"Первым  вошел  в  комнату,   где  происходило  свидание,  отец  Сергея,
полковник  в  отставке, Николай  Сергеевич Головин. Был он весь ровно белый,
лицо,  борода,  волосы  и  руки,  как   будто  снежную   статую  обрядили  в
человеческое платье;  и все  тот  же  был  сюртучок, старенький,  но  хорошо
вычищенный, пахнущий бензином, с новенькими поперечными погонами; и вошел он
твердо, парадно, крепкими,  отчетливыми шагами.  Протянул белую сухую руку и
громко сказал:
     - Здравствуй, Сергей!
     За ним  мелко шагала мать  и  странно улыбалась. Но тоже  пожала руку и
громко повторила:
     - Здравствуй, Сереженька!
     Поцеловала в губы  -  и  молча села.  Не  бросилась, не  заплакала,  не
закричала, не сделала чего-то ужасного, чего ожидал Сергей,- а поцеловала  и
молча села. И даже расправила дрожащими руками черное шелковое платье.
     Сергей  не  знал,  что  всю  предыдущую  ночь,   затворившись  в  своем
кабинетике, полковник с напряжением всех  своих сил  обдумывал этот  ритуал.
?Не отягчить, а облегчить должны мы последнюю минуту  нашему  сыну?,- твердо
решил  полковник и  тщательно взвешивал  каждую  возможную фразу завтрашнего
разговора, каждое  движение. Но иногда  запутывался,  терял  и то, что успел
приготовить,  и горько плакал  в  углу клеенчатого дивана. А  утром объяснил
жене, как нужно держать себя на свидании.
     - Главное, поцелуй  -  и молчи! -  учил он.-  Потом можешь  и говорить,
несколько  спустя,  а когда  поцелуешь,  то  молчи.  Не  говори  сразу после
поцелуя, понимаешь? - а то скажешь не то, что следует.
     - Понимаю, Николай Сергеевич,- отвечала мать, плача.
     -  И не  плачь.  Избавь тебя  Господи  плакать! Да ты  его убьешь, если
плакать будешь, старуха!
     - А зачем же ты сам плачешь?
     - С вами заплачешь! Не должна плакать, слышишь?
     - Хорошо, Николай Сергеевич.
     На  извозчике он хотел еще раз повторить наставление, но позабыл. И так
и ехали они молча, согнувшись, оба седые и старые, и думали, а  город весело
шумел: была масленая неделя и на улицах было шумно и людно.
     Сели. Полковник стал в приготовленной позе, заложив правую руку за борт
сюртука. Сергей посидел  одно  мгновение,  встретил близко  морщинистое лицо
матери и вскочил.
     - Посиди, Сереженька,- попросила мать.
     - Сядь, Сергей,- подтвердил отец.
     Помолчали. Мать странно улыбалась.
     - Как мы хлопотали за тебя, Сереженька.
     - Напрасно это, мамочка...
     Полковник твердо сказал:
     - Мы должны были  сделать это, Сергей, чтобы ты не  думал, что родители
оставили тебя.
     Опять помолчали. Было страшно произнести слово, как будто  каждое слово
в языке  потеряло  свое  значение  и  значило  только  одно: смерть.  Сергей
посмотрел  на чистенький, пахнущий бензином сюртучок отца и подумал: ?Теперь
денщика нет, значит,  он сам  его чистил.  Как  же  это я раньше не замечал,
когда он чистит сюртук? Утром, должно быть?. И вдруг спросил:
     - А как сестра? Здорова?
     - Ниночка Ничего не знает,- поспешно ответила мать.
     Но полковник строго остановил ее:
     - Зачем лгать? Девочка прочла в газетах. Пусть Сергей знает, что все...
близкие его... в это время... думали и...
     Дальше  он не сумел продолжать и остановился. Вдруг лицо  матери как-то
сразу  смялось,  расплылось, заколыхалось, стало мокрым  и  диким. Выцветшие
глаза безумно таращились, дыхание делалось все чаще и короче и громче.
     - Се... Сер... Се... Се...- повторяла она, не сдвигая губ.- Се...
     - Мамочка!
     Полковник  шагнул  вперед  и,  весь  трясясь,  каждой  складкой  своего
сюртука, каждою  морщинкою  лица, не  понимая, как  сам  он  ужасен в  своей
мертвенной белизне, в своей вымученной отчаянной твердости, заговорил жене:
     - Молчи! Не мучь его! Не мучь! Не мучь! Ему умирать! Не мучь!
     Испуганная, она уже молчала, а  он все еще сдержанно тряс перед  грудью
сжатыми кулаками и твердил:
     - Не мучь!
     Потом  отошел назад, заложил за борт сюртука дрожащую руку и  громко, с
выражением усиленного спокойствия, спросил белыми губами:
     - Когда?
     - Завтра утром,- такими же белыми губами ответил Сергей.
     Мать смотрела вниз, жевала  губами  и как  будто  ничего не слышала. И,
продолжая жевать, точно выронила простые и странные слова:
     - Ниночка велела поцеловать тебя, Сереженька.
     - Поцелуй ее от меня,- сказал Сергей.
     - Хорошо. Еще Хвостовы тебе кланяются.
     - Какие Хвостовы? Ах, да!
     Полковник перебил:
     - Ну, надо идти. Поднимайся, мать, надо.
     Вдвоем они подняли ослабевшую мать.
     - Простись! - приказал полковник.- Перекрести.
     Она сделала  все,  что  ей говорили. Но,  крестя и целуя сына  коротким
поцелуем, она качала головою и твердила бессмысленно:
     -  Нет,  это  не так.  Нет, не так.  Нет, нет. Как же я потом? Как же я
скажу? Нет, не так.
     - Прощай, Сергей! - сказал отец.
     Они пожали руки и крепко, но коротко поцеловались.
     - Ты...- 
Читать далее...