В колонках играет - Будь моим смыслом Настроение сейчас - в предвкушении каникул)
Сёдня узнала от родителей, что возможно на каникулы поеду в Германию к подруге)))она живёт одна, в отдельной квартире, вот было бы классна))))А если не получица, то всё равно куда-нить уматаю, можт даже с Динкой)))или с подругами))так хочется отдохнуть от шумного города, чтобы мозни отдохнули))а там с новыми силами в бой))))
В колонках играет - Нау Настроение сейчас - Прикольное)
Нда, денёк)))Переломала все свои (да и чужие)карандаши, 2 раза неправильно ударила, теперь палец средний болиД...)Попробовала с моим то росточком перепрыгнуть через парты...не получилось, допрыгнула до середины, ударилась обо что-то ногой, до сих пор болиД...)Ну кудаж мне до Лёхи))Порвала колготки...ужс))Зато у меня по экономтеории уже 57,5 баллов, осталось сааавсем чуточку до полуавтомата))))
А ваще сёдня в институте было оооочень скучна почемут))Наверно, потому что от нас все отсели как всида...ну конечна, у нас же все по парам теперь))За ручки да за ножки)))Я теперь заметила, что мы сидим одни с Лёхой на ВСЕХ предметах)))но весело сидим, да, бывает))
Настроение щас прикольное, здорово сёдня с Динкой поболтали в столовке после занятий, аж пресс от смеха болит))Ток нога болит блин...паду йодную сетку делать)))
Послать к черям, забвению отдаться, не видя жизни дна, ни неба, ни земли....28-11-2006 23:17
В колонках играет - Мой малыш Настроение сейчас - экономическое
Наспех горькие слова камнем брошены,
Ты не знаешь, как они душу ранили..!
Ухожу я от тебя по-хорошему,
В нежный розовый рассвет, в утро раннее...
Зря причины не ищи - не разведаешь,
Зря по дому не броди неприкаянно;
Может, если бы ушла до рассвета я,
Не поранилась бы камнем нечаянно...
И вообще нада поменьше спать...а то весь мой день как перерывы между сном))
Недавно проснулась от того, что обо мне говорили в прошедшем времени...как током прошибло...знакомый голос, из прошлого...или голос Андрея...сердце сильно застучало...я не хочу, чтобы обо мне говорили в прошедшем времени, ведь я жива...и буду жить))
Я тут щас подумала...за что я могу себя уважать? хм...сложный вопрос...отчасти человек для этого и живёт, чтобы в конце концов это понять. Смогу ли я это понять? Если нет, то стоит ли всё это продолжать? Вся наша жизнь - одно сплошное шоу...а игра не стоит свеч...не стоит...ничего не бывает просто так, а если и бывет то всё равно это всё глупость...И почему человек иногда говорит одно, а поступает совсем по-другому? Из-за заежженных и вдолбленных самому себе поступков или фраз? А может это тоже элемент шоу? Когда хочется показать красочнее свою сущность, хотя на самом деле поступки и мысли людей во многом похожи...Почему так? Потому что будешь казаться придурком и отморозком, если скажешь что думаешь? Наша внешность...Ещё один элемент, на котором мы концентрируем лишнее внимание, - тоже элемент шоу...А если не так, то как иначе??? Почему мы никогда не скажем о себе того, той истины, если знаем, что она крайне непривлекательна? Почему можем открыться лишь тому человеку, которого видим в первый и последний раз? Хотя все мы понимаем прекрасно, что понимание, доверие, душевное равновесие с человеком (неважно каким) наступает только тогда, когда мы знаем друг о друге всё, всю правду, без масок и прикрас...Или это тоже неправда? Может нам нравится человек, каким мы его для себя представляем, некий муляж? А когда узнаём о нём некую неприглядную для нас правду, мы страшно разочаровываемся? Да, так и есть! Иногда не перестаёшь удивляться, насколько странно человек устроен...Что то ему дано в полной мере, более чем другим, а чего то вообще не дано...например, доконца понять самого себя...иначе незачем тогда будет жить...
А я? Что я сделала такого, за что стала бы уважать себя? Пока не знаю...Пока ничего...
Ещё задумалась, а с кем я могу быть, с кем мне будет всегда хорошо? Не знаю...пока ни с кем...А было? Было...но только неизвестно что было бы потом...наверно то же самое...Если не могу разобраться я, то кто-нибудь другой точно не сможет, никакой психолог... Кстати психолог - человек, который обманывает себя и заставляет тем самым обманываться других, как то, когда ты долго говоришь о чём то ложь, сам начинаешь в неё верить...такая профессия...и сущность человека: мы либо слышим то, что хотим слышать, либо не слушаем или не верим...всё равно всё решаем сами для себя...
Сёдня меня продинамил Андрей...Нормально ваще...не ожидала от него...
Началось всё тоже более чем странно. Я позвонила ему в пять, голос у него был убитый, а когда я спросила его почему он не звонит, ответил, что не знает. Уже неплохо...Спросила, что стряслось, он ответил, что ничо...Я переживала, думала мож чёт случилось, просто раньше такого не было...И вчера прислал тож:
Вышел из твоего подъезда: плеер в ушах - рэпчина, настроение... будто чего-то не хватает... пошарил в карманах - вроде ничего не забыл... прогулялся, выкурил сигарету... чет никак... сел на лавку, как гопарь какой-то - даже люди обходили: курнул еще... хм... подошли какие-то алкаши, предложили выпить с ними... ы-ыы... конечно отказался... пошел домой... зачем!?... две девченки спросили, где Зона - показал... пришел домой - родители ушли провожать гостей... блин... пьяненькие - весело им) решил поесть: стол ломится, а ниче не нашел подходящего... отведал курочки... вина три сорта... совсем непосебе стало, будто украл чего-то... взял микро караоке - никакого желания... положил... чет со мной не то... ... ...
Нда...чёт не то...)Ну вот и сёдня тож, попросила его купить в книжном открытку (сама не могла выйти, так получилось), маме было срочно нада...Так он пришёл када с собакой гулять, сказал что то типа а я забыл....прикольно...забыл про мою просьбу...и даж не извинился...вот так...)
...Мы дети труб, колонн, высотных зданий,
Мы кормим голубей, обходим луж прозрачные круги,
Мы засыпаем, просыпаемся по шум машин под нами,
На тёплых серых улицах слышны наши шаги...
Осенняя картина...Поздняя осень на родной Автозаводской...Такая милая улица, миый район...Я выросла здесь, знаю каждый камешек, помню каждую секунду, проведенную вне дома...Всегда людно, много машин, трубы ЗИЛа, Динамо...А всё равно всё так близко и знакомо...Родная аллея, недавно отремонтированная...
А ведь Автозаводская - одна их страинных улиц Москвы, у нас много своих достопримечательностей, например, памятник неизвестным солдатам, который уже давно стал местом сбора малолеток на скейтах и великах, а как красиво это место, когда выпадает первый хрупкий снег...Нереальный свет солнца и тонкая пороша...Ещё есть Симоновский (Симеоновский) монастырь, монастырь глухонемых, которому уже бесконечно много лет, он был построен тогда ещё на берегу реки, которая сейчас под землёй...За его стенами расположен красивый парк, где утром и днём гуляют молодые женщины с колясками, а вечером на лавочках сидят влюблённые, любуясь завораживающей, таинственной стариной и тусклым светом фонарей...При нём церковь, в которой меня крестили, перед ней очень красивый дворик в цветами, могилы монахов...Помню как-то раз мы с Андреем пошли поздно вечером в церковь, а ворота закрыли...и мы долго искали служителей...да...стреманулись тогда...) А какая красивая у нас набережная Москвы-реки...любоваться не устанешь проплывающими кораблями...)) [700x525]
Очень странное утро...)Родители смотались по магазинам, я решила ещё поваляться чуток. Почитала и решила поспать немного. Да блин, собака скулит, кошмар, чагойт она?))Соседка меня разбудила, Опять подкармливает))Принесла бааальшую пиццу)Ток я чёт не голодная, я же ела на этой неделе)))
Вчера прикол был))Возвращались с Динкой домой после физры, едем в метро. Поезд останавливается, мол, станция Алексеевская, осторожна двери закрываюца следующая станция Рижская (а мне отчётливо кажецца : Бабушкинская)), двери закрылись, я подскакиваю и начинаю Динке впаривать, мол, куда нас везут, какая нахрен Бабушкинская, мы не в ту сторону сели))Люди уже со смеху дохнут)))Вот так вот меня глюкануло))) Постскриптум: я ничо не курила)))
Решила всё таки выложить нашу прикольную переписку:
4aMan:
приветствую тебя, О Жужжащая в Ночи, свет луны, отражённый твоими крыльями, озаряет путь мой тёмный)))
Пшыла:
)))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))и тебе в добрый путь, о Вечно грустный и предсуицидный!)))
4aMan:
о Великолепнейшая из прекраснейших, поведай мне о своём счастье и невзгодах своих, омрачающих землю нашу!
Пшыла:
о не знаю с чего и начать, друг мой прекрасный, как поведать тебе о своей безраздельной печали...)))
4aMan:
о Жёлтополосатая королева, каждая ваша слезинка дороже мне целого царства, поведай мне что тревожит душу твою
Пшыла:
ой да в институте меня надолбали-затрахали, злые преподы офигевшие!
Вот такой вот дурью мы страдаем)))))))))))
Паду кофа налью себе))Ща придёца зашивать куртку, а я давно в шитье не практиковалась)))А так хочецца почитать ещё...кстати Чингиз Айтматов рулезззный писатель, всем рекомендую))
Кстати, вот фотка, где то года 2 ей)))Я красная))
За исключением похода в Баскин Робинс)))Всё таки люблю хорошее мороженное))
Насчёт повести хочу сказать одну весч: платформа такая существует, причём в Москве))Если ехать не помню на каком автобусе от м. Молодёжная))В скором времени опять туду собираюсь))
Щас буду врубаться в Чингиза Айтматова)))Классный аффтар, хоть и киргизский))И апять с едой))))
Послушала от Андрея лекцию про наркотики и сделала вывод: Винтом бы накачаца перед экзаменом)) (шутка))))
Глава 4:
Спустя какое-то время Сергей Жаров женился на чудной Наталье. Алик часто бывал у них, играл с их маленькой дочкой Алисочкой, девочкой с миловидной мордашкой и тёмными кудряшками, спадающими на низкий детский лобик. Уже в пять лет Алиса так усердно думала, что её маленький носик забавно морщился, на лбу тоже образовывалась морщинка. Девочка росла на глазах у Алика не по дням. Закончила школу с медалью и была несомненной гордостью родителей. К Алику она относилась по-доброму, очень любила встречать его в дверях роскошной их квартиры и приглашать в освещённую хрустальной люстрой столовую. Там семья Жаровых пила чай с бедным художником, вросшим в их семью и ставшим неотъемлемой её частью.
Алик не знал, где работал Сергей, вернее, знал, но совершенно в этом не разбирался, поэтому и забыл через некоторое время. Знал он лишь, что Сергей зарабатывал достаточно, чтобы Наталья могла не работать и чтобы их семья ездила отдыхать минимум два раза в год.
Алик приходил в дом к Жаровым, даже пытался научить Алису рисовать, но так у него и ничего и не вышло: девочка возила кисточкой по листу бумаги, как маляр по шершавой стене. Алиса не имела таланта ни к живописи, ни к музыке. Их встречи были полны интересных бесед, веселья, доставляли обоим наслаждение от полного их взаимопонимания и сочувствия.
Алисе стукнуло шестнадцать, пришла пора головной боли родителей, которая заключалась в том, чтобы отправить дочь за границу на учёбу. Для Алика уезд девочки означал снова дни, полные сонной апатии, тянувшиеся один за другим без общения с душевным человечком, ставшим ему близким другом.
Каждый, как может, борется с холодными ветрами воспоминаний. Художник, чьи окна неустанно отражали в себе одинокую, как само одиночество, платформу Сетунь, уже поборол в себе страх перед тоскливым одиночеством, что врывается в приоткрытую дверь, дует из форточек, вылезает из всех щелей в полу. Серое, глубокое, печальное… Печальнее самой печали…Одиночество – это то, к чему человеку приходится привыкать; то, к чему мы привыкаем и становимся или меланхоликами, или циниками; то, чем может заразиться один и что неминуемо разрушит другого. Разрушит того, кто никогда не считал себя одиноким или, может быть, не был таким. Как сказал Равик, герой одной из повестей Э.М. Ремарка: «Человек одинок всегда и никогда». Человек одинок везде и нигде.
От одиночества никогда нельзя уйти: каждый человек представляет собой своё собственное существование, свои собственные мысли и чувства, присущие только ему одному; когда же ему кажется, что он не один, на самом деле он просто хочет так думать, успокаивает этим себя. В конце концов, действительный мир иллюзорен! Иллюзия – фундамент нашей повседневной жизни, день за днём, неделя за неделей, год за годом…
Кажется, что умирает душа. Да и тело. Оно не нужно, если души нет.
Глава 3 : Хелен
Алик жил один, своевременно устремляя взгляд на пустую платформу, слушая стук поездов дальнего следования и чаще электричек. Было время, когда он с отдалёнными звуками подъезжающего поезда по пояс высовывался в окно, представляя радость людей, едущих в Питер. Фантазиям его молодого ума не было предела. Но ни о чём он не мечтал, он писал и продавал свои картины, писал, писал, писал…
Алик был честным человеком, во всём искал правды, но нигде её не находил: ни в дружбе (хотя у него и был друг), ни каких-либо других межчеловеческих взаимоотношениях, ни в обидах, ни в радостях, и в добре, ни в зле. Только одна неотъемлемая теперь (и со временем он осознавал всё более чётко) часть его жизни – платформа Сетунь была переполнена правдой, говоря сама за себя: «Да, вот такая и есть твоя жизнь, Алик!» Такая правда его не радовала, и он продолжал пытаться опровергнуть злую истину своей жизни. Не нашёл он ответа и в любви, которая предстала перед ним в те же самые двадцать семь в облике белокурой Елены, которую ему посчастливилось встретить на той же самой Платформе. Он сразу же привёл её домой, не зная ещё даже милого имени девушки. Хелен, как позже стал называть её Алик, поселилась у художника, разбавив его традиционное одиночество.
Вечера с Хелен были спокойными и тихими, порой она напоминала Алику прирученную кошечку, даже как-то показалось ему, что девушка боится ночи: с наступление темноты, затягивающей небо над невзрачной жизнью платформы, проникающей в миниатюрную квартирку художника и заставляющей Алика зажигать в ней свечи, она как будто бы делалась ещё скромнее, чем обычно и начинала говорить тихо, почти шёпотом. Алика это забавляло.
Буквально через месяц между Аликом и Хелен разгорелась любовь со всеми положенными ей проявлениями. В минуты близости она была нежна и ещё более обаятельна; тело её будто терялось в крепких объятиях художника – настолько девушка была стройна и даже худощава, что ей, бесспорно, шло. Что говорила в такие минуты или даже часы, дни она Алику, он уже и забыл, но не мог забыть её шелестящий голос, его ласковые ноты и звуки с небольшим количеством обертонов. В его памяти её зовут Хелен, одевается она в просторные однотонные сарафаны, поверх которых надевает вязаные собственноручно кофточки. Домашняя, понимающая, восхищающаяся талантом Алика, любящая.
Их стремительный роман закончился так же странно, как и начался. Хелен оказалась замужней женщиной, сбежавшей он буйного и ревнивого мужа. Алику никогда этот бред и не пришёл бы в голову, он не мог простить ей такого нелепого вранья, нескрываемого, обречённого стать явным. Вечера их перестали быть нежными и волнующими, лицо Хелен выражало какую-то недосказанность, и Алик догадывался, что этой ложью она не ограничится. Ему стало невыносимо слушать её оправдания и вечные обещания, которые, собственно ничего и не значили и нужны были только для заполнения пустоты в их отношениях надеждой и прочей хренью. Ласки её стали безграничны и от этого ещё более невыносимы художнику. Как-то раз Алик остался ночевать у ещё холостого Сергея Жарова, и вернулся только дня через три. Пришёл утром, когда Хелен ещё нежилась в утренней постели на неудобной их совместной пружинной кровати, сел на край кровати, когда девушка открыла глаза.
- Тебя искала твоя дочка, я сказал, что ты ещё спишь, - произнёс Алик, как приговор.
- Алик, я…
Хелен безнадёжно уставилась в его карие, красивые глаза. Встала, оделась, забрала вещи и ушла. Как тень. Красивая, утончённая и жестокая.
После этого долгое время Алик не мог находиться дома, и вообще на платформе и уехал к своему другу Сергею. И тогда он решил, что правды нет не только в этой девушке, но и в любви тоже, что любовь не святая, какой её восхвалял Ломоносов в своих одах, Пушкин, Куприн, Бунин…Ведь не может быть свято то, что было тронуто рукой человека, не дорожащего этим…Это чувство в сознании художника осталось отравленным расставанием с Хелен, ядом её обмана.
Гнусная правда жизни Алика, толковавшаяся платформой Сетунь, постепенно вернулась к неутомимому правдоискателю, вместе с ней вернулось и спокойствие. Тематика его картин теперь уже никого не привлекала. Ночь, обрушивающаяся на сетунцев, постоянно экономящих электроэнергию, давила на него прессом ярких и живых воспоминаний о прирученной кошечке, о девушке в просторном сарафанчике. Он засыпал и во сне видел спасение: Хелен ему ни разу не приснилась.
Но жизнь текла всё равно, внушая свою неотменимую истину.
Глава 2
Дом, в котором располагалась семья Жаровых, друзей Алика, находился где-то в Хорошевском районе. Это был один из тех домов, которые окружают зелёные лапы исчезающей природы. К таким пятиэтажкам Алик давно испытывал глубокую любовь. Наверное, за их простоту и внешнюю непривлекательность, но внутренний уют и тепло, низкие потолки их квартир. Это чувство было знакомо ему со времён их с бабушкой чаепитий в её маленькой однокомнатной квартирке на Кантемировской. Он хорошо помнил и вишню, свисающую на до неприличия маленький балкончик, заставленный кроме того какими-то банками, салазками, резиновыми сапогами и калошами, к тому же не имеющими пар. Помнил он и пение птиц, тех великолепных пташек, которых не слышит больше он с того времени, как отделился от милой своей престарелой воспитательницы, которая навсегда останется в его памяти как самый близкий и единственный его родственник.
Отец Алика был евреем. Разведясь с матерью маленького Алёши, немедленно эмигрировал на историческую родину своего высокомерного народа. Через год умерла мать Алика от лейкоза, тяжело и мучительно. С десяти лет юный, начинающий художник, названный при рождении Алексеем, Алёшкой, поселился у своей доброй бабки по отцовской линии. Старая еврейка, по имени Фаина достойно заменила мальчику родителей: дала хорошее образование, приучила и к книгам, и к краскам. Их исчерпывающее взимопонимание длилость до двадцать седьмого дня рождения Алика. Умер брат старой Фаины, и освободилась его скромная коморка, окна которой отражали безрадостный и не меняющийся со сменой времён года пейзаж платформы с рыбьим названием. И тогда печальный художник занял её, разложив блеклые полотнища картин того времени и ещё не использованные холсты. Умерла и еврейская бабушка, единственное звено, связывавшее Алика с роднёй отца. Не стало Фаины – прощай, тёплый, дивный Израиль! Прощайте, полуразрушенные столбы и колонны, прощай, так и не открытая Тора! Прощай просторный и отремонтированный дом отца, про который он писал в детстве сыну; писал он и о своей жене, миловидной безоговорочно послушной евреечке, имя которой забылось также, как и детские мечты о доброй и заботливой мачехе, как и вообще редкие отцовские письма. Связь с еврейским миром держалась засчёт нечастых рассказов бабушки о родне, об отце, о городе Биершеве, в котором протекала жизнь лженезависимого народа. Умерла Фаина…застыла на время жизнь…Но через время потекла снова, как кисель, тянулась и тянулась…
Платформа Сетунь…Место, где хочется курить. Неважно, в Москве оно или за её пределами – главное, что такое место есть. Тяжёлое, мрачное кирпичное здание, напоминающее закрывшийся еще при советской власти старый исследовательский институт; местами с выбитыми окнами, местами с новыми недавно вставленными, расположено напротив той самой платформы. Вокруг здания – осенняя картина: пожелтевшие клёны, тополя, кустарники, но ещё зелёная трава. Вся эта картина напоминает заброшенную усадьбу. Печальная осенняя картина.
Если пройтись вдоль здания, можно увидеть на запертой двери табличку: «Не курить», хотя все, кто здесь сейчас находится, курят. Строение состоит из двух частей: главной части, в которой по-видимому и находятся все эти офисы, и бюро пропусков. Самое интересное, что в окошках никто пропуски давно уже не выписывает, зато на диване сидит развалившись кучка подростков, готовых оказать тебе эту услугу – подрабатывают. Стены, давно не крашенные, ободранные, даже в тёплую погоду создают холодную атмосферу. Может быть, только я так чувствую: для меня нежилое помещение – холод, не только в теле, но и в сознании.
Бессонница – плата за любовь, плата за любовь и то, что я побывала здесь, в этом необычном месте, на «задворках» столичной жизни. Про любовь я упомянула неслучайно: любовь в этом районе чувствовалась повсеместно. Безответная любовь жителей этого уголка Земли, этого района, и, прежде всего, Москвы к этой самой столице, её нравам, быту и людям, живущим не на периферии. Создалось впечатление, что тут вовсе и не рассчитывалось на то, что здесь будут жить люди, а так, в последний момент были воткнуты в утоптанный, уезженный грунт малогабаритные и приземистые «хрущёвки». И люди въехали. И жили; живут и по сей день. Правда, немного людей. Если зайти в дом, находящийся метрах в шестидесяти от платформы, в нём вряд ли можно обнаружить большое количество не опустевших и не сгоревших квартир; люди сдают квартиры под офисы, что здесь действительно пользуется спросом.
Подул холодный ветер, тот, что неотвратимо вносит осень в лето, дует из-под холодных туч, вызывая мурашки по всему привыкшему к знойному теплу телу…
Алик открыл окно, положил руки на ободранный подоконник…С улицы повеяло прохладой, но это ощущение длилось недолго. Он курил долго и расслабленно…
Он был художником, писал с таким удовольствием и последующим удовлетворением своей работой, что его трудно было бы не назвать творцом. Имя его было далеко не Алик, оно затерялось где-то в горах солнечной Грузии, в маленьком провинциальном, но горячо любимом им городке. Все называли его легко и просто: Алик, не задумываясь, соответствует ли оно хоть немного действительности или нет. А оно ему шло, даже очень! Оно было таким лёгким и жизнерадостным, как и его хозяин, не задерживало ни обид, ни сомнений в том, каким был сам Алик.
Алик вдыхал мягкий осенний, ещё не холодящий воздух; он чувствовал себя необычно: не художником, чьи работы, собственно говоря, спросом не особенно пользовались, а героем какого-то романа, недописанного, но уже завершённого. Завершённого если не трагедией, то недалеко от этого. Эти мысли не вводили его в депрессию, а только вызывали усмешку, горькую и вожделенную, искреннюю и предвзятую. В последнее время Алика уже не волновала ни низкая продаваемость его работ, ни низкий уровень жизни. Он и так был нетребователен к условиям проживания, да и жизни в целом; улыбку вызывал странный старик Омар, чьи высказывания, по его мнению, не выходили за рамки мирских радостей. Работы его продавались только знакомым, глубоко сочувствующим бедному, но талантливому художнику. И то, не сказать, что заработок получался удовлетворительный. Обыкновенно, после каждой такой продажи, Алик был полностью опустошён: он мысленно оценивал свои работы выше, чем получал за них.
Но сейчас всё это не имело никакого значения. Он чувствовал душевный подъём и упадок физических сил одновременно. Мысль о неизвестном романе неизвестного автора и своём непосредственном участии в нём стучала в темя. Навязчиво, как зубная боль. Неизлечимо. Безнадёжно…и поздно…
А главное: я одинок, но не один...24-11-2006 09:34
А главное: я одинок, но не один... (Посвящается той жизни, которую мы не видим, живя за занавесой, ревнуя её к тем, кто ей действительно живёт)
Салют! За Вас! За то, что Вы не поняли
И никогда уж, впрочем, не поймёте...
За то, что Вы чужой мне сверху донизу...
Салют! За Вас! Ну что же Вы не пьёте?
Я говорила - Вы лишь брови хмурили,
Вы своё счастье, видно, в граммах мерите.
Что тут поделаешь? Ведь скептик по натуре Вы...
Что ищете, скажите? Во что верите?
Вы пьяны молодостью, пьяны предрассудками,
Созвучиями голоса, дыханием,
Вы очень молоды, цветёте незабудками
В моих стихах, с моими Вы стихами...
Вы так чутки, но не поймёте одиночества,
Среди людей, среди САМОЙ СЕБЯ...безумие!
Вы мне таким и нравитесь, но иногда мне хочется,
Чтоб стали Вы взрослее и разумнее.
Иногда ты чувствуешь себя чужой среди толпы людей ? Тебя ничего не радует , ты считаешь что тебя никто не понимает ? Возможно вы одиноки , даже если не осознаёте этого .Ты ищешь повод побыть в одиночестве , так как не хочешь находитья в обществе чужих тебе людей . Следует подумать о своих друзьях (если они у тебя есть) , о родителях ... которые тебя любят , даже если ты думаешь что это не так . Возможно тогда ты сможешь избавиться от одиночества души ?!