Всякая всякая сказка, даже самая никчемная и глупая или наоборот -- самая солёная и умная, всегда заканчивается... нет, не обязательно счастливым концом, это и так понятно. Каждая сказка обязательно заканчивается точкой. Только вот эта сказка видать настолько глупая и несуразная, что она с точки начинается. Итак -- точка.
Точка была обычной точкой, как и полагается обитала она в конце предложения. Жизнь её конечно началась с появления, с того момента, как неоправданно бесформенная капля чернил приобрела очертания и смысл. Всё тогда точке было ново и незнакомо и мир был огромен и хаотично загромождён вещами, понятиями и явлениями. Разглядывая и внося порядок в хаос, точка пребывала в некой прострации, и была несколько удивлена, когда незнакомый скрипучий голосок намекнул ей на призрачность индивидуальности. "Смотрите, смотрииите!" хрипло пропел голосок "Мы тут видите ли пуп, так сказать. Мир разглядываем и никого замечать не хотим, мы вот видите ли точка всем точкам точка!" Оглядевшись, Точка увидела другую точку, несомненно точку, только более расплывчатую и принадлежавшую явно к другой цветовой расе. "Здравствуйте" скромно сказала Точка. Не ответив на приветствие, другая точка продолжила определять место в мире несчастному знаку препинания. "И кто это тебе, глупая сказал, что ты тут всем точкам точка? Что ты без меня собственно? Да ты присмотрись, присмотрись! Видишь, над какой буквой я стою? " "Кажется над буковкой "и" " тихо прошептала Точка. " Именно. В отличие от Вас, неудачная коллега, я собственно венец творения всех точек. Некто, расставляя точки над "и", вершит и оканчивает творение, доводит его к совершенству, а вы же вместо того, чтоб послушать умного собеседника, пялитесь в окружающее пространство!" И вот с тех пор Точке приходилось выслушивать множество умных и не очень мыслей задирающей нос родственницы. И непременно ощущать свою незначительность и даже ущербность. Однако Точка была не из таких, кто смирится с таким положением. И однажды в её голову стало вкрадываться подозрение. Потом оно усилилось и стало уверенностью. И вот однажды, Точка прервала родственницу на полуслове и тихо разъяснила ей ошибку. Оказалось та точка стоит вовсе не над латинской буквой "i", а над русской "и" и вовсе не по неграмотности и более того -- она даже не могла назвать себя кляксой. Она была лишь дефектом, случайным пятнышком. Слова Точки произвели на Дефект страшное впечатление. Он жмурился, долго боялся дышать и всем существом выражал страдание. Через долгое долгое время он наконец, измученный и смирившийся, вновь стал разговаривать с соседкой, но совсем другим тоном.
Они беседовали о природе вещей и мира, рассказывали друг дружке о встречавшихся им явлениях и мечтали побывать там, где им никогда не побывать. Например на небе, где горят яркие мерцающие точки, выползающие ночью и гаснущие днём. И самой мучительной загадкой для них было слово между ними, его смысл был настолько летуч, притягателен и непонятен, что Точка и Дефект часто не спали ночами, молча, с выражением страдания, муки и надежды глядя друг на друга...
Однажды Точка услышала, как кто-то зовёт её по имени и проснулась. "Я сказал это моя квартира и точка!" Гремел голос прямо над ней. "Давай, давай дед, убирайся поживей, ничего тут больше не твоё" говорил голос чуть подальше. А потом они с Дефектом как-то молниеносно оказались на улице, откуда больше и не возвращались.
Точка и Дефект знали о природе холода и даже голода, но так близко они его ещё не видели и не чувствовали. Целыми днями они скитались по грязным улицам, примечая пустые бутылки, а потом и остатки еды. Однажды Дефекта чуть не съел голодный конкурент в виде сипло гавкающего пса. Его клыки щёлкнули прямо рядом с Дефектом и Точка вздрогнув закрыла глаза. "Ты знаешь" говорил после того случая Дефект "Мне кажется я начинаю понимать смысл нашего слова" и становился всё более задумчив.
Когда стало совсем холодно и исчезла грязь, когда тихо-тихо падал снег, Дефект разбудил ёжившуюся Точку и возбуждённо прошептал :" Я понял! Я всё понял, это так просто!" "Чего?" непонимающе поморгала Точка. " Всё просто!" уже громко закричал Дефект , запрыгивая на первую снежинку. "Давай за мной!"...
Небо было совсем тёплым и мягким, Дефект мерцал синеватым
"Быстрей, быстрей" подгоняла ребятишек Альбина Ивановна. Пригнувшись она подталкивала их в спину и чем-то напоминала телеготолкателя с железнодорожного вокзала, который вдруг обнаружил, что его тележка намазана мёдом и амброзией и не в силах не толкать тянется мясистым носом к убегающей тележке. Но Альбина Ивановна совсем не любила мёд. Нельзя столько кушать мёда. А если можно, то не каждый день. А если больше нечего?
Они стояли на коленях, положив ладони на глаза и опустив головы. Было тихо, совсем тихо. Это была такая молитва. Так говорил детям Андрей Антонович, преподаватель истории. Вернее бывший когда-то преподавателем истории, а теперь он -- Водитель к Пресветлому Мессии. На коленях стоял и сам Андрей Антонович и Альбина Ивановна, его жена и много взрослых и детей, человек пятьдесят. Из всех пятидесяти только Гриша знал, что Бог он совсем не такой, как то, что было сейчас за наружными дверьми из стекла, совсем не такой. Знал и оставался со всеми только потому, что другие, не принявшие новую веру вышли наружу. Как сейчас выйдет кто-то из них.
Все стояли спокойно, некоторые покачивались, похоже впадая в какой-то транс, а Гриша страшно трясся и иногда поглядывал через щель между пальцами. Это немного успокаивало его. Потому что ничего не происходило и потому что он один себе это позволял. Молитва могла продолжаться и несколько часов, тогда начинали ныть коленки и спина, а голова от страха уставала так, что хотелось только спать или бить ей по бетонному холодному полу. Через час Гриша заметил, что вовсе не стоит на коленках как все, а сидит на корточках и руки его опущены и глаза открыты и смотрит он на улицу, где... ничего не происходит, только ветер гоняет обрывки газет. Быстро окинув взглядом остальных Гриша понял, что его не уличили в грехе и осторожно снова встал на коленки и прикрыл глаза ладонями. Через щель между пальцами он смотрел на стоянку перед гипермаркетом. И вдруг он вспомнил, что опаздывает на футбол, а сегодня последняя тренировка перед матчем с "Сельмашевцами" и надо быть обязательно, а то тренер Палыч отправит на запасную скамейку грызть ногти от досады. Гриша чуть не завыл, надо бежать уже и хотел было вскочить, но какая-то мысль упорно пробивалась наружу и не давала двигаться как можно быстрее. Краем глаза он заметил как тучная тётя Кира, помахивая руками затрусила к выходу. Двери гипермаркета раскрылись перед ней и закрылись перед носом у Гриши, который начал приходить в себя...
"...Принял душу рабы твоей Киры к очищению, свободе и искуплению. аминь" Тихо, уставшим и радостно-благоговейным голосом проговорил Андрей Антонович и встал с колен. Все открыли глаза и пятясь поползли внутрь огромного помещения, многие дети визжали от страха , видя удаляющуюся громаду "бога"... Гриша знал, что те, кто не визжит уже стали как Андрей Антонович и другие взрослые. У них у первых планку сорвало. Это они придумали "молитву" и "очищение,свободу и искупление", вернее скармливание самих себя этому ужасу. Вот уже несколько месяцев они жили здесь.Когда кончится еда -- они выйдут на последнюю молитву. Последнюю Молитву, как называл её Андрей Антонович. В гипермаркете остался только мёд, соль и несколько пакетов вкуснейших, совсем не сладких и не солёных макарон быстрого приготовления.
Когда кончилась еда... И все вышли на Последнюю Молитву, наружу, на автостоянку -- Гриша что было сил рванул за угол и побежал в поле, туда, где видно было реку и большой мост. Пошёл дождик и гром заглушил вопли ужаса, доносившиеся сзади.
Номер 71 подъехал совсем пустой и это было странно для понедельничного утра. Жёлтая, совсем новая "Газель" очень даже подходила к утренней темноте, свежему морозцу, падающему снежку и шарфику Марины. Он был точно такого же цвета, только с чёрными точками.
14 человек залезли в маршрутное такси за 13 секунд, стоящих пассажиров правильный водитель не пустил , а Марина залезла предпоследней, потому что бежала от ларька, где покупала сигареты, прямо перед Витей, который влез последним, потому что не обзавёлся ещё наглостью или целеустремлённостью. Маршрутка тронулась, Костик, парень лет 20-ти, водитель, не спеша протягивал назад руку за деньгами, отсчитывал сдачу и жал на педаль. Спросив, не выходит ли кто до Автовокзала (тут Марина прозевала, ей надо было именно там и выходить собственно, но она набирала смску подруге) он решил малость срезать и аккуратно завернул в проулок...
Небольшое потряхивание смутило Марину, она (и её попа тоже) помнила, что до её остановки сотрясений быть не должно и , уложив телефон сначала в чехольчик, а потом в сумочку, девушка посмотрела в окно. А в окне проплывали покачиваясь серые однотипные девяти- и пяти- этажки, с потухшими окнами, да падал снег. "Мимо вокзала едет" дошло до неё. Пытаясь перекричать музыку, Марина заголосила : "Остановите на автовокзале! " И подумав : "А поближе к вокзалу можно?" Костик убавил магнитолку, и уточнил : "У десятиэтажки остановлю?" Десятиэтажка, новенькая, разноцветная и только заселявшаяся была единственной в этом микрорайоне и служила не только вместилищем узбеков-ремонтников, но и точным ориентиром незапланированных остановок. "Да, если можно" попросила Марина. После разрядки неудавшегося, но ожидаемого конфликта, десять пар глаз отвернулись от девушки, но одни несколько задержались и дали мыслям их обладателя несколько иной ход. Витя только подумал сомкнуть глаза на целых восемь остановок, как обнаружил перед собой очень даже симпатичную девушку, ну совсем не похожую на его жену.
И тут бы да и завязаться так сказать любовной истории, да ещё какой, с интригами да изменами, да вот всё испортила толстуха в рыжей дублёнке. противным голосом уверенной в своем уме глупой женщины она завопила : "Да мы скоро выедем-то отсюда?Уж сколько плутаем по этим трущобам!" "Сейчас выедем" Промычал Костик и привычным движением попытался нашарить на приборке карту (ещё с месяц назад он работал в грузотакси). За минуту до этой неспокойной тёти он почуял неладное, потому что ехать до шоссе было ну никак не больше трёх минут, ну никак не пятнадцать. Но вокруг всё так же покачивались серые девятиэтажки, будто это они ехали по ухабам, а маршрутка стояла на месте. "Чё т правда долго едем, шеф" усмехнувшись произнёс Сергей Палыч, электромонтажник 4 разряда, усатый и большой любитель выпить. В нерабочее время конечно. Пассажиры приникли к окнам, в поиске ориентиров -- ярких вывесок, знакомых дворов, ну хотя бы чего-нибудь. Ничего, одна серость и столбы с горящими фонарями. И дома с потухшими окнами. В ту же секунду случилось то, что добавило тревоги всем -- захрипело радио. Через несколько минут нарастающей тревоги Костя выключил магнитолку. И тут же понеслись нервные шуточки, которым до поры до времени запрещал выйти наружу белый шум приёмника. Теперь Костик был уж и Сусаниным и героем "Матрицы" и просто... Ну сказал кто-то сгоряча неприличное слово. Однако полчаса ситуация не менялась...
Костик остановился. Снял и протёр очки. Если б не галдёж опоздавших безнадёжно пассажиров, он был уверен -- было бы совершенно тихо. Как в лесу. Ни одной машины, ни одного человека. Только свет фонарей и унылые дома. И ни одного поворота, даже к домам. "Бермудский треугольник блин" подумал Костик и начал всерьёз злиться. Не понимая куда попал он злился на галдящих пассажиров, на начальника, не полностью рассчитавшегося с ним в этом месяце, на эти глупые дома, на последнюю сигарету в пачке и на самого себя. После нервных пересмешек и возмущений, занявших несколько минут, все устремились на него взглядами и Сергей Палыч молвил : "Ну чего стоять-то? Заехали непонятно куда, так ехать надо. Поехали, шеф!" Однако всем было очевидно, что водитель тут нипричем, микрорайон , по котрому они ехали, якобы ехали, был ограничен четырьмя пересекающимися улицами и пройти его пешком можно было за десять минут, даже Ольге Павловне, которая рассматривала пятно на своей рыжей дублёнке и тяжело сопела от лишних 60 кг. Однако слово "ехать" смело все подозрения и кроме того дало всем без исключения приятную мысль о том, как славно рассказать коллегам, ученикам, друзьям-подругам о глупом водителе и утрешнем
Вчера нас затронул кризис, говорят, что в январе работать по субботам уже не будем. Но главное не в том, не то главное случилось. А произошло то, что Серёжка чихнул. И разлетелась по всему цеху слежавшаяся пыль и на свет божий явилась дверь от шкафа-купе, до того незаметная и никем не обнаруживаемая. Искали её даже с помощью приборов всяких и ничего. Радиоуглеродный анализ показал возраст двери -- около 10 тыс. лет. Да и обработка зеркал, стайлов и рейлов указывает на использование каменных зубил и прочих инструментов.Но самое может не интересное, но забавное в том, что эта дверь должна была стоять как и положено таким дверям в шкафу, в городе Москве. Ещё летом.
Вот стоит у кого-то в городе Москве шкаф-купе с одной сиротливой дверью и никто похоже и не догадывается там, что должно их быть две. Такие вот беззаботные москвичи.
" И чтобы никто об этом не узнал. А не то затреплют нас языками. До смерти" (с)
Ага, шершавыми.
Когда я сделал это,к столу подошёл Иван, начальник производства. Он посмотрел и заплакал, стёкла его очков запотели и он их снял. Подошёл напарник и тоже не смог удержать слёз. Привлеченные их плачем собрались остальные. Такого ещё не видел свет, такого не окутывала темнота, на таком ещё не лежал многовековой слой пыли и не стекали капли дождя. Парни плакали тихо, по-мужски, пряча слёзы в кулаки. Женщины всхлипывали и зажимали ладонями рты. А я тыльной стороной ладони утирал струящийся пот, мешая его с пылью и дымил сигаретой.
Пришёл директор, расступились. Его никто не видел плачущим, но на него никто и не смотрел. Он сделал попытку ответить на звонок мобильного, но смог только что-то пробормотать и рыдая сел на грязный пол.
Стол Ганнадия был рядом с моим. Геннадий как раз вернулся от заказчика, с тяжёлой сумкой на плече и суетливо всех растолкав, стал снимать сумку и задел ей это. Все вздрогнули. То, над чем я трудился не один день (а два) упало и разбилось вдребезги. Больше этого не было...
Через полчаса, после казни, когда развеяли за воротами остатки Геннадия, все снова плакали...
Ломоносовъ былъ спецъназовцемъ.
Я -- галюциногенный человек.
Меня видали богом на затишье,
Сушившим русла полноводных рек
И за Монблан цеплявшим бородою пышной.
Видали вшой на куршавельском нуворише
Что сам себя нуждою изневолил
И умолял -- скачи, но только тише...
И бился в стену плача головой от боли.
Я видел сам, не в зеркало, а просто
Сидящим на песке у пены моря
Возвышенным, седым и толстым
Видавшим счастье, упоённым горем.
Вовсе не в тридевятом царстве, а где-то здесь , жили три Иван-Царевича. И множество других королевичей да князей. Ну и остальные тоже жили. Один был сильный, другой красивый, третий -- серьёзный. За то их и не любили, все кроме женщин. Но они и не расстраивались, а закатывали пиры, стреляли из луков, любили тех, кто их любил, в общем развлекались как могли, но и государственными делами иногда утешались. Но были у них и принципы, кои всеми почти почитались -- вера, царь и отечество.
А были ещё три мудреца-философа. Двое заграничных , а один доморощенный, да лысый. И очень они уж не любили царевичей, настолько, что подняли муть и смуту да царевичей всех расстреляли, а с ними заодно и много-много других людей, может для дела какого глупого, а может и от увлечения сатанинского. Но много, полстраны. Уже не царства, а страны. И у них были принципы, которые легко хватались и князьями и кухарками -- свобода, равенство и братство. За то и постреляли полцарства бывшего.
А потом решили, что некоторое событие этой смуты нужно праздновать и ходить с кровавыми флагами, ну с красными, что впрочем безобидно, это только цвет и вовсе не чужой. И ходили и радовались ещё много лет, а вот потом поняли, что зря радовались, нечему радоваться когда брат поднимает руку на брата.
Так что я этот "праздник" не праздную, но как всякий алкоголик всегда найду повод выпить -- зарплата сегодня. А тех, кто тогда погиб в братоубийственой войне, за тех из них, кто по совести воевал и по чести, не для грабежа и зависти, не для мести, тех помяну.
Сидят они в травке, ушки торчат, морковка в зубах. А волк за кустом и терпит.
Наш новый начальник производства впал в детство. Ну курить на улице с 22 октября и нельзя в раздевалке ладно, пусть будет. Но вот новые акты приема-сдачи собственно предмета производства нашего с некоторым новшеством это что-то. Теперь закзчику предлагается по пятибалльной шкале оценить работу установщиков и отдельно работу менеджера.
Пошёл покупать дневник.
Зато смешно
Ладно, пора мне. Я не очень надолго