просыпаться в секундном расстоянии от твоего дыхания. нравится.

не знаю что это шепчет и волнует внутри.
не знаю.
иногда так жду помощи.
только это под запретом.
а все эти странности и отчаянье.
хочется за них извиняться.
но остается только слушать дыхание расплескавшегося молока.
и ждать когда ночь умрет.

надеяться на лучшее.
вроде того.

Точность бывает душераздирающей, но именно это делает ее незаменимой — растут только порванные мышцы.

расцелую любимых. обьяснить что-либо все равно не возможно.

не хочется падать в сутолоку дней.
хочется сделать красивые открытки, которые потом потеряются, порвутся или пропадут.
хочется быть поближе в эту ночь.
ну или что то вроде.
бенгальские огни.
сантименты.
в общем в лучших традициях мещанской культуры.
***

я лучше зашью себе рот.

Это цитата сообщения beauty_Nikole Оригинальное сообщение

Фотографии. Книжные магазины мира



Самые интересные книжные магазины мира
[показать]
Selexyz Bookstore in Maastricht, Holland. The bookstore is installed in an old Dominican church.
Photography by madcrow Flickr.com
Bookstores

''— А из чего оно складывается, ваше счастье?
— Из удобной, спокойной и свободной жизни с одной стороны. А также из строжайшей самодисциплины, вечной неудовлетворённости, стремления украсить жизнь, расширить познание, раздвинуть пределы мира.
— Но это же противоречит одно другому!
— Напротив, это диалектическое единство и, следовательно в нём заключено развитие.''(c)

истерики.
столкновения миропониманий.
ушибы конечностей.
мне необходима пара миллионов стабильных европейских денег
и комната с фиолетовым светом.
тогда я смогу родить чудесных близнецов, расцеловать их в щеки и умереть от передозировки кокаина.

создаете вокруг меня давку. как в очереди. в магазине "продукты".
одеваете на меня колодки и стягивайте запястья в тиски.
что то странное почувствовала когда стала задыхаться.там.тогда.

эти столкнувшиеся прихоть и прихоть.

ощупью.
в темноте.
оставляя на стенах и зеркалах отпечатки липких пальцев. коралловых губ.сладких слез.
дни щелкают под языком.
идут.идут.идут.

во мне лишь скрытые пороки.
моя порочность под кожей.
я сплетена из разных ипостасей.
сложно объяснить,
но все что разыгрывалось в этом закрывшемся на переучет театре абсурда
открыло все ржавые краны, вскрыло нарывы, и сшило заново мою душу.
или нет.
все это ничего не стоило.
не могу определиться.
я только знаю что чувствую шепотом переходящим в крик.
я поняла, что мы не пренадлежим ни себе, ни обстоятельствам.
а третьего пока не нашла.
мы просто есть.
с вопросами без ответа.
с песнями глухонемых детей.
с картинами написанными взамахами ресниц.
мы.

розовыми чернилами по зелено-белой бумаге царапала в комнате освещенной только отблесками кинескопа.
фильм был о поиске и о совершенстве.
совершенный человек?
идеал?
не разбрасывайся идеалами.
в мире теней легко можно спутать сладкое и соленое.

сложно нащупать грань между искренностью и ложью самому себе.
я плохо вижу, но читать руками все еще не научилась.
так что искать эту грань в словах, которые говорят мне близкие-чужие люди, не намерена.
поника прогрессирует, отношения усложняются.
я ни раз и ни два убеждалась,что мое по детски максималистское восприятие физического и метафизического
(создаваемого лишь мной мира), никогда не подарят мне покоя. но как известно он нам только снится.
я живу и продолжаю открывать глаза, а иногда широко их закрывать, только потому что научилась говорить и молчать одновременно.
ты около. совсем близко. у сердца. и по этому жить и дышать необходимо с хирургической точностью и грацией.
люди часто противоречат самим себе. люди часто чувствуют что то пару дней. пару секунд. я же пропускаю секунды или просто превращаю их в вечное. чувствую себя воздушной гимнасткой - постоянно между полом и куполом цирка.
мне необходима страховка.
потому постоянно надеюсь.

не будь пустым, тяжелым стаканом из советской студенческой столовой.

Их нельзя не заметить, трудно избежать, невозможно забыть. Не замечая друг друга, с невидящими глазами, жутко подвывая неслышному голосу, они бредут по площадям и улицам планеты, одиноко приплясывая в такт тайному ритму, который им диктует обвившийся вокруг каждой шеи серебристый божок с хвастливым именем ай-Под.

— Когда Sony, — рассказывает в своих мемуарах основатель этой фирмы Акио Морита, — выпустила первые плееры, к ним прилагались две пары наушников.

«Музыка на двоих» считалась романтическим изобретением, наподобие танго и алькова. Революция началась с того, что одна пара наушников оказалась лишней. Поющая машинка явила себя безотказным протезом любви и дружбы, попутно разрешив проблему одиночества. Экспансия портативности завершила победу технологии. Теперь досуг никогда не бросает нас: телефон стал мобильным, компьютер — ручным, кино — переносным, музыка — вездесущей, совсем как воздух. Видать, мы страшно не доверяем своей душе, если боимся оставить ее наедине.

Давно одолев скуку дома, прогресс добил ее на пленэре. В самом деле, где нам теперь скучать? В небе? На земле? В метро? Разве что — под водой. Но вот уже и в нашем душе поселился водонепроницаемый приемник, который делится новостями, пока я намыливаюсь.

Что же тут плохого? И что хорошего в скуке?

Увлекшись реальным телевидением, британские продюсеры на три месяца переселили лондонскую семью в викторианский дом, устроенный по последнему слову науки и техники 1900 года. Больше, чем дровяная кухня и ручная стирка, несчастных добровольцев угнетала беспросветная скука. Всего век назад мы еще жили в активном залоге, сами добывая себе развлечения, как дичь на охоте. Не сумев удовлетвориться самодельным досугом (беседой, декламацией и музицированием), наши современники сбежали в настоящее — они не вынесли встречи со скучным прошлым.

Я понимаю их, когда вспоминаю свое раннее детство, пришедшееся на викторианский период советской власти. Скучнее всего мне было до того, как я пошел в школу, потом было страшно.

Вроде бы, одно должно исключать другое:

— Когда голодный, — сказал мне нью-йоркский бездомный, — уже не скучно.

Но в юности я больше всего боялся скуки. Особенно когда пристраивался к хвосту, чтобы сдать пустые бутылки. О, это пугливое ожидание праздника, который в любой момент грозила сорвать табличка «Тары нет».

— И не надо! — крикнут сегодня.

— Но не вчера! — как скажет вам седой ветеран очередей.

Ладно. Забыли, простили, проехали. Замяли, как тогда говорили, для ясности. Другое дело, что теперь я уже и сам не пойму, чего я их, очередей, так боялся? Уставившись в спину последнего, как в стену, мы получали бесплатный урок медитации. Позволяя двигаться стоя, очередь мягко, как Будда, убеждала нас в том, что всего по-настоящему важного можно достичь либо везде, либо нигде. Еще не поняв этого, кроме авоськи я всюду носил с собой тогдашний iPod — книжку, желательно влезающую в карман. (Кстати сказать, экономия места приучила меня к стихам — их мало надо и надолго хватает). Однако читать везде — все равно как есть что попало: пустые калории, ни уму, ни телу.

Уважать скуку я научился лишь тогда, когда убедился, что и труд, и досуг бывает неврозом. Скука, третья ипостась духа, — профилактика психического здоровья. Скучающий человек больше видит, слышит и понимает. Скука стимулирует память, оживляет чувства, напрягает нервы. На художника она действует освежающе, вроде электрошока.

Но чтобы вкусить от скуки, надо уйти от соблазна, лучше всего — ногами. Забыв телефон и очистившись от прочей электронной скверны, я люблю бродить по лесу — пока не наскучит. Вот тогда и начинается самое интересное. Для автора скука — предтворческое состояние, не менее тревожное, чем предынфарктное.

Как всякая пустота, скука — провокация мирозданию, которое торопится заполнить пробитую ею брешь. От нечего делать мы погружаемся в лимб сознания, где самозарождаются, как мыши от сырости, мысли и образы. Просясь наружу, они теребят и колются, но ты сдерживаешься, насколько хватает лени. Писать надо лишь тогда, когда невмоготу от скуки. В этом ее благодать: она приносит себя в жертву вдохновению.

…Шопенгауэр говорил, что животные не знают скуки, Бродский считал ее неизбежной, Ницше видел в ней источник философии, а я полагаю, что нам поздно беспокоиться.

А жаль, ибо скука аристократична, ее надо заслужить у природы, как речь или прямохождение. Разучившись пользоваться этим преимуществом, мы возвращаемся на предыдущую — пролетарскую — ступень эволюции. Взамен скуки она дарит нам иллюзию полной занятости.

— Мы вынуждены, — сказал один умный циник, — убить свободное время, чтобы оно не убило нас.